Я робко улыбнулась. Не отказал — и то ладно. А там, может, и не придется нам вмешиваться. В конце концов, Викториан тут вроде как не единственный дудочник, да и ганслингеров я видела у переправы. Вполне может статься, что мы с Искрой останемся всего лишь наблюдателями…

Лиходольский обережный круг по праву считается наиболее мощным и крепким во всей Славении. В то время, когда вокруг проклятых, обреченных и медленно издыхающих деревень орденские служители вбивали зачарованные колышки длиной в локоть, вдоль южного берега реки Валуши тянулись окованные железными обручами верстовые столбы из корабельных сосен, поставленные здесь более столетия назад.

В те не слишком далекие времена, когда государство лихорадило из-за нарушенного равновесия между людьми и нелюдью, великий славенский князь решил отказаться от небольшого куска засушливой степи в пользу этой самой нелюди. Создать своего рода резервацию для нечисти, которую в дальнейшем можно было бы превратить в одну большую братскую могилу. Так оно и вышло: когда круг был поставлен, через Валушу переправились с полдесятка мощных «первых голосов», которые и начали играть общий призыв с высокой сторожевой башни. Дудочники в компании отряда стрелков продержались в башне почти неделю, осаждаемые нечистью, которая стремилась взять штурмом степной форт каждый раз, как только музыканты делали вынужденную передышку — и как только последняя флейта умолкла, чаровники Ордена закрыли обережный круг, запирая всю собравшуюся нелюдь внутри небольшой области, покинуть которую не было возможности.

Впрочем, с годами Лиходолье разрослось — зачарованные столбы потихоньку гнили или трескались по всей длине из-за лютых морозов, приходящих сразу после оттепелей. Их приходилось переносить из-за обвалов и разлившихся по весне рек, менять столбы с изуродованными символами там, где нелюдь пыталась пробить невидимую преграду. Полосы из холодного железа появились на каждой «вешке» сравнительно недавно, когда в Ордене поняли, что Лиходолье потихоньку отвоевывает все новые и новые земли и что на карте даже Златополь — бывшая степняцкая столица — как-то неожиданно оказался внутри обережного круга. Вроде бы помогло, но надолго ли…

Викториан ускорил шаг, тяжело опираясь на трость и поминутно с беспокойством оглядываясь то на реку, вода в которой бурлила и едва ли не кипела из-за беснующихся у самой поверхности русалок, то на зачарованные «верстовые столбы», узорчатая вязь заклинаний на которых потускнела, а кое-где оказалась будто бы затертой. Где-то впереди слышался неясный гул, почти полностью заглушаемый булькающим хохотом водяниц, и дудочнику все чудилось, что еще немного — и высоченные столбы из корабельной сосны начнут складываться пополам один за другим, как мачты во время лютого шторма. Один-два сломанных или покосившихся столба — не страшно, натянутая меж ними колдовская сеть всего лишь ослабнет, но не просядет. Конечно, только в том случае, если рядом не окажется кого-то, наделенного достаточной силой и нужными знаниями, чтобы прорвать защиту Лиходольского обережного круга.

Змеелов криво усмехнулся. Да уж, если нечисть все-таки сумеет пробить такую преграду, то золотой шассе тут будет лучше не задерживаться. Выжигать Лиходолье будут безжалостно, уже не отделяя людей от нелюди — войска просто пройдутся под торжественный марш целого оркестра дудочников от Валуши и до самого побережья, уничтожая все на своем пути. Да и кого здесь жалеть-то будут, в самом деле? Беглых преступников и бродяг, сбившихся в небольшие общины в деревнях, раскиданных по степи? Как же! В Славении «вешковыми кругами» огораживали и более законопослушных граждан, по глупости или от отчаяния заключивших негласный договор с нежитью…

— Эй, дудочник! — Викториан обернулся на голос, увидев за собой рослого чернореченского стражника с коротким степняцким луком. Грозное оружие кочевников смотрелось в крепкой, сильной руке едва ли не детской игрушкой, но не дай создатель какому-нибудь неумехе сдуру попробовать натянуть тетиву на этой «игрушке» без перчатки. Срежет подушечки пальцев едва ли не начисто. — Что творится-то?

