— Слушай меня!!

Переливчатый звон браслетов на мгновение прерывается, в наступившей тишине слышен лишь глухой стук посоха о землю…

Харлекин легко уклонился от удара, скользнул в сторону так, что палка впустую хлестнула по воздуху. Начался новый круг танца, но теперь его вел Искра, а не орденский служитель. Безоружный, мой спутник каждый раз оказывался лишь на волосок дальше, чем могла дотянуться палка — как перышко, которое нельзя разрубить мечом, потому что оно всегда оказывается вне пределов досягаемости, отталкиваемое порывом воздуха, неизбежно поднимаемого летящим лезвием.

— Достаточно!

Неожиданно раздавшаяся команда мгновенно перекрывается недовольным гулом голосов, который, впрочем, быстро стихает. Я остановилась, обернулась на новый голос, звучащий откуда-то со стороны костра. Видимо, кому-то из караванщиков надоело затянувшееся представление под звон ромалийских бубенцов.

Чья-то рука опустилась мне на плечо, другая ухватилась за раскачивающийся посох, останавливая его. Я испуганно дернулась от неожиданности, расступившаяся было тьма перед слепыми глазами мгновенно сгустилась до непроницаемой черноты. Кто-то бесцеремонно сдернул с моего лица повязку, вырвав несколько зацепившихся за нее волосков, жесткие пальцы больно ухватили за подбородок, разворачивая лицо.

— Ты точно слепая?

Чужой голос чуть дрожит, дыхание шумное, сбитое. Пальцы, лежащие у меня на подбородке, сжимаются сильнее, причиняя боль.

— «Зрячие» видят сердцем, а не глазами. Пусти.

— Отпусти ее, Ризар. — В том же самом голосе, что остановил поединок одним лишь словом, теперь звучало довольство. — Я готов сам заплатить этим людям, только чтобы они мои товары охраняли. Подобрать на дороге «зрячую», которая даже орденского служителя может сбить с толку, — большая удача. Особенно на пути к Лиходолью.

Жесткие пальцы неохотно соскальзывают с моего лица, сильная рука перестает тянуть за посох, оставляя его в моей ладони.

— Не пожалеть бы, господин хороший. — В голосе орденца Ризара слышится насмешка, но он все-таки отступает, нарочито громко загребая ногами по шелестящей упругой траве.

— Вот ведь неугомонный. — Обладатель властного голоса оказывается ближе, неожиданно мягкая, холеная ладонь касается моей руки, осторожно приподнимает ее и слегка сжимает. — Как тебя зовут, «зрячая»?

— Ясмия.

— Ромалийское имя. Красивое. — Я ощутила, как теплое дыхание облачком коснулось моей ладони, и торопливо выдернула руку, спрятав ее за спину. Караванщик негромко рассмеялся, обращаясь к кому-то, стоящему поблизости. — Из-за тебя, что ли, девица из табора своего ушла?

— А то как же. — Низкий, рокочущий голос харлекина раздался над самым ухом, и тотчас крепкая, сильная рука кольцом охватила меня за плечи, притягивая к груди. — Так что, возьмете к себе в караван?

— Возьму под свое покровительство. Завтра покажу телеги, которые будете охранять, а сегодня отдыхайте. Пошли, отведу к своим. Спать на мешках с хлопком всяко удобнее, чем на земле у костра.

Не соврал торговец — на туго увязанных бечевой тюках, набросанных на телегу с деревянной обрешеткой, действительно оказалось удобнее, чем на холодной, жесткой земле. Впрочем, не успела я толком устроиться, как Искра подтянул меня к себе, так, что моя спина оказалась прижата к его груди. Я очутилась будто бы сидящей в кресле, где подлокотниками служили широко расставленные колени харлекина, а спинкой — его широкая грудь. Мой спутник накрыл нас обоих плащом так, что я по шею оказалась спрятана под этим необычным «шалашиком», и тогда ладони Искры скользнули по моей талии, а длинные, гибкие пальцы принялись аккуратно распускать шнуровку платья.

— Не бойся. — Тихий, низкий шепот в обступившей меня темноте. — Этого никто не заметит, а я хочу, чтобы ты просто привыкла ко мне. Я не сделаю тебе больно, обещаю.

