Викториан пробыл в Черноречье всего около двух недель, но за этот недолгий срок успел возненавидеть и вечернюю сырость, и холодные утренние туманы, и полуденный зной, перемежаемый стылым ветром, когда в плаще жарко, а без плаща мгновенно простужаешься. Пожалуй, в горах ему не было так же худо, как в степи, — с тяжелой тростью дудочник уже не расставался вовсе и большую часть дня проводил в доме местного купца, стоящем точно напротив переправы. Как назло поток торговцев, едущих на весеннюю ярмарку на Чернореченский рынок, становился все больше, проверять приехавших было все труднее, и, в конце концов, те немногие из Ордена Змееловов, что были откомандированы в Черноречье, начали спустя рукава относиться к своему долгу, устраивая проверки только покидающим Лиходолье. Тех, кто сам лезет в проклятые земли, и вовсе перестали считать — времени не было, да и много ли сделают два дудочника и три ганслингера? После Загряды подобное соотношение сил стало казаться Викториану смехотворным. Ну, обнаружат они что-нибудь необычное, нелюдское в тех, кто приплыл из-за Валуши, и что с того? В толпе особо не постреляешь, а если нечисть путешествует не одиночкой, а с товарищами, можно нарваться на очень неприятную ситуацию. Было такое, и уже не раз — когда нелюдь, осознав, что сбежать не получится, начинает драть зубами и когтями все живое, до чего в состоянии дотянуться. Результат, как водится, плачевный — и для нелюди, и для случайных свидетелей, да и для орденцев, если подумать, тоже. Хорошо, если служители только недельной писаниной и денежным штрафом отделаются.

Змеелов аккуратно прислонил к лавке тяжелую трость с недавно замененным клинком, скрывающимся внутри деревянного «футляра», и сел у окна, с облегчением вытягивая больную ногу. Разбитое когда-то колено напоминало о себе все чаще, а вчера дудочник и вовсе едва сумел встать с кровати и доковылять до сумки с лекарствами — сустав распух и болел при малейшем движении. Чудотворная мазь лекаря Коща, выданная перед самым отъездом, облегчила боль и сняла отек, но ходить Вик до сих пор мог только с помощью трости.

Проклятая степь! Поневоле начинаешь задумываться, что дело вовсе не в нечисти, а в отвратительном климате.

Дудочник тяжело вздохнул, выглядывая в окно, за которым царила привычная для Черноречья суета, — одни паромы приставали к крепкому деревянному причалу, другие удалялись прочь, скрываясь в медленно тающей туманной дымке. На берег сходили новые и новые купцы, за которыми ехали телеги, тяжело нагруженные товарами. Кони звонко стучали подкованными копытами о доски причала, десятки голосов сливались в непрерывный равномерный гул. И все это продолжалось с утра и до вечера. С закатом все паромы оставались на южном берегу Валуши, и тем, кто не успевал за день переправиться через реку, оставалось лишь ждать утра — ночью ни один, даже самый смелый паромщик не согласился бы быть перевозчиком, это было равносильно самоубийству. После заката со дна к самой поверхности поднимались Валушкины русалки, которые крутились на середине реки, изредка подплывая к берегам и выпрашивая очередное подаяние — курицу, кролика, а если русалок было много, приходилось топить козу, иначе на следующий день через реку не сможет перебраться ни один паром.

Нельзя сказать, что когда-то Орден Змееловов не пытался извести водяную нечисть, прочно обосновавшуюся в Валуше, — пытался, еще как. Но вот только без толку — русалок меньше не становилось, а вот на людей обиду они затаили крепкую, и потому в скором времени через реку стало вовсе не перебраться. Водяные топили всех без разбору: и рыбацкие лодки, и тяжелые грузовые плоты, и неосторожных пловцов. В конце концов чернореченцы, плюнув на один из главных законов Ордена, пошли заключать мировую с русалками. Заплатили стадом отборных коров, но водяных все-таки задобрили, и река стала относительно безопасной хотя бы при свете дня. Конечно, приходилось постоянно подкармливать русалок, но чернореченцам оказалось гораздо дешевле топить на закате мелкую живность у переправы, чем лишиться возможности торговать со Славенией.

