Бабушка шепчет

Бабушка шепчет. Русалочьим волосом плывет по воде трава, которую не сеяли, не сажали, не пололи, сорвали, в воду побросали. Уплывает с травой сердитая немочь — та, что раба божьего больнила, бессилила и угрюмила. Тонкой иголкой убегает в поля колика-молика — дочь сапожника. «Почему колика — дочь сапожника?» — спрашивает Аленка бабушку. «Люди еще сто лет назад так говорили», — отвечает бабушка. Аленка любит, когда бабушка шепчет. В доме тогда становится тихо-тихо — словно гости только что были тут, и вдруг все разом ушли. «Нечисть по углам прячется», — объясняет бабушка. Аленка в углы не смотрит, боится встретиться взглядом с лохматым, похожим на кота Петровны, домовым.

Бабушка умеет заговаривать воду. Аленке хватает двух глотков из белой железной кружки, на которой нарисована птица с раскрытым клювом. «Перелеки-перелеки, перейди на сороки», — шепчет бабушка, и птица соскальзывает с белой кружки, улетает в дремучий лес. Вслед за птицей улетает Аленкина боль, и испуг Аленкин тоже улетает.

Для жены дяди Сергея — молодой печальной Лиды — бабушка наливает воду в кувшин. Свежая колодезная вода в глиняном кувшине становится темной, как будто печалится вместе с Лидой. Дядя Сергей и Лида живут в доме напротив. Он ходит на охоту, а она мучается мигренью. «Первый глоток — немочь чуток, глоток второй — уже другой, глоток третий — уже светлый», — бабушкин шепот свешивается с круглого бортика, стекает по шершавым стенкам, уговаривает красивую таинственную мигрень отпустить молодую Лиду.

Этим вечером бабушка шепчет в узкое горлышко стеклянной бутылки. Цвет у бутылки тусклый, мрачный. Бабушка говорит — болотный. Вода в бутылке кажется мутной, непрозрачной. «Солнце сушит воду, вода иссыхает, раб божий Валерий хвори не знает». Раб божий Валерий живет в Москве. Аленка видела его только на фотографиях в темно-зеленом альбоме. На одной фотографии Валерий лысый и недовольный. Ему там всего три месяца. На другой — счастливый и с бородой. Счастливого Валерия держит под руку высокая женщина в свадебном платье. У нее красивое длинное имя — Аделаида. Но все зовут ее коротким словом Ада. Все — это бабушка Соня и Аленкина мама. Мама говорит, что Валерий им никакой не родственник. А бабушка спорит, что родственник. Бабушка купала Валерия, когда он только родился. Купала в воде из Пятничной крынички. Крыничку называют Пятничной, потому что когда-то давно туда приходила Параскева Пятница и кто-то даже ее видел. Сейчас над крыничкой висит икона Параскевы. Икона маленькая, лица не разглядеть, но Аленке кажется, что Параскева улыбается. Водой из Пятничной крынички в Заречье купают всех новорожденных. Бабушка Соня говорит, что пятничная вода защищает от Лилит. У Лилит черные волосы, и она злой дух. Когда-то Лилит потеряла своего ребенка, и теперь бродит по миру и крадет только что рожденных детей.

«Злой рак, на воду сойди, там, под гнилой корягой, водяного рака найди». Про то, что Валерия одолел злой рак, бабушка узнала из письма, которое прислала Аделаида. «Вы — наша последняя надежда», — написала Аделаида аккуратным почерком с красивым наклоном. Аленка гордится, что бабушка Соня — чья-то последняя надежда, даже Варьке похвасталась. Варька сказала, что рак — болезнь новая, городская. Еще Варька сказала, что рак не лечится, но Аленка Варьке не верит, а бабушкиному шепоту верит.

«С водяным раком сживись, срастись, от тела раба божьего Валерия открестись», — шепчет бабушка и ставит бутылку в угол, под икону с Боженькой. «Завтра на почту свезешь», — говорит бабушка Аленке, и та радостно кивает — теперь она тоже надежда Аделаиды.

* * *

От Аленкиного дома до почты один петух. До школы — три петуха. Аленка готова двадцать раз проехать мимо трех петухов, которые живут до школы, только бы ни разу не ехать мимо того, что по дороге к почте. Когда едешь в школу, можно встретить белого петуха деда Шуры (четвертый двор от Аленкиного) и двух рыжих агрономши Чистяковой (третий двор от школы). У деда Шуры петух тихий, ходит с опущенной головой, а если вдруг и поднимает голову, то смотрит слепым бессмысленным взглядом. Чистяковские петухи важные. Они никогда не бегают, шагают вдоль разноцветного забора и свысока поглядывают на хлопотливых разноцветных кур. Иногда чистяковские петухи дерутся, но на людей никогда не бросаются.