Шнуровка платья довольно быстро поддалась, и теплая, сухая ладонь Искры скользнула мне за пазуху, осторожно-осторожно, самыми кончиками шершавых пальцев касаясь обнаженной кожи. Я глубоко вздохнула, ощущая чуть резковатый, с едва ощутимой ноткой металла запах харлекина, пробивающийся сквозь запах человеческого пота, откинула голову назад, потерлась затылком о шею моего спутника. Низ живота опять свело приятной, все нарастающей судорогой, я чуть повернулась, и моя грудь легла в ладонь Искры, как в чашу.

Его пальцы едва ощутимо сжались, свободная рука обвила меня за пояс, медленно подтягивая кверху подол платья.

— Спи, Змейка. Я буду сторожить твой сон.

Я послушно закрыла глаза, чувствуя затылком, как все быстрее и быстрее бьется сердце харлекина.

Почти так же быстро, как тот ритм, который я выстукивала перед поединщиками…

Глава 5

Далеко впереди над невидимой еще рекой поднимался густой туман. Белесые клубы плыли в лучах прохладного утреннего солнца, превращаясь в удивительно красивую искрящуюся дымку, пронизанную золотыми копьями, разбавленным молоком растекались по степи, совершенно скрывая из вида берег по ту сторону реки.

Туман превратил переправу через Валушу в призрачную дорогу берегинь, в заколдованное царство, где за комковатой белесой кисеей может скрываться все что угодно, — и чудо, к которому стремился всю жизнь, и потаенный страх, которого пытался избежать изо всех сил. Когда караван подъехал ближе, стали видны ярко-красные наконечники высоченных верстовых столбов, прошивших постепенно редеющую дымку. Острые, срубленные наискось, они казались стрелами невероятного гиганта, царапающими небо.

Обережные столбы, поставленные Орденом Змееловов. Как вешки, что вбивали в землю дудочники вокруг проклятых деревень, создавая круги, запирающие внутри невидимой границы живых пока людей вместе с порожденной ими нежитью, только крепче. Я привстала с телеги, всматриваясь вдаль поверх головы возничего: меж ближайшими столбами, поставленными точно перед переправой, была будто бы натянута едва заметная крупноячеистая сеть, поблескивающая синими огоньками. То самое заклинание, которое не обойдешь, не разрушишь — увязнешь, как муха в паутине. Как там рассказывал словоохотливый торговец, пригласивший нас с Искрой ехать в его телеге, — Лиходолье охотно принимает любого пришлого, а вот обратно без служителя Ордена уже не выйдешь.

Я поморщилась, опускаясь обратно на тугой тюк с хлопком. Тот же «вешковый круг», что я видела рядом с проклятой деревней Гнилой Лес. Только здесь и «вешки» гораздо больше, и запертая территория несравнимо обширней. Шутка ли — огромный кусок степи отделен от Славении такими вот столбами. Я видела, что завелось внутри небольшого «вешкового круга» в Гнилом Лесу. Что могло породить Лиходолье — оставалось только догадываться…

У единственной переправы на четыре парома вытянулась длинная-предлинная очередь из телег, набитых добром, крытых белой парусиной ромалийских фургонов и конных всадников. Гвалт стоял такой, что хоть уши затыкай — отовсюду доносилась невообразимая мешанина из витиеватых ругательств кочевого народа, короткой и понятной площадной брани бывалых торговцев и громких окриков погонщиков животных, пригнанных на Чернореченский рынок в качестве товара. Издалека было видно, что с славенского берега все паромы уходили с грузом, а вот обратно три из четырех возвращались порожними. Не сезон, что ли, чтобы обратно ехать?

— Весна — самое удачное время для ярмарки. — Сидевший впереди рядом с возницей торговец обернулся ко мне, положив на спинку грубоватого деревянного сиденья холеную длиннопалую кисть. — Девки в Черноречье расцветают, прямо как степь вокруг, и с огромным удовольствием тратят на обновки деньги, заработанные за осень и зиму. Впрочем, не только девкам весной бес под ребро вселяется. Чего только у меня не заказывали перед отъездом! Специально приезжали в Черноречье, весточки из самого Златополя направляли, да каждая весточка с длинным таким списком, иногда с целой улицы. Кому рубашку шелковую с оборками привезти, кому куклу фарфоровую, на ребенка похожую, кому охотничий нож с заговором на удачу… Всех не упомнишь, потому записывать приходится. — Чернявый усмехнулся, похлопал себя ладонью по грудине. — Торговцы, они, знаешь ли, про покупателей своих иногда знают побольше, чем домочадцы или исповедники, и потому самые лучшие никогда не раскрывают тайну, кому и что когда вез.