Неприятно, но приходилось терпеть. Пресечь это безобразие Орден не мог, поэтому пришлось по-своему возглавить — за определенный сбор со всех доходов Чернореченского рынка, в городе постоянно присутствовали как минимум две «связки» змееловов с опытом совместной охоты не менее года, которые в случае необходимости утихомиривали чересчур разошедшихся русалок. А ведь такие случаи были, и не раз: в полнолуние в водяных словно бес какой вселялся, крови животных им становилось недостаточно, и тогда русалки подплывали к самому берегу, а то и выбирались на сушу в надежде заманить в воду незадачливого путника. Удавалось им это довольно редко — чернореченцы тоже не дураки были и с приближением полной луны держались по вечерам подальше от реки, крепко запирали ставни и двери, вывешивая над порогом железные подковы. К водяным на ужин попадались разве что приезжие, на свою беду решившие прогуляться вдоль берега, невзирая на предостережения.

Очередной паром пристал к берегу, и Викториан не без удивления узнал в одном из сходящих на причал ганслингера, с которым успел когда-то давно поработать в «связке». Ризар практически не изменился за те несколько лет, что Вик его не видел, — все такой же худой, с мрачным, неулыбчивым лицом и привычкой скрывать правую, искусственную, руку под плащом. Интересно, он все еще носит ту знаменитую перчатку из шкуры золотой шассы или все-таки решил приберечь этот боевой трофей для особых случаев? Вещи из шассьей шкуры, конечно, прочные, но не вечные. Впрочем, как и любые другие.

Вик присмотрелся — издалека было не разобрать, что за перчатка надета на правой руке, зато уникальный длинноствольный револьвер, управиться с которым мог один только Ризар, как и прежде, висел на правом боку владельца. Слева на поясе болтался длинный одноручный меч, уже и не скажешь, который по счету. Мечи у Ризара почему-то долго не живут — ломаются у рукояти о панцирь чудовищ, лезвия разъедает едкой кровью нечисти или иззубривает о перерубленные шеи вампиров. Они теряются в бою, их уносят в себе издыхающие твари… Кажется, что казенные мечи этого ганслингера, которыми он пользовался после потери правой руки, были уничтожены всеми возможными способами, которыми только может быть уничтожено боевое оружие, кроме, пожалуй, ржавчины, — до состояния порыжевшей ломкой железки мечи попросту не доживали.

— Похоже, кому-то приспичило поохотиться для собственного удовольствия, — негромко пробормотал дудочник себе под нос, наблюдая за тем, как Ризар уверенной размашистой походкой сходит на берег и, не задерживаясь, покидает небольшой порт, мгновенно растворяясь в пестрой толпе.

Что-то в последнее время среди ганслингеров стало модным «повышать квалификацию» поездками в Лиходолье и охотиться за трофеями в одиночку, без поддержки дудочника на свой страх и риск. Орден на такое безрассудство смотрел снисходительно, выдавал храбрецу три горсти пуль, небольшой денежный аванс, сопроводительную грамоту и отпускал с легким сердцем. Те, кто возвращался после таких «каникул» живым и относительно здоровым, на ближайший год зарекались пускаться в подобные авантюры, зато приобретенный бесценный опыт в дальнейшем не раз спасал жизнь в случаях, когда магия дудочников по какой-то причине не срабатывала.

Впрочем, были и такие, как Ризар, которым давным-давно стало скучно патрулировать славенские кладбища и города, и они на добровольной основе ехали сюда, в Лиходолье, — нести людям освобождение от нечисти и удовлетворять свою собственную жажду. Поговаривали, что только в бою ганслингеры, подобные однорукому мечнику, чувствовали себя по-настоящему живыми.

