Елена Счастная
Дочь реки
Глава 1
Вдалеке шептала река. Её голос вплетался в шорох высокой травы, которую Гроза раздвигала руками, чтобы было легче идти. Она всё ускоряла шаг, прислушивалась, замирая время от времени, и продолжала продираться туда, где её ждали. За стеной ольховника, под кровом старых ив, что росли на берегу уж, верно, сотни лет. Роса намочила подол, осела каплями на коже. Лёгкий туман распушил волосы — и неспешный ветер трогал мелкими прядками скулы, щекоча, заставляя то и дело отбрасывать их от лица. Звенели, покачиваясь, височные кольца на ленте, и серебро их обжигало распалённую долгой ходьбой кожу, словно льдом.
Уже скоро. Освобождение — без груза на душе, без прошлого, что тянет назад, словно дикая лошадь.
Но позади послышались вдруг шаги. Торопливые, тяжёлые — мужские. Затрещал валежник и ветки под нетерпеливыми руками. Вспорхнули из травы вспугнутые птицы, заверещали недовольно, браня нежданного гостя, который наделал столько шума.
— Гроза! — грянул оклик издалека.
Эхо его пронеслось над землёй, качаясь. Ударило в спину, и Гроза побежала. Не оборачиваясь, всё дальше и дальше от преследователя, голос которого словно кожу разодрал на ленты. По шее, плечам, вниз до самого пояса. До крови, до россыпи пятен перед глазами — как бисер. Шагов Грозы не слышно было вокруг, как будто сам лес помогал скрыться. А может, потому что она уже не человек? Только речной дух, что пленяет мужские сердца, а после губит их?
Легче пера она пронеслась среди зеленоватых осин да бурых сосен — и вылетела на берег, изрезав руки острыми стеблями едва не в кровь. Значит, человек всё же. И больно, и саднит ушибленные о шишки босые ступни — а чувство это странно-приятное. Настоящее.
Голос мужчины всё гулял, путаясь в ветках, отражаясь от широких стволов — не понять теперь, в какой стороне. Успеть бы.
Гроза подняла взгляд, провела им вдоль туманного русла, что парило, словно кипяток, и наткнулась на фигурку, точно обрывок полупрозрачной кудели. И она увидела в этой фигуре себя: те же волосы, что казались слишком яркими среди этого припылённого утра. И рост тот же, и как будто даже наклон головы. Но стоило женщине шевельнуться, как наваждение рассыпалось.
— Ты привела его… — бросила вила холодно. — Не пожалела.
— Я не вела, — Гроза замотала головой, медленно приближаясь к ней. — Я не хотела. И жизнь ничью в уплату своей не отдам.
— Но он здесь. Он готов пойти за тобой куда угодно. Разве нет? — женщина обернулась, и её синие, словно яхонт, глаза ударили безразличием той, кто не принадлежит Яви. Кто ходит по грани, то появляясь в мире людей, то пропадая, разрушая души несбывшимися мечтами.
— Я не хотела, чтобы он шёл. Я хотела уберечь…
Гроза насторожилась, когда шаги упрямого преследователя стали громче. Вот-вот, и он выйдет на берег — а там заберёт его река, растечётся душа пленённая по водам Волани — и пропадёт он. Но Гроза не хотела того, хотела, чтобы он жил без неё. Не думал, не помнил о том, что было. Но странно — она сама не помнила, кто он. Пыталась призвать его лицо перед внутренним взором — и не могла. Только в груди саднило что-то, словно вырванный кусок души.
— Ты не можешь уберечь, — после долгого молчания вновь заговорила женщина, которая так напоминала Грозе её саму — и в то же время была совсем другой. — Ты можешь только решить, пойдёшь за мной сама или отдашь его.
Раздвинулись густые косы плакучей ивы, что скрывали Грозу и вилу от чужого взора. Она обернулась, чтобы посмотреть в его лицо. Чтобы вспомнить или узнать, кому Недоля так судьбу спутала, что с ней свела, не уберегла…
И проснулась от того, что её кто-то потряс за плечо.
— Гроза, ты чего? — голос Беляны, слишком звонкий в воцарившемся безмолвии сновидения резанул по ушам. — Просыпайся, ехать пора дальше.
Вот же разморило, так разморило. Кажется, всего ненадолго присела под сосной, прислонилась спиной, давая отдых уставшим от долгой езды в седле ногам. И провалилась в дрёму. А может, навёл кто?
Она огляделась: кмети, что сопровождали княжну Беляну к жениху, посматривали на неё с легкой насмешкой во взорах. А что, сама же вызвалась верхом ехать, отказалась с женщинами садиться в повозку. Кому теперь жаловаться?
Гроза встала, разглаживая понёву, и улыбнулась подруге, которая с тревогой на неё смотрела.
— Чего-то сморило меня, — буркнула, потирая глаза. И как будто стояли ещё перед ними остатки короткого, но такого ясного сновидения.
Она видела его не раз, но никак не могла дождаться того мига, как узнает лицо того, кто за ней бежал. Кто хотел спасти её или наказать. Но кого непременно хотела уберечь она сама.
