Елена Васюк

Заветные желания

Осень

Солнце заливало улицу украинского шахтерского поселка, сияющую осенними красками. День был по-летнему теплым, но уже пахло сухой листвой. У ворот на скамейке, неспешно беседуя, сидели две пожилые женщины.

— Скоро ли поедешь? — спросила одна другую.

— Теперь уже скоро, — отвечала другая. — Сын звонил. Говорит, что завтра выезжает. А мне так жалко родительский дом продавать! Столько лет здесь прожила, родителей, сестру здесь похоронила.

— Так не продавай. Денег больших за него не возьмешь.

— А что, окна крест-накрест забить? Не война ведь. Не должен дом пустым стоять, да и растащат все без хозяев. Неделю назад объявление дала в газету, может, кто захочет посмотреть. Этим, Ковальчукам, не очень хочется отдавать, не люблю я их семейство. Но, видимо, других покупателей не найдется.

В конце улицы показался автомобиль, старенький голубой «Жигуленок», который медленно катился мимо заборов.

— Чужой кто-то. Может, покупатели к тебе?

— Возможно. Номера домов не у каждого на заборе.

Машина подъехала к женщинам, с пассажирского места вышел парень лет тридцати, в джинсах и кожаной куртке, на голове полотняная кепочка, на глазах узкие черные очки.

— Здравствуйте! Как мне найти Самсонову Любовь Ильиничну? — громко спросил он.

— Я Самсонова. Вы по объявлению? Дом посмотреть?

Парень помолчал, потом неуверенно ответил:

— Да хотелось бы, если можно.

Любовь Ильинична поднялась со скамьи, поправила спортивную курточку, провела рукой по волосам.

— Проходите. — открыв калитку, пропустила парня вперед, на ходу соображая, повести его сразу в дом или показать сначала сад и огород, которые пребывали в идеальном порядке, и на деревьях красиво смотрелись поздние груши и яблоки. Да и дом снаружи чисто выбелен, оконные рамы покрашены свежей краской, пусть покупатель убедится, что у дома были добрые хозяева.

Любопытная соседка пыталась увязаться за ними, но Любовь Ильинична сдержанно с нею попрощалась и повела парня в сад.

Покупатель рассматривал ее хозяйство с интересом, но никаких вопросов не задавал и как будто торопился закончить осмотр, часто оглядывался и был напряжен. Тут Любови Ильиничне пришла в голову мысль — а откуда парень взял ее адрес? Ведь в объявлении был только номер мобильного телефона, а ей никто не звонил! Женщине вдруг стало страшно. Зачем было отправлять соседку, мало ли кто он такой и что задумал!

Но, оглянувшись по сторонам, Любовь Ильинична облегченно вздохнула. На дворе полдень, за каждым забором соседи копаются в огородах, все видят. Машина на улице ждет с водителем, около нее ребятишки бегают. Даже в страшных телепередачах про убийства стариков преступники все-таки предпочитали действовать ночью.

— Ну, пойдемте в дом, — весело сказала хозяйка.

Едва очутившись в комнате, парень быстро сказал:

— Любовь Ильинична! Простите меня, я вас обманул, и дом покупать не собираюсь. У меня к вам поручение. Секретное. Но я не могу его выполнить, пока не удостоверюсь, что вы действительно Самсонова Любовь Ильинична, гражданка России.

Хозяйка была так удивлена и напугана, что даже не нашла что ответить. Молча взяла с полочки паспорт и протянула незваному гостю. Тот сосредоточенно полистал книжечку, внимательно рассмотрел фотографию, взглянул в лицо женщины, особенно долго изучал странички, где указана прописка и сведения о семейном положении.

— Да, это вы. Не зря я искал. Не так-то просто было. В общем, так. Я сейчас передам вам конверт, вы его спрячете и никому никогда не покажете. В нем письмо, которое после прочтения лучше уничтожить.

— От кого?

— Отвечать на вопросы мне не поручали. Я должен только передать конверт и предупредить о секретности. Всего хорошего.

Парень положил на стол серый конверт, чуть больше обычного, почтового, и исчез так быстро, что Любовь Ильинична и опомниться не успела. Но успела взять конверт и положить его в карман куртки, прежде чем на пороге показалась соседка.

— Ну, как? Что-то быстро он все посмотрел. Цену спрашивал?

— Все, что надо, он увидел. Сказал, что подумает.

Крепкая на вид, подвижная для своих семидесяти четырех лет, Любовь Ильинична вдруг почувствовала себя страшно усталой, сердце заныло в груди. Однажды, много лет назад она так же получила неподписанный конверт, и это разрушило ее жизнь. После ухода соседки она прилегла на диван, закрыла глаза. Конверт вскрыла через пару часов, достала несколько листов бумаги, мелко исписанных знакомым почерком, надела очки и долго читала у окна. Потом положила письмо на колени и стала смотреть в окно, в какую-то одну далекую точку. Воспоминания нахлынули чередой давно прошедших лет.