— Чтоб я знал. — Музыкант качнулся вперед, угодил тростью в небольшую ямку и коротко, прочувствованно выругался. Осекся, втянул прохладный, остро пахнущий речной тиной и накатывающей с воды сыростью воздух, медленно выдохнул, успокаиваясь. Кивнул стражнику. — Пошли, разберемся.

Легко сказать. Хватило и одного взгляда на танцующее над переправой розоватое марево, скрученное в тугую спираль, чтобы осознать — просто так «разобраться» не получится. Чем ближе к переправе, тем громче становился стон едва заметно раскачивающихся верстовых столбов, а дрожь земли под ногами все ощутимее. На краткое мгновение захолонуло сердце, Викториан, как во сне, затравленно обернулся, будто желая убедиться, что за спиной всего лишь чернореченские деревянные избушки с покатыми крышами, а не каменные дома Загряды. Еще мгновение, чтобы понять — земля под ногами дрожит не потому, что откуда-то из неведомых глубин рвется на волю ворох зеленоватых щупалец с рядом круглых миножьих ртов вдоль бледной плоти, а из-за чужого, неясного колдовства, от близости которого орденский амулет на шее ощутимо нагрелся, припекая даже сквозь одежду.

Грохот выстрела.

Рыжая вспышка на мгновение разгоняет вечернюю мглу у переправы, освещая странный клубок из переплетенных шипастых лоз в двух шагах от причала. Стражник, торопливо идущий следом за дудочником, тихонько выругался и, как показалось Викториану, забормотал какую-то простенькую молитву. Бесполезно. Ведовий, лиходольский колдун — это не нежить, против него молитвы бесполезны, равно как и дудочки змееловов. Впрочем, и «колдун» — не самое точное определение. До сих пор непонятно, как лиходольские ведовии делают то, что делают: за ночь ставят из толстенных крепких лоз плетеные заборы вокруг своих деревень, приручают степных волков одним взглядом и наказывают обидчиков, запуская им в тело острую медную иглу, которая рано или поздно протыкает сердце, обрекая на мучительную смерть. Ведовии — они как ромалийские лирхи, но если «зрячие» женщины, путешествующие с табором по славенским дорогам, прибегают к проклятиям лишь в крайних случаях, предпочитая просто отводить беду или держать неприступную оборону, то лиходольские колдуны с огромным удовольствием защищаются с помощью нападения, зачастую нанося удар первыми. С таким встретишься один-единственный раз — на всю жизнь запомнишь и шипастые лозы, принимающие на себя удары, предназначенные ведовию, и особое ощущение, которое возникает каждый раз поблизости от лиходольского колдуна, — мерзкое поскребывание в надключичной ямке, как будто под кожей ворочается небольшой червячок, стремящийся выбраться на волю.

Вот и сейчас у Вика скребло в горле — не откашляться, не сплюнуть. Хоть до крови отхаркивайся — не пройдет, пока не уберешься от ведовия подальше. Судя по тому, как стражник нервно принялся скрести заскорузлыми пальцами шею, не одному дудочнику чудился этот «червячок», значит, ошибки нет. Другое дело — за каким бесом ведовию понадобилось долбиться в обережный круг? Обычно лиходольские колдуны не стремятся к границе, напротив, они оседают подальше в степи, в такой глухомани, где никто, кроме них, толком и не выживет, и стараются лишний раз не попадаться на глаза Ордену Змееловов. А тут человек, как бы между делом выстроивший перед собой прочную стену из шипастых лоз, защищающую как от стрел стрепняцких луков, так и от револьверных выстрелов, демонстративно игнорировал орденцев, продолжая чертить прямо на земле какие-то значки и закорючки.

