Роб терпеливо ждал того дня, когда он сможет сделать из Эшли настоящую звезду, и ему осталось недолго. В следующем году Эш заканчивает свою престижную музыкальную школу, и правлению моей мамы придет конец. Я не удивлюсь, если она продаст дом и отправится за Эшли через полмира, чтобы продолжить свое дело.
Как можно тише я закрываю входную дверь и на цыпочках подкрадываюсь к лестнице. Я не в настроении разговаривать с…
— Авина? Это ты?
Черт побери.
— А кто еще это может быть? — бормочу я.
— Ты забрала Эшли с…
— Да, я забрала ее с урока пения, — я уже знаю, что она скажет.
— А ты отвезла ее на десятилетнюю встречу выпускников…
— Да, мам, — повторяю я.
— Умница, — удовлетворенно кивает мама.
Несколько дней назад мы узнали, что продюсеры Rising Voices заинтересованы в записи десятилетнего воссоединения с Эшли. Технически прошло уже одиннадцать лет, но думаю, это не так ярко звучит. Им так не терпелось, что их команда даже съездила в Северную Каролину.
Они проведут краткое интервью с Эшли в стиле «Где они сейчас?» в конце серии на следующей неделе. Неудивительно. Эшли — одна из немногих победительниц конкурса, которая действительно построила карьеру офлайн и онлайн благодаря шоу.
Я до сих пор помню это, будто все случилось вчера.
Прошло не больше двух дней с тех пор, как Эшли заняла первое место. Папа, Эшли, мама и я собирались покинуть Калифорнию, где проходили съемки шоу, и ждали нашего рейса, который задерживался, в невероятно дорогом номере люкс, предоставленном телеканалом шоу.
Вот тогда мама достала свою новенькую видеокамеру и сказала моей сестре что-нибудь спеть. Мою маму следовало бы звать Эстер Преуспевающая Харпер, потому что ей потребовалось меньше десяти минут, чтобы создать канал Эшли на YouTube и опубликовать видео, в котором шестилетняя Эш исполняет No One Алиши Киз.
Двадцать четыре часа спустя у нее было десять тысяч подписчиков.
Сорок восемь часов спустя — пятьдесят тысяч.
На третий день — сто тысяч.
И, по иронии судьбы, к седьмому дню рождения Эшли у нее было семьсот тысяч.
Мама достает свой телефон, чтобы заказать ужин. Она больше не готовит. Говорит, что слишком занята с тех пор, как помощь Эшли с ее музыкальной карьерой превратилась в постоянную работу. Теперь она проводит дни за компьютером, запершись в своем «офисе», он же старая комната для трофеев моего отца, и занимаясь черт знает чем.
Не могу вспомнить, когда в последний раз нам разрешали туда заходить во время ее работы. Она держит дверь запертой с тех пор, как папа ушел от нас.
Эшли никогда не обращала внимания на то, что мама живет на миллионный приз с Rising Voices, доходы от рекламы на ее YouTube-канале и за счет спонсоров. Однажды я спросила сестру об этом, и она ответила, что может быть только благодарна маме за то, что она настолько верила в нее, что даже бросила работу бухгалтера.
— Во сколько мне нужно снова за ней заехать? — спрашиваю я, прежде чем выйти из комнаты.
— Роб подвезет ее домой сегодня вечером, — отвечает мама, уткнувшись глазами в свой телефон. — Он прилетел в город сегодня утром, чтобы сопровождать ее.
— Хорошо. — Я поворачиваюсь, чтобы уйти, но…
Что-то удерживает меня на месте.
Давно забытое воспоминание.
По крайней мере, всеми, кроме меня.
— Мам? — я оглядываюсь на нее через плечо.
— Да, милая? — она продолжает лазить в своем телефоне.
— Т-ты знаешь, какой сегодня день? — колеблюсь я.
Она делает паузу, чтобы подумать.
— Понедельник?
Она могла бы вырвать мое сердце, и все равно это было бы не так больно, как то, что она только что сказала. Что угодно причинило бы меньше боли, чем ее неведение.
— Нет, дата, — выдыхаю я.
Кажется, будто обогреватель ломается, когда слова слетают с моих губ. В комнате становится холодно, воздух такой же ледяной, как и сердце, которое, я не уверена, у нее есть. Я испытываю небольшое облегчение, когда в ее взгляде мелькает боль.
Она знает.
Хотя скорее умрет, чем заговорит об этом.
Она откашливается.
— Я забрала твою одежду из химчистки. Положила тебе на кровать.
Не знала, что человек может настолько отчаяться. Мне хочется закричать: «И это все? Мы будем еще год притворяться, что ничего не произошло? Еще один год вести себя так, будто наш мир не рухнул в этот день девять лет назад?»
