— Нет, — отвечает Аленка и изо всех сил старается не расплакаться.

— А что это у нас глаза на мокром месте? — спрашивает мама, и Аленка, наконец, плачет — громко, навзрыд, до хрипоты, до потери голоса.

— Ну, ну. — Мама прижимает Аленкину голову к своему животу, и Аленка перестает плакать, только всхлипывает.

— Волк, — шепчет Аленка и сильнее прижимается к маме.

— Испугалась за бабушку? — спрашивает мама.

Аленка кивает и опять плачет. Плачет и быстро-быстро говорит — про волка, про Маласаихину овечку, про Генку-пьяницу и про Шарика, которого заберет волк.

— Задурили ребенку голову, — злится мама и выходит во двор.

Аленка выходит следом. Мама садится рядом с Шариком и обнимает его за шею. Аленка стоит на пороге, смотрит на маму, на Шарика и на круглую, словно блин, луну. «Волк, не приходи, пожалуйста», — говорит Аленка луне и прислушивается. Далеко в лесу дышит волк — тихо и сонно.

Прекрасное далеко

Галя могла стать певицей. Она выходила бы на большую сцену в блестящем платье и держала бы в руках микрофон без провода. «Прекрасное далеко, не будь ко мне жестоко», — пел бы микрофон Галиным голосом, и все бы плакали. Все тысячи, а может, и миллионы людей.

До большой сцены Галя не добралась. Аленка слышала, как тетя Франя — Галина мама — жаловалась бабушке Соне, что всюду надо блат. Никакого блата у тети Франи и Гали нет. У них есть белая корова с рыжим пятном за ухом и большая дикая груша на картофельном поле. Картофельное поле спускается к речке, и ничем не огорожено. Дички никогда не поспевают. Они сначала зеленые и твердые, а потом сразу коричневые — гнилые. У Гали, как и у Аленки, нет папы. Только если Аленка не знает, куда делся ее папа, то Галин папа — дядя Гордей — точно умер. Для похорон с завода муз. деталей дали машину. Дядя Гордей работал на заводе мастером. Аленка раньше думала, что в длинном дощатом бараке с вывеской БЗМД делают музыку. Но бабушка Соня сказала, что из доски музыку не сделаешь. В местном цеху производят пятку грифа. Гриф Аленке представляется блестящей разноцветной птицей с Галиным голосом, которая летает по ночам над трассой. Трасса — сразу за кладбищем. Днем и ночью по ней ездят фуры. Громкие, с яркими фарами, они проносятся мимо низенького кладбищенского забора и мчатся далеко-далеко. В прекрасное далеко.

Галя поет на низенькой сцене актового зала. Школу Галя окончила год назад, но на это первое сентября ее снова позвали петь. Потому что на линейку приехал генерал. Генерал — высокий, лысый, на кителе блестящими нитками вышиты звезды, сидит на стуле в первом ряду и плачет. «Я клянусь, что стану чище и добрее», — выводит Галя в микрофон на черном проводе. Голос у нее такой же чистый, как окна перед Пасхой в Аленкином доме. Генерал когда-то учился в их школе. «Во-о-он там стоял наш дом», — сказал он на линейке и показал рукой на Зауманихин ров. Ров глубокий, темный, холодный даже в жару. Дети там «пытают шпионов», когда играют в войну. А бабушка Соня в настоящую войну пряталась там от настоящих немцев. Аленку в прошлом году «пытал» Вовка Солдатенков. Вовка на два года старше. Он обхватил Аленку сзади и завел ее руки за спину. Аленке было больно, но не хотелось, чтобы Вовка отпускал. Этим летом Вовка стащил из магазина два коржика. Участковый дядя Витя сказал, что по Вовке тюрьма плачет. Аленке Вовку жалко. Через девять лет Аленке исполнится восемнадцать и она сможет выйти за Вовку замуж.

«Слышу голос, и манящая дорога кружит голову, как в детстве карусель», — Галя отставляет микрофон и раскачивается. Она одета в обтягивающее рыжее платье и черные колготки. «На трассу, что ль, собралась?» Аленка была во дворе, когда Галя выходила из дома, и слышала, как Петровна окликнула Галю. Петровна злая. Бабушка Соня говорит, что та не злая, а одинокая.

