— А как будут считать проходной балл? — заговорил вдруг Жека. — Средний или общее число хороших отметок?

— Это ты к чему спрашиваешь? — учитель выглядел заметно погрустневшим.

— Понимаете, Викентий Михайлович, — с пафосом заговорил Стриженов. — Если на контрольную придут одни отличники и хорошисты, то наши шансы заметно увеличатся.

— Ты предлагаешь всем двоечникам переломать руки? — внимательно посмотрел на него историк.

— Почему же только руки? — Жека был невозмутим. — Есть еще ноги. А ещё в нашем распоряжении разные простудные заболевания и вирусные инфекции.

Среди тишины раздавалось только урчание вечно голодного желудка Митрофанова. От удивления и возмущения никто и слова сказать не мог. Один Костомаровский довольно улыбался. Перспектива не идти на контрольную его только радовала.

Историк ушел, больше ничего не сказав. А что тут было говорить? Контрольная — это честная борьба, никаких обманов и хитростей здесь быть не должно. Да и помешать проверке знаний по алгебре учеников седьмых классов могло только стихийное бедствие в виде цунами или тайфуна. Но ни того, ни другого в Москве весной не бывает, поэтому, обсуждай не обсуждай, контрольную все равно писать придется.

На пороге класса Викентий Михайлович разминулся с литератором. Стоял в дверях Сергей Юрьевич уже давно, слышал весь разговор 7 «А», поэтому добродушно улыбался. Потом он долгим взглядом посмотрел на Карину и только после этого прошел к своему месту. Впереди их ждало обсуждение несчастной судьбы собачки Каштанки.

А через два урока, на большой перемене, на вредную Крюкову опрокинулся стол с чайниками.

Дело было в столовой. Жизнерадостный звонок на большую перемену погнал проголодавшихся учеников самой обыкновенной общеобразовательной школы в самую обыкновенную столовую. Из нее уже давно по всему зданию разносились призывные запахи подгоревшей запеканки и чего-то кислого.

Увлеченные творчеством великого писателя Антона Павловича Чехова ученики 7 «А» появились в столовой одними из последних. Между столами и лавками вращался поток голодных школьников. Ашек мгновенно прижало к окошку раздачи.

Внезапно среди всеобщего гвалта раздался грохот и перекрывающий его пронзительный визг.

Орала всегда тихая Ирка Крюкова. Упал на нее стол, куда всегда ставили чайники с горячими чаем и какао. Но в этот раз Крюковой круто повезло — чай был слегка теплый, так что отделалась Ирка легкими ушибами и сильным испугом.

Поднимали пострадавшую всем миром. Однако Крюкова повела себя странно. Вместо того чтобы обрадоваться неожиданно привалившему к ней вниманию, она начала упираться и отбрыкиваться от тянущихся к ней рук.

— Не трогайте! — верещала она. — Не подходите! — Ирка попыталась упасть обратно в коричневую лужу, натекшую из чайников. — Не надо!

Вдруг среди одноклассников она заметила Жеку и кинулась на него с кулаками.

— А!!! — громче прежнего закричала она. — Это все ты виноват! Твоих рук дело!!!

Дотянуться до Стриженова Крюкова не успела. Под ноги ей попал очередной чайник, и она шлепнулась на пол, подняв вокруг себя чайные брызги.

Жека выразительно покрутил пальцем у виска и оглядел столпившихся ребят. Сочувствия на лицах семиклассников не было. Глаза всех горели любопытством.

— Я-то тут при чем? — пожал плечами отличник и, на всякий случай, начал выбираться из толпы.

— Кто говорил, что для успеваемости надо, чтобы в классе было меньше народа? — Ирка смахнула пальцем попавшие на очки чайные капли.

— Ненормальная, — пробормотал Стриженов, проходя мимо Макса, словно Лавренко был единственным, кто мог его понять. Но, судя по хитро прищуренным глазам, Макс был другого мнения. Шустрый Лавренко поискал глазами, с кем бы можно было поделиться своими соображениями. Рядом стоял только Владик, с которым никакого обсуждения быть не могло. Макс отошел в сторону и столкнулся с насмерть перепуганным Митькой Емцовым.

— Ну, а ты чего дрожишь? — хлопнул он по плечу одноклассника.

— А что если и правда всех отличников в нашем классе убирают? — прошептал еще больше побледневший Митька.

— Не дрейфь, товарищ, прорвемся. На могилах наших врагов еще будут цвести незабудки.