В центр — на почту или в библиотеку — Аленка всегда ездит по левой стороне улицы. Потому что по правой, ровно на середине пути, живет черный петух. Если бы Аленка не видела этого петуха своими глазами, то никогда бы не поверила, что петухи могут быть такими черными — черные перья, черный гребень, даже клюв черный. Живет петух у Сладеньких — дяди Антона и тети Риты. Сладенькие — это не фамилия, а прозвище. Бабушка Соня рассказывала, что дядя Антон, когда был маленьким, всегда выходил на улицу с куском хлеба, посыпанным сахаром. За это его прозвали Сладеньким. Тетя Рита получила свое прозвище, когда вышла за дядю Антона замуж. Если бы у дяди Антона с тетей Ритой были дети, то их тоже, наверное, называли бы Сладенькими. Но детей им бог не дал, зато дал черного петуха, который в любой момент может броситься на прохожего или проезжающего. В какой именно момент он это сделает, угадать невозможно. Аленка пробовала около дома Сладеньких слезать с велосипеда и проходить мимо петуха медленно. Иногда это помогало, а иногда петух все равно бросался, и Аленке приходилось быстро вскакивать на велосипед и мчаться по ухабистой тропинке, рискуя завалиться и попасть в страшные черные когти.

Аленка быстро крутит педали, левой рукой придерживает привязанную к рулю сетчатую авоську с драгоценной бутылкой внутри. Бутылка закупорена старой газетой, на почте Аленка попросит у тети Веры надежную капроновую пробку. Мимо двора Сладеньких Аленка решила пролететь на полной скорости. Во-первых, потому что на почту надо успеть до одиннадцати — следующий раз посылки только через неделю забирать будут, а во-вторых, пока черный петух перебежит дорогу, Аленка будет уже далеко. Поравнявшись с домом деда Родиона — прямо напротив Сладеньких — Аленка не выдерживает и поворачивает голову вправо. Через дорогу идет черный петух. Аленка сильнее давит на педаль, велосипед издает громкий испуганный скрежет, педаль под Аленкиной ногой становится неожиданно легкой, велосипед сначала бойко катится вперед, а потом останавливается и падает — медленно, как в кино, название которого вылетело из головы.

Аленка встает, поднимает велосипед. Цепь еле держится на маленькой звездочке, полностью оголив большую. Аленка смотрит на руль, и руки сами отпускают велосипед. Аленка оглядывается. Черный петух стоит посреди дороги. Земля рядом с петухом мокрая. Петух засовывает клюв в пустую бутылку и смотрит на Аленку черным глазом. Аленка подходит к петуху, садится рядом на корточки. Петуха она больше не боится. Чего бояться петуха, если из-за нее, из-за Аленки, у Аделаиды больше нет последней надежды? И бабушка зря уберегла Валерия от черноволосой Лилит. Из-за нее, из-за Аленки, Валерия теперь заберет злой городской рак.

Аленка поднимает бутылку, затыкает ее пыльной газетной пробкой. Бабушка ругаться не будет, скажет: «На то воля Божья». Но лучше бы ругалась. Когда кто-то ругает, можно потерпеть и забыть. А саму себя можно до смерти заругать. Аленка ведет велосипед в сторону дома и хочет умереть вместо Валерия. Бабушка с мамой будут плакать и говорить Аделаиде: «Это она, наша Аленка, спасала твоего Валерия». Рядом с велосипедом идет черный петух. «Ты-то куда?» — спрашивает Аленка, и петух вдруг резко сворачивает вправо, в узкую улочку. Аленка сначала проходит мимо, а потом останавливается, возвращается. Улочка ведет к Пятничной крыничке. Аленка оставляет велосипед у обочины, достает из авоськи бутылку и бежит по натоптанной тропинке. Бежит так быстро, что ноги едва успевают касаться земли. Впереди, расправив крылья, бежит черный петух.

Вода прозрачной струйкой льется в бутылку, леденит Аленкины пальцы. Параскева Пятница смотрит ласково. Аленка шепчет. Праздничными венками заплетается в воде трава, которую не сеяли, не сажали, в воду побросали. В нарядных сапожках кружится по полю колика-молика. Украшает корягу водяной рак — готовится встречать городского гостя. И где-то в Москве в почтовый ящик опускается телеграмма: «Острая стадия миновала».