Урок 5. Зарождение и развитие крысятничества

Саша

Перед уроками я прошла ворота и направилась дальше — к курилке, которая находилась за трансформаторной будкой на пятачке асфальта. По традиции нашей школы пользование этой курилкой — привилегия старших классов.

Как правило, в курилке стояла веселая суета: здесь обсуждали новости и сплетни, строили планы. Кто-то потихоньку дымил, кто-то переписывал домашки, кто-то обучался трюкам — крутить зажигалки и ручки. Многие, как я, приходили просто за компанию с курящими друзьями. Сегодня что-то поменялось. Висела гулкая тишина, а два класса, обычно перемешанные, разделились на две заметные группы, будто между ними вдруг выросла стена. И эти группы упорно игнорировали друг друга.

Рома учил Свету крутить ручку. Света хихикала — у нее ничего не получалось.

— Да н-н-нет, не так. Т-толкай средним, чт-т-тобы вокруг б-б-б-ольшого крут-т-тилась.

Мне показалось, что Рома заикается сильнее обычного. Он взял Светину руку и поставил ее пальцы в правильную стойку. Подруга так лихо крутанула ручку, что она отлетела Роме в лоб. Света и Рома засмеялись.

— Ой, а дайте мне, дайте мне, я умею «соника» делать, сейчас покажу! — Я радостно подбежала к ним, выхватила ручку и крутанула ее.

— Молодец, — похвалил Рома. — У г-географа научилась?

— Ага, по его ютубчику.

— А «инфинити» можешь?

— А это как?

Рома показал. Света отошла к девчонкам, а я стала учиться новому трюку с ручкой. Тут я заметила на шее у Ромы наушники и воскликнула:

— Ой, у меня такие же!

— Да это твои старые и есть, — ответил Рома. — Мне их твой Олежек продал. Говорит, тебе не нужны…

— Что?!

Хорошее начало утра. Вскоре я уже неслась в школу, а именно в кабинет физики, закрепленный за 7 «б».

— Ай! Ой! Санюха, перестань! — закричал мой младший брат на потеху всему классу, когда я, одной рукой схватив его за шею и наклонив, принялась раздавать ему болезненные тумаки.

— Это были мои наушники, мерзкая ты крыса! Какого хрена ты тыришь мои вещи?! — Меня так и распирало от злости.

— Я не знал! Они валялись в коридоре под шкафом, как будто не нужны. Вот я и взял! — верещал Олежек, уворачиваясь от ударов.

— Ты врешь! Они у меня в комнате были! Не смей заходить туда! Никогда! — Я одарила брата парочкой самых мощных тумаков и направилась к третьей парте, где лежал его рюкзак. — И чего еще ты успел прихватить?

— Не трогай! Это мое! — Олежек попытался меня опередить, но я ловко его отпихнула и высыпала на пол содержимое рюкзака.

— Да какого черта?!

На Олежкин рюкзак было явно наложено заклятие расширения: внутри оказалось практически все содержимое моей комнаты. Я подняла с пола зарядник для телефона, пауэрбанк, поясную сумку «Адидас», ремень и коллекционную фигурку Дарта Вейдера, купленную на eBay. А еще забрала Олежкин кошелек, чтобы обратно выкупить свои наушники. И черт знает, что этот дуралей уже успел продать.

— Еще раз сунешься в мою комнату — убью! — грозно пообещала я и направилась к выходу, сжимая в руках находки. Олежек требовал назад кошелек и посылал мне вслед удивительные слова из своего богатого словарного запаса.

Мой младший брат — гребаный торгаш. Иногда я просыпаюсь и ощупываю себя: вдруг Олежек ночью успел кому-нибудь толкнуть мою почку?

Добро пожаловать в мой мир чересчур обидчивых подруг и чересчур предприимчивых братьев!

* * *

Наступила череда первых контрольных сразу по многим предметам. На русском раздали наши тетради с сочинениями, у меня — пять/три: пять за сочинительную часть, а три за ошибки. Такое бывало часто. После урока Валерия Антоновна подозвала меня и сочувственно сказала, что я начала год неважно и мне стоит подтянуть русский. Я вздохнула. Легко сказать. Чего не дано, то невозможно подтянуть. Но я шла на золотую медаль и понимала, что четверки за четверть мне не нужны совершенно.

— Не переживай, до конца четверти еще много времени, — подбодрила учительница. — Наверстаем. Можем на дополнительном занятии с тобой сначала разобрать ошибки в сочинении, а потом перейти к подготовке к ЕГЭ. Хорошо?

Я кивнула. Русский уже несколько лет был для меня самым важным предметом в жизни (на пару лет его потеснила история, но затем все вернулось на места). Я его просто ненавидела.

После пятого урока, войдя в столовую, я сразу заметила изменения и здесь. Столы больше не сдвигали, два класса разбились на кучки и ничем не выделялись из остальной массы сидящих. Мы со Светой, купив по пирожку и кофе, сели за отдельный столик.

