В восьмом классе к нам пришла сразу целая группа новеньких — обидчивых и озлобленных, из любителей травить слабых. Историк почуял новых жертв и вылил на них ушат позора. Вскоре они узнали, что этот демон из преисподней — Женькин отец, и Женька стал уже их жертвой. Они окончательно определили его судьбу: стали открыто издеваться над ним, подначивая других. Тех парней было человек пять, и все они, слава богу, ушли из школы после девятого класса. Но остальные вели себя не лучше. В основном они просто наблюдали: что будет? Как Женя отреагирует?

Чай Жени в столовой солили, учебники рвали, в рюкзак бросали окурки, на стул разливали клей. Когда я стала защищать Женьку? Сразу, как только поняла, к чему все идет. Больше всего на свете я ненавижу конфликты. Почему люди не могут жить в мире? Неужели им больше нечего делать, кроме как выяснять отношения?

Я пыталась убедить класс в том, что Женя получает пятерки заслуженно и не виноват в том, что для остальных история похожа на ад. А то, что он защищает отца и встает на его сторону, абсолютно нормально, они же семья, и жить Женьке с ним, а не с одноклассниками. Но меня никто не слушал. Нам было всего по четырнадцать-пятнадцать лет, мы плохо умели решать проблемы и не видели полутонов.

Настроение Жени тоже менялось кардинально. Общение с ним напоминало бесконечные киндер-сюрпризы — никогда не знаешь, чем все обернется. Может, день пройдет хорошо, и мы будем гулять, смеяться и дурачиться, а в ночи слать друг другу забавные мемы. А может, поссоримся из-за ерунды, он в очередной раз заявит, что я ему не нужна, и прогонит меня, и вечером я буду реветь в подушку. Вот вчера все казалось нормальным: мы были зашибись какими друзьями, он плел мне косу и, так как не было заколочек, держал несколько отделенных прядей в зубах. А сегодня все изменилось: я хочу к нему подсесть, а он молча, демонстративно отсаживается. И все это — при одноклассниках. Они смотрят на меня и то ли осуждают, то ли жалеют. В глазах — вопрос: «Чего она с ним нянчится?» В такие моменты я чувствовала ужасный стыд. Женя знал, как уколоть и унизить меня даже без слов. Было стыдно и за него, и за себя.

Я ругала себя на чем свет стоит. Повторяла, что нормальные люди в такие ситуации не попадают. Хотелось оставить его: пусть живет, как хочет, и со своими проблемами разбирается сам. Но что-то мешало — наверное, воспоминания, ведь хороших часов у нас было больше, чем плохих. И вафли с нутеллой, которые он профессионально готовил, и косы, и странные слова, сказанные на эмоциях: «Ты мое все, Сашка. Весь мой мир. Я полноценно живу только рядом с тобой. А в остальное время я как кот Шредингера, понимаешь? И жив, и мертв одновременно». Но бывало, я слышала и совсем другие слова. «Чего ты возишься со мной? Оставь. Иди к своим. Мне не нужны твои помощь и жалость. Тебе меня не исправить, я такой, какой есть. Меня все ненавидят, и тебе это не изменить». Бывали и дикие дни, когда он просто впадал в бешенство. «Пошла прочь, надоела. Ненавижу, бесишь! Ты дрянь, ты мне отвратительна». И так по несколько раз на неделе. Сегодня он один, а завтра уже другой, но ты готова простить ему все ради вот этого «Я без тебя как кот Шредингера, считаю минуты, когда снова тебя увижу». Женька был для меня уравнением, которое я мечтала решить. Но это оказалось невозможно — слишком много переменных.

Женя ушел в девятом классе после жуткой трагедии. Я думала, что он не вернется. Но ошибалась.

* * *

Проблему с окном решали несколько дней: вызывали родителей вандалов и пытались стрясти с них деньги. И вот я увидела, как Марк ходит по школе со свеженьким фингалом — побочный эффект похудения семейного бюджета. Марк всегда стеснялся семьи — не самой благополучной. Едва придя к нам, он, наоборот, понтовался так, что все считали его мажором. В гости он никого не звал, только в гараж. А потом правда вскрылась. Никакой Марк не мажор, его мама — уборщица! Новость быстро разлетелась. На Черепанова обрушился шквал насмешек. Потом, конечно, все поутихли, но как он пережил такой удар по репутации, не представляю. А еще как-то перед родительским собранием я видела у школьных ворот Марка и его отца. Последний был сильно навеселе, небритый и помятый, шатался. Марк его не пускал, обратно разворачивал. На собрание Черепанов-старший в итоге не пришел: видимо, Марку удалось отправить того домой.

Жизнь тем временем продолжалась. Вскоре у нас состоялось знакомство с новой училкой русского и литературы — классной руководительницей бэшек. На ней была очередная юбка-карандаш, на губах — неизменная винная помада. Валерия Антоновна написала на доске свои инициалы, затем попросила каждого по очереди встать, сказать свое имя и название последней прочитанной книги. Сначала мы вставали неохотно, но затем втянулись.