При упоминании могил Емцов стал сине-зеленого цвета и бочком начал выбираться из столовой. Макс поискал глазами другого собеседника. Неподалеку за столом сидел над своей порцией Митрофанов. Под всеобщую сумятицу он раздобыл себе завтрак и уже вовсю трудился над творожной запеканкой, щедро политой сгущенкой.

— Ну, а ты что обо всем этом думаешь? — Лавренко попытался стащить кусочек творожника, за что тут же схлопотал ложкой по руке.

— Смотреть нужно, куда идешь. — Митрофанов прикрыл свою тарелку локтем и заработал челюстями в удвоенном темпе. — Тогда чайники падать не будут. А если ворон считать, то не только чайники, шкафы падать начнут.

Слушать про шкафы Максу было неинтересно, и он пошел дальше искать, с кем бы обсудить недавние события.

— А если это и правда Стриженов? — Владик подошел к Лавренко как-то незаметно. — Я тут подумал…

— Вот-вот, — перебил Костомаровского Макс, — ты сначала думай, а потом говори. Зачем Жеке ломать руку Сидоровой, а потом еще и ронять стол на Крюкову? Если мы плохо напишем контрольную, он вместе с нами никуда не поедет.

— Его могли подкупить. — Было видно, что Владик долго обдумывал свои слова. — Бэшки победят, а его возьмут с собой.

— Глупо так подставляться, — возразил Макс. — Нет, это не Жека.

— Я тут кое с кем перетер одну темку, — не унимался Владик. — Стриж наведывался к бэшкам и о чем-то их расспрашивал.

— Да ладно тебе… — начал Лавренко, но мысль свою не закончил. В пяти шагах от него стоял Стриженов и преспокойно у всех на виду разговаривал с Вовкой Кармановым и Коляном Рыбкиным. Лавренко уже собрался к ним подойти, но Макс, заметив, что на него смотрят, сам поспешно выбрался из столовой.

Ирку увели в медпункт мазать синяки и ссадины. Вернулась она оттуда со справкой об освобождении от занятий на несколько дней.

Сообщение это было настолько ошеломляющим, что среди урока к ним в класс ворвался историк, долго вертел в руках справку, а потом, не сказав ни слова, ушел.

— Митрофанов, хорош жрать! — Лавренко подсел на парту к однокласснику и смахнул на пол крошки от печенья. — У меня к тебе дело.

— Какое еще дело? — Митрофанов недовольно покосился на неожиданного собеседника и спрятал в портфель початую упаковку «Юбилейного».

— Надо кое за кем проследить, — с таинственным видом произнес Макс.

Митрофанов нахмурился, переваривая информацию и только что съеденное печенье. В животе его забурчало, что было верным признаком того, что ни на какую аферу соглашаться не надо.

— А чего сразу я? — протянул Митрофанов, пододвигая поближе к себе сумку, — чтобы в случае чего просто встать и уйти.

— Потому что ты самый незаметный, — торжественно сообщил Лавренко и, предвосхищая возможные возмущения, быстро добавил: — Понимаешь, на тебя никто не подумает, что ты следишь за кем-то. А потом ты живешь в одном доме с Жекой.

Митрофанов посопел, «проглатывая» новую порцию информации.

— Как это я за ним буду следить? За деревьями прятаться?

Макс довольно прыснул. Он представил, как толстый Митрофанов, поддерживая живот, бежит за Стриженовым, прячется за машинами, лежит в канаве, пытаясь замаскироваться сорванными веточками березы.

— Нигде прятаться не придется, — как можно беззаботней махнул рукой Лавренко, хотя в душе он страшно боялся, что Митрофанов пошлет его куда подальше с его идеей. — Предложи ему вместе дойти до дома, а потом погляди, чтобы он больше не выходил из дома. А если пойдет, проследи, куда отправился, с кем встретился. У тебя окна куда выходят?

— Во двор.

— Ну вот! — довольно потер руки Макс. — Сиди около окна, жуй бутерброды. И тебе добро, и всему классу пользу принесешь. Ты же хочешь поехать в Болгарию?

— Не мешало бы, — уклончиво ответил Митрофанов.

— Ну вот! — принял этот ответ за согласие Лавренко. — Если что произойдет — звони. Я буду поблизости. — Он таинственно сощурился и приблизил свое лицо к румяному уху одноклассника. — У меня есть большие подозрения, что все эти падения и ушибы — дело рук нашего отличника. Но с тобой, — Макс выпрямился и торжественно положил руку Митрофанову на плечо, — мы быстро выведем его на чистую воду.