— Знаешь, что я узнала? — с заговорщицким видом спросила подруга.

— Ну?

— Кощей мутит с Валерией.

— Что? — Я поперхнулась кофе. Света просияла от моей реакции. — Он ее на двадцать лет старше!

— Любви все возрасты покорны, — пропела Света.

— Не знаю, какая там может быть любовь, — задумчиво протянула я, вспомнив нашего длиннющего, иссохшего директора, чью лысину в толпе можно было распознать за километр: она светилась, словно маяк. Валерия же была очень привлекательной. Я невольно нахмурилась: — Что-то тут нечисто… А это точно?

Света кивнула.

— Ага. Я сама их застукала в учительской. Он ее ручку вот так нежно взял, и гладил, и гладил, — елейно заворковала подруга и наглядно продемонстрировала сцену на моей руке. — Да ты сама приглядись к нему. За ним шлейф из сердечек тянется. И амурчики вокруг кружат…

— Ну, дела, — протянула я. — Зачем ей этот старикан? Она красивая.

— Может, ей надоело в учителях сидеть, хочет местечко потеплее, — пожала плечами Света. — Или дочке оценки получше выбить… Выпускной класс все же.

Я вздохнула и позавидовала Дине. Ей вообще не нужно париться из-за оценок по русскому… Тут же я отвлеклась. Снова, как в курилке, я остро почувствовала напряжение между одиннадцатыми классами. Мы все сидели, будто отделенные друг от друга невидимой стеной. Интересно, все специально рассаживались «по разные стороны баррикады», или оно получалось неосознанно?

Женя

Сплетню о Валерии и Кощее я впервые услышал на истории: впереди меня ее обсуждали девчонки. Историчке, как всегда, было плевать, что происходит на уроке; она будто не видела нас. Сгорбившись над книгой и скользя носом по строчкам, она нудно читала материал в пустоту. В это время можно было творить что угодно: вскакивать с мест и танцевать, пускать самолетики, спать. Когда отвечаешь у доски, она тоже никого не видит и не слушает. Вот в начале урока Репкин рассказал вместо параграфа по истории параграф по географии, а она усадила его на место с пятеркой.

Во второй раз сплетню я услышал в тот же день, уже на перемене, от исторички и латинички, которые поднимались по лестнице и оживленно болтали. Мне никак не удавалось их обогнать: пространство, куда я мог бы проскользнуть, занимала огромная торба латинички. Пришлось плестись сзади. Вообще, неудивительно, что эта парочка училок спелась: обе древние, как их предметы, вечно сплетничают и одинаково много чудят. У латинички, например, две сумочки. Одна — гигантская сумка-мешок, по объему смахивающая на походный рюкзак; вот она-то мне и помешала пойти на обгон. Там, наверное, она держала учебники и тетради. Вторая — маленькая, вязаная, с кучей кисточек. Там она хранила любимую морковную помаду, которой подкрашивала губы на каждом уроке, а еще… фляжку. Латиничка неизменно начинала занятия бодро и с улыбкой, но минут через пятнадцать задремывала. Засыпая, она вздрагивала, как от удара током. Затем выходила из кабинета, забрав сумочку, а возвращалась снова бодрая. По классу после ее возвращения разносился стойкий аромат травяного биттера. Вот и сейчас, идя сзади, я чувствовал этот запашок.

Я невольно вслушался в болтовню училок и нахмурился: ну вот, опять дурацкие слухи. Похоже, обе старушенции и сами не против были замутить с Кощеем, поэтому по поводу его отношений с Валерией зубоскалили теперь с особым смаком.

В тот же день после латыни я подсел к Дине в столовой. Не знал, как тактично начать разговор, долго наблюдал, как она задумчиво размазывает картофельный салат по тарелке.

— Дин, я тут услышал, что про Валерию говорят… — в итоге выдал я.

Она меня перебила:

— Ты о Кощее?

— Так ты уже знаешь? — удивился я.

— Да. Застукала их как-то из окна, он ее до дома провожал, и устроила маме допрос. Вот она и раскололась.

Дина говорила раздраженно, да и салат закалывала вилкой почти зверски.

— И что ты думаешь?

— Это отвратительно! — Она нахмурилась и бросила вилку на стол. — Именно так я маме и сказала. Во-первых, мутить с кем-то на работе — само по себе мерзко. Есть же всякие сайты знакомств, быстрые свидания и куча всего. Но не на работе же! Там клубок змей, ее все обсуждать будут, как самой не противно… А мама засмеялась, сказала, ей плевать на сплетни. Тогда я рассердилась: «Обо мне бы подумала, меня ведь тоже станут обсуждать». Она ответила, чтобы я ко всему проще относилась. А во-вторых, сказала ей я, мутить со стариком противно. Мама стала спорить, что вовсе он не старик, ему даже семидесяти нет, всего-то шестьдесят пять!