Генерал вытирает бордовым платком лысину. На лысине — капельки пота. Первого сентября всегда стоит жара. Последнюю неделю августа льет как из ведра, а первого сентября — жара. Все лето Галя загорала на речке. Приходила утром, расстилала коричневое покрывало с бордовыми розами по бокам, ложилась на спину, раскинув ноги и руки — звездочкой. Бретельки купальника развязывала и опускала вниз. Коричневое тело Гали тут же покрывалось капельками пота. Больше всего капелек собиралось на животе. В ямке у пупа стояла лужа — как после сильного дождя. Аленка с Варькой тоже целые дни проводили на речке. «Раскинулось море широко», — шептала всякий раз Варька, глядя на Галю, лежащую на покрывале. Каждый август Варька с мамой и папой ездят в Одессу на лиман — к Варькиной бабушке. Лиман — это как море, только лучше. Так говорит Варька.

Генерал уехал на черной длинной машине. Аленка и Варька — в белых передниках, белых гольфах до колен, идут домой. Идут посреди улицы — машины в Заречье заезжают редко. Впереди идет Галя — в рыжем платье, черных колготках и черных пыльных туфлях-лодочках.

— Красиво Галя поет, — говорит Аленка.

— А толку, — отзывается Варька.

— Может, певицей станет. — Аленка сходит с дороги, вытирает об траву туфли.

— Ага, звездой трассы. — Варька смеется чужим, взрослым смехом.

— А хоть бы и трассы, — говорит Аленка, и Варька смеется громче.

— Ты че, правда не знаешь, чего Галя на трассу ходит? — Варька смотрит на Аленку, как на маленькую.

— Знаю! — Аленка краснеет и отворачивается.

Галя ходит на трассу каждый вечер. В рыжем платье и черных колготках. На щеках розовые румяна, на губах перламутровая помада.

— Хочешь, скажу? — Варька противно щурит глаза.

— Да знаю я, отстань! — Аленка краснеет еще больше и обгоняет Варьку.

Аленка спросила сначала у мамы, зачем Галя на трассу ходит. Мама отмахнулась — рано тебе. Тогда Аленка спросила бабушку Соню. «Замуж девка хочет», — сказала бабушка Соня. Так Аленка и знала. Гале в прошлом году восемнадцать исполнилось. В восемнадцать надо выходить замуж. В деревне выходить не за кого. Все или женаты, или в Минск уехали. Галя в Минске не прижилась. Это тоже Аленка от тети Франи услышала. «Значит, не в Минске судьба ее», — сказала тете Фране бабушка Соня. Аленкина судьба тоже не в Минске. Аленка это нынешней зимой узнала. В Колядную ночь Аленка с Варькой гадали. Бросали за ворота сапоги и смотрели, в какую сторону носок смотрит. Варькин носок — круглый, глянцевый, с одной-единственной царапиной, смотрел в сторону автобусной остановки. Автобус ходит до железнодорожной станции, а оттуда поездом до Минска можно добраться. Носок Аленкиного сапога — узкий, похожий на худое морщинистое лицо, повернулся в сторону Барсуковой улицы. На Барсуковой живут Владик Залевский и Вовка Солдатенков. С Владиком Аленка дружила с рождения до прошлого года, а с Вовкой два раза играла в войнушку.

Галя на Коляды сапог не бросала. Оно и без сапога понятно, что судьба ее далеко-далеко — дальше автобусной остановки и даже железнодорожной станции. Галина судьба за трассой — там, куда мчат громкие фуры. Придет время, и фура остановится. «Придет время» — любимое выражение бабушки Сони. Аленке оно тоже нравится. С ним хорошо ждать — новую книжку в библиотеке или маму на выходные. Галя ждет свою фуру — самую большую, с самыми яркими фарами. Из нее выйдет жених и увезет Галю. Увезет туда, где живут красивые девушки с волосами цвета воронова крыла. Такие девушки есть во всех книжках про индейцев. У них нездешние имена — Лесная Вода, Переполненная Весной, Белая Тучка. Гале тоже дадут другое имя. Например, Звезда Дня.

— Да подожди ты! — Варька хватает Аленку за руку и быстро шепчет в ухо.

— Дура! — Аленка отталкивает Варьку и прижимает к уху ладошку. Ухо такое горячее, как будто Аленка прижалась к только что вытопленной печке.

— Сама дура. Все и так это знают! — Варька поправляет шлейку передника — кружевного, подарок одесских бабушки с дедушкой, и уходит от Аленки, виляя бедрами и напевая: «Прекрасное далеко, не будь ко мне жестоко…»

Аленка закрывает уши, садится на траву и тихонько раскачивается. Нагретая трава пахнет бабушкиным чаем. За кладбищем шумит трасса.