Викториан невесело усмехнулся — этих искателей приключений в Загряду бы, на ту самую площадь, которая проваливается в преисподнюю, а из-под земли поднимается лес щупалец, хватающих подряд все живое и утаскивающих их вниз, к страшной и непостижимой Госпоже…

Кто ему поверил, когда он вернулся в Орден с полуживой, кое-как подлатанной у городского лекаря Катриной? Кто выслушал змеелова, несущего россказни о неведомой твари, угнездившейся под городом? Никто. Особенно потому, что пришедшая в себя в орденском лазарете девушка с раздавленной правой рукой говорила только об объявившейся в Загряде золотой шассе и железном оборотне — и ни слова ни о вампирьем гнезде, ни о таинственной Госпоже, заправлявшей нечистью в городе.

Право слово, Викториан тогда искренне пожалел, что послушался вихрастого ромалийца и не скормил окончательно съехавшую с катушек здравого смысла Катрину Госпоже Загряды. Благодарности от своенравной девицы он, разумеется, так и не дождался, а вот проклятий в свой адрес за спасение ее искалеченной жизни и непредоставленное свидетельство смерти золотой шассы наслушался на остаток жизни вперед. Впрочем, Орден все-таки направил две «связки» в Загряду для формальной проверки — те приехали, оценили размер провала у городской стены и благополучно списали все на «естественные причины». Было там что-то про «вымывание почвы», «грунтовые воды» и «ветхую систему канализации», но вот про неизвестное чудовище, похожее на ворох щупалец толщиной с корабельную сосну, ни слова, по крайней мере, в официальном докладе. Или не нашли, или не захотели искать — так, потоптались вокруг дыры в земле, поиграли «общий призыв», да и уехали восвояси.

Бесит!

Дудочник в сердцах хватил кулаком по подоконнику, тихонько зашипел, когда серебряный перстень больно врезался широким ободком в палец. Самое поганое — знать, что тварь та до конца наверняка не сдохла, а попросту затаилась на неопределенный срок и лет через десять-двадцать, когда сам Викториан будет не в состоянии гоняться за химерами, вновь объявит себя некоронованной Госпожой города Загряды. А золотую шассу, которая каким-то чудом смогла заставить эту тварь убраться обратно под землю, отхватив от нее приличный кусок, к тому времени уже днем с огнем не сыщешь. Скроется в горах или, как раньше, среди кочевого народа — и не узнаешь никогда секрета, как с такой «госпожой» совладать можно…

За окном уровень шума снова резко возрос — значит, прибыл очередной паром, переправивший через Валушу еще с десяток торговцев с их барахлом. Викториан лениво посмотрел в мутное окошко, наблюдая за тем, как дюжие молодцы помогают выкатить на причал телеги с добром, и взгляд неожиданно зацепился за одну девицу в ярком зеленом платье, сидящую на передке одной из повозок и, судя по всему, непринужденно болтающую с возницей.

Русые волосы, заплетенные в десятки тонких косичек, рассыпались по плечам, придерживаемые широкой полотняной лентой, кое-как завязанной путаным узлом на затылке. Узкие плечи, укрытые широченным, явно чужим плащом. Тонкие пальцы, теребящие завязки на груди. Недлинная палка, лежащая поперек колен, которую девушка придерживала локтем, чтобы та не скатилась на землю.

Змеелов медленно поднялся, совершенно забыв про трость и не отрывая взгляда от девицы в зеленом платье.

Вот она повернулась, на ощупь начиная искать что-то в дорожной сумке, и у дудочника захолонуло сердце — лента, которую он поначалу принял за обычный головной убор, оказалась повязкой на глазах.

— Быть не может…

Телега повернула к купеческому дому, направляясь к Чернореченскому рынку. Девушка в зеленом платье прислушивалась к вознице, склонив голову набок, а потом неожиданно звонко рассмеялась, и этот звук, каким-то чудом пробившись сквозь гомон толпы, заставил дудочника шарахнуться от окна, отступить в глубь комнаты, чтобы его ни в коем случае нельзя было разглядеть с улицы.