Еще один выстрел грянул совсем рядом, пылающий шар пролетел мимо, обдав лицо змеелова сухим жаром, и ударился в переплетение темно-зеленых лоз. Рыжий огонь расплескало по живой стене, закрывающей ведовия, искры брызнули во все стороны — и бесславно угасли в мокрой траве. Пламя продержалось немногим дольше — не прошло и минуты, как и оно опало, оставив после себя лишь густой дым, валом валивший от зеленых стеблей, да кое-где тлеющие огоньки.

— Да что же это такое! — Вик перевел взгляд на молодую совсем девицу, обеими руками державшуюся за дымящийся, воняющий пороховой гарью револьвер. Коротко остриженные волосы растрепаны, камзольчик наспех наброшен поверх надетой наизнанку рубашки, ноги босые, зато на поясе сумка со знаком Ордена, в которой ганслингеры обычно таскали пули и запасные барабаны, — девица одевалась явно второпях и выбежала из дома, прихватив только самое необходимое. — Что же делать?! Эту дрянь даже из револьвера не прошибешь! А близко к ней не подойти!

— А маслом обливать не пробовали, прежде чем поджечь? — едко поинтересовался дудочник, нащупывая на груди футляр с тоненькой узорчатой флейтой и останавливаясь на почтительном расстоянии от живой изгороди, у подножия которой можно было разглядеть тела двух чернореченских стражников, туго обвитых шипастыми лозами. У одного шея была свернута набок, как у куренка, и голова свешивалась на грудь, другого лоза попросту задушила и подтянула поближе к изгороди, потихоньку оплетая мертвое тело и превращая его в дополнительную преграду.

— Стражников лозы поймали с шести шагов. И то мне кажется, что дотянуться они могут дальше, — мрачно отозвался другой ганслингер, наполовину седой, с лицом, испещренным сетью морщин. Глядя на этого пожилого мужчину, и не скажешь, что он ровесник Викториана, еще не перешагнувшего сорокалетний рубеж. Что поделать — ветеранами ганслингеры становятся рано, и чем лучше стрелок, чем чаще он использует магию именного револьвера, тем быстрее старится. А куда деваться этим молодым старикам, которым тошно от осознания рано подкрадывающейся немощи, если всем дается один ответ — либо на покой с мизерным довольствием, либо на границу в Лиходолье на орденский хлеб и мясо? После такого «щедрого» предложения в пограничники добровольно идет едва ли не половина ветеранов. — Предлагаешь ведра издалека кидать?

— Зачем же ведра? Не верю, что в Черноречье все тонкостенные кувшины побили, — хмыкнул дудочник, с беспокойством наблюдая за мелко дрожащими столбами. — Раз уж так подойти боитесь, то хотя бы кувшины добросить сможете? Или силушки молодецкой не хватит?

— Пока вы за кувшинами сбегаете, круг будет нарушен, — раздался неподалеку знакомый женский голос. Вик обернулся — и почти не удивился, когда увидел змеелюдку, сидящую на плече своего оборотня-охранителя, вынырнувшего из сумерек в десятке шагов от дудочника. Все-таки не смогла отсидеться дома, всюду влезть надо. Интересно, как она собирается плясать, если даже в сумерках видно обернутое тугой повязкой распухшее колено, из-за которого она даже с лавки с трудом вставала? Или она так, понаблюдать явилась?

— Да кто ты вообще такая?! — Юная ганслингер, еще минуту назад едва не ударившаяся в панику из-за того, что до сих пор эффективный револьвер оказался совершенно бесполезен, смотрела на Ясмию с нескрываемым презрением. Еще бы, явилась слепая девица в одной нижней сорочке на плече рыжего громилы, так еще и советы «первого голоса» критикует. — Пошли прочь, не до вас сейчас!

— Вик, помощь нужна? — поинтересовалась бывшая лирха, игнорируя ганслингера с завидным спокойствием. Даже лихорадочный щелчок взведенного курка не произвел на нее никакого эффекта. Ясмия повернула голову в сторону преграды, возведенной ведовием, и осторожно похлопала оборотня по плечу. — Вижу, что нужна. Искра, спусти меня на землю. Вик, мне понадобятся стрелы и нож.