— Почему, интересно? — Я переложила посох на колени и откинулась на обрешетку. Искра ехал где-то неподалеку на дареном ромалийцем коне, то и дело осаживая слишком наглого или ретивого возницу, пытавшегося вклиниться в середину очереди к парому без спроса. Из-за этого иногда вспыхивали драки, но успокаивались, даже толком не начавшись, — караванщики быстро растаскивали драчунов в разные стороны, отвешивали по подзатыльнику и отправляли к телегам. Иначе очередь замедлялась, а это не нравилось никому.

— А мало ли, у кого какие странные пристрастия, — усмехнулся торговец, мимоходом разглаживая тонкие усы, аккуратной щеточкой топорщившиеся над верхней губой. — Когда девка просит к лету привезти прозрачную шелковую сорочку с кружевами, чтобы на посиделках поразить избранника в самое сердце, печень и то, что находится пониже, то это еще куда ни шло. Но бывало, что состоятельный и солидный мужчина заказывал по особым меркам женское белье и чулки на подвязках с бантами. Не для женушки или полюбовницы, а для себя.

— Ему-то зачем? — изумилась я, краем глаза замечая подъехавшего поближе Искру. Харлекин давно снял с себя и плащ, и куртку и теперь красовался в одной рубашке с закатанными по локоть рукавами и распущенной шнуровкой, не обращая ни малейшего внимания на утреннюю прохладу и сырость. Словно грело его что-то изнутри, распирало так, что становилось жарко и майской ночью на холодной земле, и среди утреннего тумана, поднимающегося от реки.

— А я почем знаю? — Мой собеседник пожал плечами и улыбнулся. — Я всего лишь привожу то, о чем меня просят и за что платят. Можно сказать, что я продавец счастья и контрабандист мечты. Потому что мне нравится возить людям радость, нравится доставать то, о чем они давно мечтали, но думали, что отыскать подобную вещь невозможно. Кстати, у меня и для тебя подарочек есть — отдам, когда переберемся на тот берег Валуши. А то смотреть на тебя горестно — «зрячая», а на глазах размахрившаяся мешковина. Ни к чему вызывать в людях ненужную жалость или брезгливость своим внешним видом, когда уж его-то можно легко изменить.

Я невольно усмехнулась. Да уж, со сменой внешнего вида он почти угадал. Чего уж проще — было бы желание…

На удивление, очередь быстро продвигалась. Еще с полчаса назад мне со своего тюка были видны лишь вереница фургонов, спины возниц да зловещие столбы, острия которых оказались выкрашенными красной краской, теперь я могла разглядеть выступившие из туманной дымки остовы причала, к которому как раз неторопливо подплывал один из паромов. На нем сгрудилось два десятка человек, бледных, испуганно жавшихся друг к другу. Женщины держали худых до прозрачности детей за руки, сгибаясь под тяжестью объемных заплечных мешков, мужчины нервно переминались с ноги на ногу, то затравленно оглядываясь через плечо, то хватаясь за простецкое крестьянское оружие на поясе — большой тяжелый нож или топор.

И один только человек, стоявший поодаль и укутанный в широкий темно-зеленый плащ, лучился глубоким, невозмутимым спокойствием, будто бы ему и дела не было до горстки перепуганных людей, покидавших Лиходолье.

Паром легонько стукнулся о доски причала. Народ, до того нервно озиравшийся вокруг, едва ли не бегом сошел на берег и, не оглядываясь, торопливо направился прочь от реки, крестясь украдкой и вознося молитву неведомому мне богу. И с каждым шагом отпускало их глубоко укоренившееся чувство страха, будто бы оставаясь где-то позади, в клубах тумана. За невидимым кругом, образованным высоченными столбами.

— Осади!