Потому что смех этот он узнал бы даже спустя много лет. Смех, который звенел над залитой кровью мостовой, когда девица, известная ему как Голос Загряды, танцевала и кружилась под кровавым дождем, размазывая по миловидному лицу багряные капли и слизывая их с пальцев, будто вишневое варенье.

— Правильно говорят — не поминай лиха, — тяжело выдохнул Викториан, подбирая с пола оброненную трость и нащупывая на груди тонкую серебристую дудочку в вощеном чехле. — Непременно явится.

Вот и явилось. Одна надежда на то, что Голос Загряды не привела за собой свою госпожу, а значит, есть еще шансы расправиться с ней до того, как эта тварь успеет прочно укорениться в Черноречье.

Потому что тогда и обережные столбы не спасут Славению от ползущей из Лиходолья нечисти — просто не выдержат, переломятся, как тоненькие прутья птичьей клетки, в которую по глупости посадили злющую матерую крысу…

Даже за две длинные улицы было слышно, как гудит Чернореченский рынок.

Гул этот был неравномерным, но постоянным, будто бы где-то поблизости скрывалось громадное осиное гнездо. Народу было — не продохнуть, такого плотного потока я не встречала даже на узеньких улицах Загряды. Хорошо хоть, что рядом был Искра, в локоть которого я вцепилась покрепче клеща, — харлекин вклинивался в людской поток, стремящийся к рынку, легко и непринужденно, как лодочный киль, рассекающий волны. Я прильнула к Искровому боку, не желая отставать, а свободной рукой покрепче прижала к груди дорожную сумку — не то перехватят ее за ремешок, оттянут в толпу, да и срежут лямку так, что в пальцах останется только осиротевший обрезок, а сама сумка со всем добром безвозвратно сгинет в толчее.

— Зачем мы туда идем? — поинтересовалась я, переступая через оброненный кем-то капустный кочан, уже раздавленный чьим-то тяжелым сапогом. — У нас и денег толком нет.

— Нет сейчас — заработаем чуть позже, — усмехнулся Искра, ловко перехватывая под локоть воришку, сдуру решившего поживиться в кармане рыжего. Пацан огреб крепкую затрещину, от которой с обиженным ревом отлетел в сторону и постарался как можно быстрее скрыться в ближайшей подворотне. — В Лиходольскую степь лучше отправляться не только хорошо вооруженным, но еще и с припасами. Сталь далеко не всегда прокормить может, особенно если на версты вокруг только сухая трава и нечисть, которая с огромным удовольствием сделает едой тебя самого.

— Между прочим, ты так и не сказал, куда мы направляемся. — Искра потянул меня на боковую улицу, где народу было значительно меньше, и я наконец-то смогла вздохнуть посвободнее. — Лиходолье большое, а ты, как понимаю, не настроен на кочевую жизнь.

— Правильно понимаешь. — Харлекин улыбнулся, сильная, жесткая ладонь накрыла мои пальцы. — Я хочу отвезти тебя в Огнец. Это не такое плохое место, как про него рассказывают, по крайней мере, было лет десять назад. Там тепло и солнечно почти круглый год, там живут свободные кочевники и осевшие ромалийцы. Город расположен у прекрасного озера, в которое впадает небольшая, но очень чистая и глубокая речка. Да и ехать туда недалеко — даже если с медленным караваном, то всего две недели с хвостиком. Верхом и налегке — в полтора раза быстрее. И знаешь, что самое главное? Тебя там судят за поступки, а не за золотые глаза или железные когти.

— Так не бывает. — Я покачала головой, невольно улыбаясь в ответ. Искра и в самом деле верил в то, про что рассказывал, да и город ему успел понравиться, не то что Загряда. — Если там было так хорошо, то почему ты уехал оттуда? Да и десять лет — достаточный срок, чтобы там успело все измениться до неузнаваемости.