— И что будет? — усмехнулся змеелов, выдергивая из колчана стоявшего ближе всех стражника несколько стрел и бросая их перед бывшей лирхой. Туда же отправился и нож-рыбка в потертых кожаных ножнах, который Вик снял с собственного пояса. — Стрел хватит, Мия?

— Хватит. Искра, если мне будут мешать, — останови.

— Легко. — Рыжий нехорошо улыбнулся и расправил плечи. Широкий короткий меч появился в его правой руке, будто бы по волшебству — дудочник даже не успел заметить, когда чаран вытащил его из ножен, — и оборотень сделал шаг вперед, навстречу опасно шевелящимся лозам.

Тихий щелчок. Еще один.

Ясмия торопливо ломала древки стрел пополам, а обломки втыкала в землю перед собой. Один, другой… перед бывшей лирхой сноровисто вырастал маленький частокол из стрел, железные наконечники которых смотрели в темное небо. Блеснуло лезвие ножа — девушка срезала у себя одну из тонких косичек, которой принялась обвязывать древки, что-то негромко напевая себе под нос.

— Сумасшедшая, — шепнул кто-то за спиной дудочника.

Викториан ничего не ответил. Он смотрел на то, как ходят ходуном окованные железом столбы, как громкий треск дерева почти заглушает тягучее пение, и ощущал какое-то странное, отстраненное спокойствие. Безразличие. Пусть ломает.

Пальцы уже сами собой нащупали тоненькую дудочку, висевшую на груди, потянули наружу этот украшенный завитками и узорами из драгоценных камней застывший лунный луч, когда пение Ясмии стало громче, взвилось к небу одним протяжным, долгим криком, и покосившиеся, поломанные, вот-вот готовые упасть на землю колдовские столбы вдруг разом выправились. Встали ровненько, будто и не расшатывало их колдовство ведовия, не раскачивали шипастые лозы, обвившиеся вокруг основания столбов, как плющ вокруг древесного ствола.

Тишина. Злая, яростная, нехорошая. Викториан метнул быстрый взгляд в сторону Ясмии — та сидела на земле, одной рукой упираясь в связанные косичкой обломки стрел, стоявшие так же ровно и аккуратно, как и чудом выправившиеся столбы, а второй лихорадочно чертя в воздухе перед собой непонятный знак.

Нет, не чудом. Колдовством подобия.

Ромалийские лирхи могут слепить из воска и пепла куколку, которую бросают в огонь, чтобы исцелить больного от смертельной болезни. Вешают на ворота конюшни красную шерстяную нить, и лошади сами возвращаются со свободного выпаса в лугах. Могут затанцевать до смерти нежить, проходя сквозь огонь и заставляя неупокоенного мертвеца рассыпаться в прах, в пепел.

Кто сказал, что они не могут починить обережный круг, выправив колдовское подобие поврежденного участка?

— Выпусти меня-а-а-а!!!

Лозы раздвинулись, разошлись в разные стороны с тихим шелестом, показав наконец-то ведовия. Худого, тощего мальчишку-оборванца лет семнадцати, с головы до ног обвешанного амулетами из кованой бронзы, каменных бусин, каких-то тряпочек, узелков и птичьих перьев. Коротко остриженные волосы паренька стояли дыбом, с вымазанного грязью лица смотрели дикие, ярко светящиеся в темноте кошачьи глаза. Широко раскинутые руки вместо кистей заканчивались не то древесными побегами, не то птичьими лапами, ноги до колен были оплетены шипастыми лозами, крепко соединившими парня с землей. Викториан еле слышно вздохнул — похоже, мальчишку только-только инициировали, и он, вместо того чтобы постигать не только ведовийское чарование, но и защиту от него же, попытался взять все сразу и как можно быстрее — вот и результат. И куда смотрел его наставник, если позволил новообращенному довести себя до такого состояния? Да и жив ли он вообще?