Воспоминания

Девушка Люба из шахтерского поселка, золотая медалистка, умница, красавица, поехала поступать в институт не куда-нибудь, а в Москву, хотя в областном центре, в десяти километрах от поселка, было несколько вузов, в том числе и педагогический. Знания у нее действительно были отличные, и она поступила сразу, без какой бы то ни было посторонней помощи. Юная студентка филологического факультета всем своим существом влилась в многоликую московскую жизнь. Жила в общежитии, из дому получала объемные посылки с продуктами, да и училась отлично, стипендии хватало.

Уже на первом курсе познакомилась с Дмитрием, студентом исторического факультета. Оба активно участвовали в комсомольских мероприятиях, понравились друг другу сразу и навсегда. Удивительно совпадали их вкусы, они смотрели на жизнь одинаково, и если спорили до хрипоты, то всегда находили компромисс. Очень любили прогулки по Москве, ведь Дима стал москвичом недавно, одновременно с Любой.

Он приехал в Москву из Ленинграда. За год до этого его родители разошлись, отец уехал в Москву к своему овдовевшему отцу, а через год Дима, уставший от своей авторитарной матери, решил поступать в московский вуз и тоже уехал в столицу. Отец в скором времени сошелся с какой-то москвичкой, Дима стал жить с дедом в хорошей квартире недалеко от центра.

Благодаря этому молодые люди не имели трудностей с жильем, когда решили пожениться после третьего курса. В московской квартире на стене всегда висела свадебная фотография, которая теперь украшает стену в поселковом доме — счастливая невеста в крепдешиновом платье цвета «чайная роза» и трогательно серьезный, важный жених в черном костюме.

Уже в пятьдесят пятом в молодой семье родился первый сын, Олег, потом, через восемь лет, второй, Константин. После смерти деда молодой семье не было тесно, и они никогда не претендовали на другое жилье, даже когда для этого появились возможности. Отец Дмитрия прожил с новой женой почти десять лет, а потом скончался от сердечного приступа.

Получив диплом, Люба стала работать в школе, и только перед уходом на пенсию, перешла в районный отдел народного образования.

Дима как-то сразу пошел по комсомольской линии, сначала райком комсомола, потом горком, все больше по вопросам пропаганды и агитации. Когда комсомольский возраст остался далеко позади, призадумался, тряхнул обширными связями, перебрался в исполком, а затем, через несколько промежуточных этапов, в Министерство внешней торговли, во всесоюзное внешторговское объединение (вот где пригодилось знание английского и немецкого языков, которыми его мучила в детстве мать). Больших высот он не достиг, стал чиновником скорее среднего уровня, но по тем временам это давало очень неплохие возможности для обеспечения семьи.

Жизнь молодого семейства складывалась не безоблачно, но вполне благополучно, по сравнению с теми, кто скитался по съемным углам и считал каждую копейку. Дети ходили в хороший детский сад, потом в хорошую школу, отдыхали ежегодно в хороших санаториях или пансионатах. Те сорок лет семейной жизни казались теперь Любови Ильиничне чудесным временем, хотя ей не так уж сладко приходилось. Нервная работа в школе, забота о сыновьях, весь быт — только на ней. Но она была молода, здорова, все делала с настроением, легко, а главное — она была счастлива в супружестве. Муж ее любил, помогал во всем по мере сил, он был единомышленником. Оба они были воспитаны советской властью, искренне верили в социалистические принципы, старались жить в соответствии с ними. Оба, конечно, были членами КПСС.

Дмитрий первым начал прозревать. Работа сначала в комсомольских органах, а затем и во властных советских структурах показала ему многое, что с этими принципами не сочеталось. Привилегии партийной и государственной верхушки, решение почти всех вопросов через родственные или дружеские связи, интриги партийных функционеров всех уровней и многое другое поначалу коробило его, возмущало, оскорбляло в нем чувство справедливости, вызывало желание как-то бороться.

Человек ко всему привыкает. Дмитрий был достаточно умен, чтобы понять — плетью обуха не перешибешь. Он уже был в этой лодке, и сойти с нее значило лишиться тех благ, к которым привык он сам и его семья. С его образованием он мог уйти только в школу, в музей, в лучшем случае — в какой-нибудь институт преподавателем. Но за прошедшие годы он многое позабыл, и начинать все с нуля уже не имело смысла. Он не был борцом за идею, он не был революционером. Он смирился, только все меньше рассказывал жене о своей работе. Она-то не смирилась, она-то осталась наивным советским человеком, посещала партсобрания, выполняла партийные поручения, даже стеснялась надевать красивую одежду, которую муж привозил из нечастых заграничных командировок. Его рассказы о работе вызывали у нее возмущение, растерянность. Она не могла и не хотела разрушать мир тех представлений о жизни, с которыми жила всегда, которым пыталась учить своих и чужих детей. Дмитрий жалел ее, не хотел огорчать, но их взгляды на жизнь начали постепенно расходиться. Это было бы не страшно для их семьи, оба отлично умели сглаживать острые углы и уступать друг другу ради спокойствия в доме, если бы все так и осталось до конца их дней, если бы не грянула перестройка, распад СССР, если бы не началась другая эпоха.