Яркую радость с харлекина будто бы ветром сдуло — он отвернулся и невразумительно пожал плечами, явно не желая отвечать на поставленный вопрос. До конца улицы мы шли молча, а когда впереди показался выход на площадь, мне на краткое мгновение почудилось, что я вернулась в Загряду. На шумную Торговую площадь, где на булыжной мостовой плясали босоногие девицы в алых оборчатых юбках, открывающих стройные загорелые лодыжки и округлые колени. Казалось, что еще немного — и сквозь гомон упрямым ростком пробьется высокий, красивый женский голос, старательно и с искренним чувством выводящий песню о дороге дальней и лунной ночи, о крепкой любви и жарком пламени костра, а где-то вдалеке обязательно заиграет скрипка…

Где теперь и эта скрипка, и женщина, что пела задушевные ромалийские песни?

Я так замечталась, что сама не заметила, как выпустила локоть Искры, глупо остановившись напротив яркой гадальной палатки, у входа которой застыла укутанная в черную шаль старуха, перебирающая в скрюченных, узловатых пальцах деревянные пластинки-тарры. Вот только настоящего дара, вроде того, что сиял в ореоле лирхи Ровины искрящейся пойманной звездой, у бабки, сидящей на колченогой табуретке, не было и в помине. Блеклым и тусклым был ореол у гадалки, как подернутые белесым пеплом остывающие угли…

Огонек-одержимость, затянутый фиолетовой пеленой, я заметила случайно, пока искала взглядом харлекина, возвышавшегося над толпой всего в двух десятках шагов от меня. Искра уже заметил «пропажу» и теперь упорно пробирался ко мне сквозь сплошной людской поток, а я неотрывно смотрела на лавирующий меж прохожих огонек дудочника-змеелова, с которым мы в последний раз пересекались еще в Загряде. Викториан все-таки выжил в том ужасе, который устроила городу пугающая и величественная Госпожа.

Выжил — и почему-то тоже отправился в Лиходолье. Что его сюда привело? Приказ Ордена или жажда «змеиного золота», которую он так и не сумел утолить в Загряде?

Дудочник нашел меня, все еще стоящую у гадалкиного шатра, взглядом, и ореол его души вспыхнул ярким фиолетовым пламенем, чернеющим по краям.

Я побежала не раздумывая.

Наперерез толпе, забыв, что на глазах у меня повязка. В маленький, узкий переулочек, отходящий от площади, как тонехонький ручеек от огромного озера. Еще с того дня, как разорили мое родное гнездо, я запомнила, что с таким ореолом люди идут убивать. Не охотиться на добычу, не нести праведное возмездие — просто уничтожать врага, стирая его с лица земли раз и навсегда. И разговаривать в таких случаях бесполезно — надо либо драться за свою жизнь, либо бежать со всех ног.

Драться у всех на виду я была не готова, поэтому и неслась во весь дух по грязному переулку, перепрыгивая через брошенные кем-то поломанные корзины с остатками гниющих овощей, успев услышать у себя за спиной короткое проклятье.

Поворот, еще один. Пересечь пустынную затененную улочку, ныряя в очередной переулок, более чистый и широкий. В боку начало нещадно колоть, в глазах слегка потемнело, и я остановилась, придерживаясь рукой за холодную шершавую каменную стену и силясь отдышаться. Оглянулась через плечо — пусто. Сердце колотилось где-то в горле, ледяным камнем давило на грудь почти позабытое ощущение загнанного в ловушку зверя.

Дура! Расслабилась под надежным крылышком харлекина, успела позабыть, что это такое — быть преследуемой Орденом Змееловов! Размечталась о спокойной жизни, думала, что раз в Лиходолье каждый второй — не совсем человек, то тебя тут не тронут. Решила, что золотая шасса с бесценной шкурой перестанет быть нужна охотникам за нелюдью. Как же! Вот тебе напоминание — как бы далеко ни убежала, змееловы все равно дотянутся. Длинны руки у Ордена, раз даже через Валушу умудряются достать. А может, Орден здесь и ни при чем? Может, Викториан хочет заполучить «змеиное золото» для себя лично, не делясь ни с кем?