Владик удивлённо распахнул глаза, скривился и вознамерился выразить своё недовольство громким криком.

— Орать тоже нельзя, — быстро сориентировалась я, облизала соску и сунула её сыну в рот.

Соска снова полетела на пол, а Владька всё-таки разревелся. Возле кроватки кто-то тяжело вздохнул, а потом прозвучало:

— И ведьма из тебя никакая, и хозяйка, и жена, и мать тоже.

От звука этого знакомого голоса волосы на моей голове выпрямились во всю длину, правый глаз нервно дёрнулся, дар речи на несколько мгновений отнялся, а инстинкт самосохранения заставил прижать ребёнка к себе, в результате чего Владик заорал ещё громче. Утренний сумрак рядом с кроваткой сгустился, и из него материализовалась Белена — бледное, полупрозрачное, зыбкое видение.

— Ты чего пугливой-то такой сделалась? — удивлённо вскинула она светлую полоску брови. — Призраков что ли бояться начала?

— Т-т-ты… Ты же упокоилась! — истерично взвизгнула я и попятилась к двери.

— Да куда там упокоиться с таким-то грузом грехов на душе? — усмехнулась мёртвая ведьма. — Ты дитё-то так к себе не жми, а то задушишь. И сраку ему вымой — там, поди, уж засохло всё. Давно обделался-то. Второй час уж его развлекаю, чтоб вам поспать дал спокойно хоть немного.

Дверь в детскую распахнулась, и на пороге появился взъерошенный Власов — его крик сына разбудил. С реакцией у Анатолия нормально всё — на мгновение всего замер, когда призрак Белены увидел. А потом выругался некрасиво, выдернул из моих рук вопящего ребёнка и снова исчез за дверью.

— Толя! — ринулась я следом, но дверь захлопнулась прямо у меня перед носом.

Я и за ручку дверную дёргала, и кулаками барабанила, и требовала у Белены, чтобы она меня выпустила, но призрак с невозмутимым видом продолжал стоять у кроватки и вращать полупрозрачным пальцем выключенную погремушку. Когда за окном послышался шум двигателя, и листва на деревьях озарилась светом фар, у меня началась настоящая истерика — Власов уезжает и увозит моего ребёнка! Хотела было через окно на улицу выскочить, но открыть его тоже не получилось. Разбить стекло нечем — головой не рискнула, а тумбочку подняла немного, не удержала и на ногу себе уронила. И Власова не остановила, и сама покалечилась — пару пальцев на правой ступне точно сломала. Села на пол, вцепилась в пострадавшую ногу и взвыла — не столько от боли, сколько от отчаяния.

— Всё, угомонилась? — спокойно осведомилась Белена. — А теперь меня послушай.

— Да пошла ты в Ад! — рявкнула я на неё, давясь слезами.

— Ещё чего! Я как раз от него и бегу, — сообщила она. — Перед тобой виновата шибко, прощение заслужить надобно.

— Прощение?! — возмутилась я. — Ты год моей жизни в бесконечный кошмар превратила! Ребёнка моего убить хотела! Меня, Власова! И сейчас опять… Уйди, пожалуйста, с глаз моих! Навсегда! Ни видеть тебя не хочу, ни слышать!

— А семью сохранить хочешь? Что сын твой с особенным даром родился, знаешь? Кому обжора-домовой служит, ведаешь?

— Замолчи! — крикнула я, перестала баюкать ногу и зажала руками уши.

Долго так сидела — раскачивалась из стороны в сторону, рыдала, себя жалела. Всё пыталась понять, кому я опять на хвост наступила. За что мне снова вот это всё? Успокоилась, когда за окном уже совсем светло стало, а острая боль в сломанных пальцах сменилась пульсирующей, и нога начала распухать. Посмотрела на Белену ненавидящим взглядом и потребовала:

— Уйди.

— Да никуда я не уйду, — нагло заявила она. — Давай ногу-то выправлю, а то пальцы вон уже на сливы похожи. А потом потолкуем спокойно. Тебе всё одно придётся меня выслушать, ежели хочешь дитё своё от большой беды уберечь.

— Страшнее тебя я беды не знаю, — огрызнулась я злобно. — Чего тебе на том свете спокойно не живётся? Мало крови моей попила, так теперь на ребёнка глаз положила? И как удачно появилась-то! Аккурат в разгар сезона новых неприятностей! А может, ты все эти неприятности и организовала, а?

Белена наконец-то перестала крутить погремушку, склонила призрачную голову к плечу и посмотрела на меня сочувственно.

— Ты ж вроде на ногу тумбочку-то уронила, а не на башку свою дурную. Говорю же, что с добром пришла, а не с дурными намерениями.

— Ты?! С добром?! А я такая наивная, что сразу же тебе поверила, да?

Так мы обменивались любезностями ещё минут двадцать. За это время я успела не только вылить на голову бывшей подруги тонну гадостей, но и подняться с пола, допрыгать на здоровой ноге до двери, и ещё раз попытаться выйти. Так старательно пыталась, что оторвала дверную ручку, не устояла на ноге, грохнулась и к имеющимся увечьям заполучила ещё и ушибленный локоть. Белене этот цирк со злым клоуном, видимо, надоел — парой простеньких заклятий она меня обездвижила и заткнула мне рот, после чего, громко сетуя на несносность некоторых представителей рода человеческого, приступила к исцелению моих травм. Ушибы — это ерунда, а вот вправлять и сращивать сломанные косточки больно. Я бы заорала, да только голос у меня отняли.