Резкий окрик, произнесенный низким, раскатистым голосом Искры, произвел впечатление и на возницу, попытавшегося влезть вперед нас в очередь, и на лошадь, которая обреченно тянула груженную с верхом телегу. Человек дернулся от неожиданности, как от удара кнутом, а животное и вовсе шарахнулось прочь, опасно качнув повозку. Началась перепалка, но какая-то вялая и затеваемая больше от скуки, чем от желания всерьез оспорить свое право первым подъехать к берегу.

Я отвернулась, рассмотрев под напускной желчностью и склочностью возницы затаенный страх. Здесь боятся многие, даже те, кого наняли в качестве охраны. Прячут свой страх перед неведомым Лиходольем, окутанным невнятными, пугающими слухами и рассказами местных о лютой нечисти, за показной храбростью, громким голосом и натужным безрадостным смехом. Не боялся только человек, вызвавший Искру на поединок, — он спокойно ехал в середине каравана, развалившись на мешках, и вроде как дремал, подложив под голову свернутый плащ с вышитым знаком Ордена Змееловов у ворота. Украдкой я наблюдала за ним, отмечая и тяжелый револьвер с длинным стволом, висящий на бедре, и правую руку, скрытую под перчаткой из потертой кожи. Странное дело, но когда я взглянула на Ризара — так называл орденца караванщик — шассьим взглядом, то оказалось, что рука его будто бы живет своей жизнью отдельно от тела. Потому что спокойная, флегматичная синева ореола Ризаровой души резко пропадала у правого локтя, обращаясь в переливчато-алый цвет, какой обычно бывает у харлекинов, но не у людей. Я вообще никогда не встречала, чтобы многоцветный ореол изменялся по частям, а не полностью — даже у нежити. Впрочем, возможности узнать ганслингера поближе мне все равно не представилось за то время, что мы с Искрой добирались до Валуши — орденец держался со всеми подчеркнуто обособленно, рта лишний раз не раскрывал, а на меня и вовсе косился с подозрением, явно не доверяя «зрячей» с повязкой на глазах…

Через полчаса берег реки стал значительно ближе. Заостренные верстовые столбы, снизу доверху изрезанные непонятными значками, тоже. Стала видна едва заметная голубоватая паутинка заклинания, растянутая между столбами, как рыболовная сеть, перегородившая течение в самом узком месте реки.

— На крайний слева загружайтесь!

Паромщик торопил очередь, размахивая над головой обтрепанной белой тряпицей, больше похожей на обрывок ветхой простыни. Я пригляделась — за поясом низкорослого, кряжистого мужика торчал еще один «флажок», ярко-красный и почти новый, обметанный по краю светлой льняной ниткой.

Застучали по деревянному настилу подбитые железом конские копыта, чуть качнулся на волнах паром, когда лошади завезли на него телегу и остановились.

— Слезай, Змейка. — Я вздрогнула и обернулась. Искра, уже спешившийся, протягивал ко мне руки прямо поверх тележной обрешетки. — Река неспокойная, а Валушкиным переправам я не доверяю.

— И отчего же? — Краем глаза я заметила, как несколько дюжих молодцев баграми оттолкнули паром от причала и он медленно, еле слышно поскрипывая, поплыл к выступающему из редеющего тумана берегу.

— Из-за жадности человеческой. — Харлекин не стал ждать с протянутыми руками, пока я вдоволь наозираюсь по сторонам, и просто выхватил меня из телеги, как ребенка, и аккуратно поставил на сырые, скользкие доски рядом с собой. — Ты посмотри, как этот плот нагружен — осел по самые края. Если под нами окажется водоворот или поднимутся волны, то мы попросту пойдем ко дну.

— Ты решил меня напугать? — поинтересовалась я, на всякий случай отходя подальше от веревочных «бортов», больше напоминавших потрепанную рыбацкую сеть. Больно уж хлипким показалось мне ограждение, за которым плескалась сизая холодная вода, подернутая легкой туманной дымкой.

— Предупредить, милая. — Искра неожиданно притянул меня к себе, крепко обнял, едва ли не с головой укрывая тяжелым шерстяным плащом. Небритый колючий подбородок с тихим шуршанием потерся о мою макушку. — За этой рекой нет выдачи ни змееловам, ни стражникам. Никому. Мы будем сами по себе.