На берегу реки стоял не человек и не зверь, а странное создание, к которому уже сползалась водяная нечисть, призывно протягивающая бледные тонкие руки с перепонками между пальцев. Но сам ведовий, похоже, не осознавал произошедших с его телом изменений — так отчаянно он пытался пробиться на волю, вырваться из Лиходолья, которое уже вросло в него так глубоко, что вряд ли когда-нибудь отпустит. Да и какая жизнь будет у мальчишки-ведовия, почти утратившего человеческий облик? До первого ганслингера или крестьян с топорами и кольями, завидевших эдакое чудо-юдо за своим забором? Или же до первого спокойного озера, где, как в зеркале, отразятся все необратимые изменения, произошедшие с его лицом? Колдовство ведовиев — мощная, но очень жестокая сила: она позволяет чаровникам изменять мир вокруг себя почти так же, как и легендарным Кукольникам, но плату берет несоизмеримо высокую. Не защитишь себя, свою волю и разум — изменишься следом. И в человеческий облик уже никогда не вернешься. Видел Викториан таких колдунов, прячущих изуродованные лица под масками, тела — под широкой долгополой одеждой. Но глаза уже не спрячешь, так и смотрят они через прорези маски — соколиные, рысьи, волчьи. Звериные глаза на лице ведовия, когда-то бывшего человеком.

И смотрели они сейчас на сидящую на земле Ясмию с лютой ненавистью…

Проклятых видно издалека.

Для этого не нужно обладать шассьим зрением, достаточно лишь повнимательней присмотреться к людям. Вокруг проклятых всегда танцует тьма. Она прячется в мелких, незначительных деталях: в чересчур резком повороте головы, в едва уловимом зверином запахе, в слишком холодных, будто озябших на морозе руках с длинными пальцами и бледными, почти белыми ногтями. А еще у проклятых совершенно особый, потерянный взгляд. Эти люди будто бы с опаской прислушиваются к каждому ощущению собственного тела, стараются стать как можно незаметнее, но именно эта отстраненность и выделяет их из толпы. Иногда человека можно спасти, снять проклятие раньше, чем оно зайдет слишком далеко, раз и навсегда превращая в нелюдя, но бывает так, когда спасать уже поздно.

Мальчишку, что прятался за стеной из гибких шипастых лоз толщиной с руку взрослого мужчины, спасать было поздно.

Я видела ореол его души, почти полностью почерневший, опутанный гнилостно-зеленой сетью чужого, непонятного колдовства, и узел этой «сети» едва заметно пульсировал в такт биению его сердца. Человек, которого Викториан назвал ведовием, по доброй воле навлек на себя это странное и страшное проклятие, пожертвовав ноги земле, руки — колдовским лозам, а глаза тому, для чего у меня не нашлось названия, в обмен на силу. На ту самую, что раз за разом билась в частую сеть, натянутую меж обережными столбами, стремясь прорвать, сокрушить, вырваться на волю. Вот только что останется от человека к моменту, когда защита, подкрепленная обрядом, которому научила меня Ровина, наконец-то падет и путь из Лиходолья будет свободен?

В лучшем случае — пустая оболочка, которую непременно займет что-нибудь не самое доброе и светлое. В худшем — реку пересечет нечто такое, что Орден Змееловов будет отлавливать с гораздо более громкими проклятиями, чем всех харлекинов и золотых шасс вместе взятых.

— Не мешай мне!!

Не крик даже — истошный визг на грани слышимости. Люди у меня за спиной попятились, прогремел выстрел, но пылающий огненный шар ударился в мгновенно сомкнувшуюся живую стену, от которой во все стороны брызнули зеленоватые ошметки. Запахло свежескошенной травой и осокой, а потом стена чуть расступилась — и длинные, гибкие лозы метнулись вперед, вытягиваясь на глазах, отпуская тонкие усики-побеги, зарывающиеся в землю. Те, что попытались дотянуться до меня, Искра срубил раньше, чем лозы успели приблизиться и нанести хотя бы малейший вред, но у стражников и орденцев, врассыпную бросившихся прочь от берега, такой надежной защиты не было. Кто-то успел увернуться, отмахнуться от тянущейся к горлу лозы короткой саблей или разнести живую удавку выстрелом из револьвера, но кому-то повезло меньше.