— Ну вот и всё. Как новенькая, — с довольным видом осмотрела ведьма результат своих усилий. — А теперь слушай меня внимательно, дурочка бесноватая. Правду ты знаешь, да не всю. Да, я ложью тебя окружила. Да, смерти тебе и ребёнку твоему желала. О себе пеклась, ни с чем и ни с кем не считаясь. Посмертия долгого хотела, а не упокоения. Слов, Пелагеей мне в лицо брошенных, боялась. Много зла тебе и другим причинила. Каяться не буду, потому как ещё раз всё то же самое сделала бы, если б остался хотя бы мизерный шанс покоя вечного избежать. Нет у меня такого шанса теперь, но есть выбор — в Ад отправиться, куда ты меня так яростно посылаешь, и там за грехи свои вечную муку нести, или прощение у тебя вымолить, чтоб душу очистить. Сама понимаешь, вечных мук мне не хочется.

Она говорила, а я слушала, потому что сопротивляться и спорить не было возможности — тело путами колдовскими спелёнато, рот заклятием немоты заткнут. Глазами только вращать могла, выразительно демонстрируя своё отношение к тому, что слышу.

Оригинальный она выбрала способ прощение у меня вымаливать — без приглашения в дом мой заявилась, напугала, мужа остановить не позволила, обездвижила… Да ещё и в том призналась, что вины за за всё в прошлом и нынешнем содеянное не испытывает. О каком прощении в таком случае вообще может речь идти? Ей, видите ли, в Ад не хочется. А мне-то какое до этого дело? Нагрешила — отвечай по заслугам. Так ведь нет же! Она опять свою проблему моей сделать вознамерилась!

— Фроська тебе про слова Пелагеи правду сказала, — продолжала вещать Белена, пока я мысленно желала ей немедленно провалиться туда, куда она проваливаться не желает. — Три шага мне нужно было сделать для того, чтобы душа моя чистой стала и светлой. Три условия выполнить, чтобы путь к покою вечному открылся. Я ж не по своей воле женой водяного стала-то. Да и водяному это без надобности было. Проклял меня мой Алёшенька, когда сказала ему, что Пелагея с дитём в утробе от колдовства моего отворотного гибнет. Так и сказал: «Будь ты проклята, ведьма!», а слова, в сердцах высказанные, сама знаешь, иногда большую силу имеют. Не скажи он слов этих, я б тогда утопла просто в озере целебном, но водица волшебная силу слова Алёшкиного почуяла и по-своему пожелание это выполнила. А Пелагея меня простила, несмотря на злобу мою. Путь мне к покою и свету указала. Помочь я должна была будущему с прошлым встретиться, злу добром обернуться и живому цветку на мёртвом поле вырасти. А оно мне надо было? Тело мертво, а душа-то жива, пусть и чёрная. Сила колдовская и после смерти при мне осталась. Зачем мне вечный покой? Мне и так жилось неплохо. Обязанностей немного, за колдовство уже никакое возмездие не страшно. Не болею, не старею, нужд человеческих не испытываю. И тогда мне покой посмертный не нужен был, и сейчас я его не жажду, да только теперь от меня не зависит уже ничего. Как ни старалась я тебя и выродка твоего извести, чтоб погибели избежать, а высшие силы наизнанку мои намерения вывернули. Это ведь я в Дарёне дар её врождённый раскрыла. Для того старалась, чтоб зла побольше наделать. Из-за меня она черна душой стала. Да настолько черна, что за тьмой этой мои грехи шалостью невинной кажутся. Не тронь я её тогда, она бы обычную жизнь прожила и померла, как все, а так вышло, что я же встрече прошлого с будущим и подсобила. Жизнь Дарёны закончилась давно, а у сына твоего, печатью особого дара отмеченного, только начинается. Так вот одно из условий моего упокоения само собой и выполнилось. Не желала я этого, но раз участие в судьбе Дарёны когда-то давно приняла, то мне это зло как заслуга засчиталось. И что ребёнка у тебя в пузе сберегла, когда после моего же вредительства природа изгнать этот плод хотела, тоже против меня обернулось — вроде как помогла я цветочку этому не погибнуть до появления на свет. И что силой природной тело твоё напиталось, когда я о смерти твоей матушку-природу просила — это тоже во благо дитю зачлось. Всё наперекор и шиворот-навыворот. У колдовства и магии свои законы, и я сто раз тебе это повторяла, а сама обожглась. Сама того не ведая и не желая, два условия из трёх выполнила. А сколько раз зло добром оборачивалось за те месяцы, что я с тобой возилась, и не сосчитать уж теперь. По чуть-чуть, по мелочи незначительной, но накопилось достаточно. И ты правильный способ выбрала, чтоб себя от моих намерений оградить, пока дитё не родишь. Молодец, хвалю! По самому больному ударила. Лёшку ко мне подослала и дар его посмертный уничтожила. А что дальше было, знаешь?