— Ты считаешь такую жизнь счастливой? — негромко поинтересовалась я, не поднимая головы, и сразу же почувствовала, как ладонь, по-хозяйски лежащая у меня на пояснице, остывает и твердеет, обращаясь в тяжелый холодный металл.

— Я хочу хотя бы попробовать. Не понравится — вернемся.

— Думаешь, Лиходолье нас выпустит?

Искра отодвинулся, рука, сохранившая человеческий вид, выскользнула из-под плаща, крепкие пальцы осторожно легли мне на подбородок, заставляя приподнять лицо и заглянуть в яркие лисьи глаза, которые, как мне показалось, впервые с момента нашего знакомства перестали быть усталыми и чуточку затравленными. Напротив, в них сверкал азарт, странное, непонятное мне предвкушение.

— Для начала пускай хотя бы попытается остановить.

Я усмехнулась про себя. После того как харлекин каким-то чудом вырвался из тугих клещей Загряды, уверенности в собственной непобедимости в нем ощутимо прибавилось. В чем-то я его понимала — рядом с таким чудовищем, как Госпожа Загряды, и дудочники-змееловы, и нечисть, осевшая в Лиходолье, казались чем-то мелким, незначительным. Нечисть можно убить закаленной сталью, огнем или деревом, с людьми, вставшими на пути, расправиться еще легче, а вот что можно было бы сделать с тем ворохом голодных, но обладающих неким разумом щупалец, — неизвестно. Скорее всего — ничего значительного. То, что мы смогли какое-то время сопротивляться Госпоже Загряды, а потом ускользнуть относительно целыми и невредимыми, — огромная удача, граничащая с чудом, но… Откровенно говоря, я бы не стала рассчитывать на подобные подарки судьбы в будущем.

Высокий, крутой берег наплывал на нас из тумана. Рябь на воде создавала иллюзию, что не паром движется к суше, а сам берег с широким, потемневшим от времени и непогоды причалом подбирается с каждой минутой все ближе и ближе, как легендарная черепаха, на панцире которой за долгие-долгие годы ее жизни возник настоящий остров с деревьями, травами и живностью. Теплая ладонь харлекина неторопливо соскользнула с моей щеки и нырнула под плащ, охватывая меня за пояс, на котором висел мешочек с таррами.

— Еще немного, Змейка. И мы на воле.

Он сказал что-то еще, но я не разобрала из-за шума ветра, свободно скользящего над свинцово-серой водой, покрытой мелкой рябью.

За рекой выдачи нет. Никого и никому. В Лиходолье нет соглядатаев, которые в любой момент могут донести на тебя городской страже или, что хуже, в Орден Змееловов, да и сам Орден власть там имеет весьма зыбкую и призрачную. Она еще сильна здесь, в Черноречье, небольшом городке, выросшем у переправы через Валушу, но за его пределами незаметно тает, как горящая свеча на окне. И никто, разве что безумец, не станет искать золотую шассу на просторах засушливой и опасной степи в одиночку, а даже если и решится кто-нибудь… Пусть. Степь велика, потеряться в ней легко, а уж сгинуть навеки и того легче.

Я крепко обняла Искру, прижалась лицом к его груди и так и стояла, пока паром не стукнулся о доски причала на южном берегу реки…


Бывалые путешественники, равно как и местные жители, в один голос твердившие, что нет ничего прекрасней цветущей степи по весне, как оказалось, недоговаривали очень и очень многое. К примеру, те счастливчики, которые имели удовольствие с комфортом пересекать эту самую степь на хорошей крытой повозке, наблюдая роскошное многоцветье из окна, как-то упускали из виду бесконечные порывы холодного сухого ветра, вызывающие ломоту в костях, и внезапную смену погоды, когда ясное небо неожиданно затягивалось тучами и проливалось дождем. Путешественники, заранее запасшиеся водой и дорожным пайком, взахлеб рассказывали об интересной жизни кочевых народов, о красоте бескрайних лугов, о необъятных просторах, но как-то забывали упомянуть о том, что кочевники переселялись с места на место не от хорошей жизни, а потому, что летом мелкие речки пересыхали и люди вынуждены были рыть глубокие колодцы или перебираться к одному из рукавов Валуши, которые мелели только в самую лютую засуху, — иначе смерть, человеку без воды долго не протянуть.