— Немудрено, — махнула рукой Беляна. — Так рано нынче поднялись. Так долго ехали. Ты бы, Твердята, пожалел нас малость, — она повернулась к десятнику, который что-то укладывал в седельную суму. — Чай не пропадёт Уннар, коли подождёт нас чуть дольше.
Старшой обернулся через плечо.
— Княже велел не задерживаться нигде, — бросил. И губы скривил недовольно.
И так захотелось ему бороду его чернявую повыдергать, гаду такому, что аж в пальцах закололо. Но тот невозмутимо отвернулся и легко запрыгнул в седло. Беляна вместе с наперсницей Драгицей, женщиной строгой до сварливости, вновь уселись в телегу на широкую, мягко устланную шкурами скамью.
— Может, к нам всё же? — лукаво прищурилась княжна, похлопав ладонью рядом с собой.
Да Гроза только рукой махнула. Уж воеводова дочь может и в седле ехать: она никогда того не чуралась и даже любила. Да вот зимой-то не довелось много верхом кататься. А тут сразу — и в дальнюю дорогу. Потому и ноют ноги и кажется, что стёрто всё до крови. Но ничего, пройдёт.
Как все расселись, снова тронулись дальше.
День нынче выдался тёплый до одури: так вышло, что после Красной горки такое нечасто было. Всё как-то непогодилось. Но уже давно скинули лёд реки, и сама полноводная Волань дышала могучей силой, пуская во все стороны пряный дух с лёгким ароматом молодой муравы, пробившейся на открытых прогалинах и пригорках. Отступили холода непостоянного цветеня-месяца [Цветень — апрель.], уступив наконец настоящему вешнему теплу травеня. Добраться бы к дню Даждьбога [День Даждьбога — 6 мая.], куда нужно.
Гроза и платок теперь на плечи спустила: не преть же под щедрым весенним Оком, что, верно, сам Ярило нынче с небоската выпучил. Ждёт дня своего, греет землю, в которую вот-вот уж и семя бросать пора. Кмети и головы в сторону Грозы чаще поворачивать стали, щурились всё, словно светило само им глаза слепило. Думать надо, что нарочно: только немой, верно, пока жила она в княжеском детинце, не отметил ещё густую рыжину её волос, не попросил дотронуться, желая ощутить буйную женскую силу. Да вот только немых в дружине князя Владивоя Гневановича отродясь не держали. А потому парни тут же запереговаривались, решая уже, кому первому колкую иль жаркую похвалу девушке отпускать.
Поддал пятками в бока своего коня кметь Стрижко, вмиг нагнал Грозу и, легонько дёрнув, попытался забрать платок с плеч. Та ухватилась за самый край, потащила на себя, прямо глядя в задиристо сверкающие голубые глаза гридя.
— Ты посмотри, ещё огреет тебя, — похохатывая, бросил ему в спину соратник.
— Не огреет, — хмыкнул тот и дёрнул сильнее. — А, Гроза? Скажи ещё, что не из-за меня в путь с княжной отправилась.
Натянулась плотная ткань платка, почти соприкоснулись бока лошадей, притянутых друг к другу волей всадников — один упрямее другого. Гроза прищурилась, растягивая губы в улыбке, а Стрижко и вовсе на сытого снегиря стал похож, аж покраснел слегка от шеи и до щёк.
— Конечно, из-за тебя, — Гроза потянула платок ещё немного, чувствуя, как нарастает напряжение.
И отпустила. Стрижко качнулся назад, и свалился бы из седла, если бы не успел колени сжать сильнее. Отпрянул его конь в сторону, недовольно зыркая круглым глазом. А парни так и зашлись от хохота: едва сами на землю не посыпались, как спелые орехи.
— Прекратили веселье! — гаркнул Твердята. — Нашли время.
А сам всё ж улыбнулся. Гроза платок на ладонь намотала, набирая другой конец, а после расправила и снова накинула на плечи.
— Ты бы прикрылась, — недовольно буркнула с повозки наставница княженки. — Застудишься ещё.
— Где ж застужусь? — та усмехнулась только, едва повернув к ней голову. — Уж сколько можно прятаться от Ока. Сил нет за всю зиму-то.
— Да не трогай ты её, Драгица, — бросила Беляна со вздохом. — И впрямь ведь жарко.
Княжна потрепала край платка, пуская под него воздух. Зазвенели её нарядные колты на широком тканом очелье. Но всё ж платка узорного она снимать не стала. А Гроза подмигнула ей, благодаря за поддержку. Против ворчливой Драгицы не всяк выстоит: устанешь словом отбиваться так, словно мечом махала весь день.
Гриди наконец смолкли, отсмеявшись, закончив осыпать Стрижко насмешками. Снова заняли свои смешавшиеся было места впереди и позади повозки княжны. Сколько — неведомо — проехали вёрст, а подступающий вечер осел на плечах едва ощутимой влагой, что ещё висела в воздухе, поднимаясь от впитавшей снег земли. Первая ласка Отца-Небо своей жене после лютой зимы.