Наступила очередь Малика. Он встал, представился и сказал, что последняя его книга — инструкция, как открывать пивной бочонок. Класс взорвался хохотом. Удивительно, но Валерия Антоновна тоже засмеялась. А вот от старой русички за такое можно было и двойку схлопотать. Я поняла, что Валерия Антоновна адекватная и особых проблем с ней быть не должно. Это радовало: русский и литература — мои слабые звенья.

После уроков я столкнулась с Женей — он ждал меня у школьных ворот.

— Ты домой? Можем пойти вместе, — предложил он.

Я растерялась. Нужно было срочно что-то придумать и сбежать.

— Ой, нет, мне еще на почту. Увидимся завтра! — И я поспешила в противоположную сторону, планируя вернуться домой другим путем.

Я старательно избегала Женю; мне совсем не хотелось с ним общаться. Я боялась, что он снова что-нибудь выкинет… а еще не доверяла самой себе. Женя странно на меня действовал: я будто выпадала из реальности. Видела все как-то по-своему, искаженно.

Вдобавок я не понимала, как он теперь ко мне относится. Перед тем как в девятом классе Женя ушел, кое-что произошло. Я поступила с ним жестоко; предала его, когда он нуждался во мне сильнее всего. Я боялась, что он возненавидел меня, но… зачем тогда он сейчас сам идет на контакт? Он действительно больше не злится? Или задумал что-то, хочет втереться в доверие, чтобы… Чтобы что? Ох, я совсем запуталась!

Очнувшись, я заметила Ваню. Он стоял посреди дороги, спиной ко мне. Я подошла и увидела у него в руках какой-то клочок бумаги.

— Вань! — позвала я, но он не отреагировал. Вообще, он чем-то напоминал статую. Я осторожно тронула его за плечо. — Эй, у тебя все нормально?

Минаев повернулся ко мне. Я отпрянула: его лицо было белее мела, губы дрожали.

— Что случилось? — Догадка была ужасной. — Что-то с мамой?

Трясущейся рукой Ваня протянул мне листок, оказавшийся запиской. Я прочитала:

«Твоя мама умирла».

— Откуда это?

— В куртке было… — Казалось, он сейчас упадет в обморок.

— Постой, постой. Давай разберемся. Ты звонил маме?

— Нет, боюсь, — пролепетал он.

— Не бойся! — с напускной бодростью велела я. — Уверена, что это чья-то тупая шутка. Давай, доставай телефон и звони при мне.

Ваня послушался. С мамой оказалось все в порядке.

— Ну, вот видишь! — Я надеялась, что мой тон звучит ровно. — Все хорошо же. Так что это просто кто-то пошутил…

— Так нельзя шутить, — произнес Ваня тоном ослика Иа-Иа.

— Согласна. Узнать бы, кто это.

— Да я знаю, кто это, — вздохнул он. — Бэшки. Все еще думают, что это я настучал. Черепанова видела? Ему отец врезал за окно. Уверен, это он. Мстит.

У меня заныло сердце, стоило представить, чем может обернуться эта дурацкая записка. Теперь уже ашки придут к бэшкам с наездом?

— Да не мог он, — попыталась возразить я. — Марк в рожу может дать, но записки — это не его почерк.

Я не знала, чего хочу больше — справедливости или чтобы все как-то улеглось само. Гораздо удобнее был бы второй вариант: нам с бэшками еще вместе участвовать в репетициях бала, учить вальс, готовиться. В неделю у нас два урока физкультуры, и один из них общий. И мероприятия всегда совместные. Записка может всех рассорить — и никаких мероприятий вообще не будет, сядем все в лужу. Но в то же время я понимала: подбрасывать такие вещи ужасно. Лучше все рассказать учителям.

— Вань, давай Валерии покажем? — предложила я. — Она же учитель русского все-таки, вдруг сможет определить почерк? Недавно диктант был…

Ваня неожиданно заупрямился, даже сжал губы.

— Нет. Никаких учителей.

— Что тогда будем делать? Выкинем ее?

— Нет, сохраним. Это улика. — Ваня убрал записку в карман. — А завтра решим.

Ваня скомканно попрощался со мной и ушел. Я догадывалась, что он хочет показать записку Панферову. И это не сулило ничего хорошего…

На удивление следующий день прошел мирно, без шума. Но уже послезавтра утром грянула буря: перед первым уроком Ванек ворвался в класс, как бешеный.

— Минаев, что с тобой? Тебе вставили клизму с перцем? — пошутил кто-то.

Ваня не удостоил его ответом. Вместо этого он вывалил на парту записку и маленький похоронный венок, а затем рассказал, что второй день подряд обнаруживает такие «подарочки» в своих вещах в раздевалке. Одноклассники впечатлились. План, который тут же придумал Панферов, а остальные поддержали, мне не понравился.