Но я не могу набраться смелости. Поэтому я выбегаю из дома, забираюсь в машину и сильно прикусываю нижнюю губу, чтобы сдержать слезы. Бензин почти на исходе, но мне все равно. Я должна это сделать.
Ради него.
Ради себя.
Я должна отпраздновать его жизнь.
Не имея мужества доехать до источников — город же должен был в честь чего-то получить свое название, — я бесцельно езжу, пока тридцать минут не превращаются в сорок пять.
Однажды я прочитала, что травмирующее событие лучше пережить в юном возрасте, чем в старшем. Считается, что дети запирают тревожные моменты в самом дальнем уголке своей памяти и таким образом позволяют себе пережить немыслимое.
Возможно, для кого-то это и правда… Мне повезло меньше.
Мне было девять лет, когда я нашла его, — не совсем ребенок, но и недостаточно взрослая, чтобы считаться подростком.
Но я до сих пор помню все.
Каждую деталь.
Каждый звук.
Но что я помню наиболее отчетливо, так это запах.
Выпивка, сигареты…
Смерть.
Мой отец покончил с собой в гараже на следующий день после моего девятого дня рождения. Эшли, мама и я пошли на благотворительный концерт в поддержку больных лейкемией, где должна была петь Эш. Мы устроили девичник — заглянули в парикмахерскую, потом в торговый центр, чтобы купить идеальное платье для выступления Эшли. Мама, хоть и с большой неохотой, разрешила мне покрасить кончики волос в темно-розовый цвет, а моей сестре сделали мелирование.
Это был идеальный день.
До определенного момента.
Я забежала в дом раньше мамы и Эшли, чтобы найти папу. Я просто не могла дождаться, когда смогу показать ему свои волосы. Эшли всегда была маминой дочкой, я же — дочерью своего отца. Но Кертис Д’Амур был не просто моим папой.
Он был лучшим другом и единственным человеком в моей жизни, который, как я чувствовала, видел меня так же четко, как и мою сестру. Единственным человеком, кто заставлял меня чувствовать, что я его любимица. У него было особое прозвище для меня и только для меня.
Любовь.
Одно глупое маленькое прозвище.
Это все, что у меня от него осталось.
Когда я нигде не смогла его найти, то направилась в гараж. Я знала, что после аварии он любил тусоваться там. Хотя и не могла понять почему. Разве это не напоминает ему о том, что он потерял? — спрашивала себя девятилетняя Авина. — Разве это не заставляет его думать о том, что он больше никогда не сможет водить ни одну из этих быстрых машин?
Мой отец был гонщиком, и чертовски хорошим гонщиком. Он любил это больше всего на свете.
Даже, по-видимому, больше своей семьи.
Один неверный поворот, и все было кончено.
Он лишился ног, карьеры, мечты. Он сел в инвалидное кресло и стал совершенно другим человеком. Из лучшего в мире отца он в одночасье превратился в жалкую оболочку человека. Затем он впал в такую глубокую депрессию, что никто, даже моя мама, не сумел его вытащить.
А она пыталась. Господи, как она пыталась. Она любила моего отца больше, чем кого-либо из нас, даже Эшли. Она заставила его обратиться за помощью. Но спустя два года постоянной терапии мы оказались здесь.
В холодном пыльном гараже, где пахло прощанием.
Когда я вошла, он сидел в старом кресле-качалке. Сначала я трясла его за руку. Я просила, кричала, чтобы он проснулся, пока у меня не пропал голос. Мой детский мозг не мог понять, что означал пустой пузырек из-под таблеток в его руке.
Там было и письмо.
Мама не дала нам его прочитать.
Она утверждала, что в нем был бред сломленного человека, а мы были слишком маленькими и хрупкими, чтобы подвергаться такому испытанию. Она клялась, что это к лучшему, и единственное, что было важно, — он сказал, что любит нас и ему жаль. Я плакала, умоляла ее дать мне возможность прочитать его.
Она сожгла письмо несколько дней спустя.
Она отправила нас с Эшли на терапию, чтобы мы могли поговорить об отце с профессионалами, но никогда напрямую с ней, — и я все еще хожу туда время от времени. Она полностью отрицала случившееся тогда и полностью отрицает это сейчас. Словно она закрылась после того, как ей пришлось оторвать меня от его тела. Она и до смерти отца была ближе с Эшли, чем со мной, но после той ночи отдалилась еще больше.
Два часа спустя я набираюсь смелости и еду к источникам. В детстве папа водил меня туда всякий раз, когда мне было грустно. Источники были нашим местом. Любимым в городе, да и во всем мире на самом деле. Мы сидели у ручья, слушали природу и журчание воды вдалеке.
Это всегда поднимало мне настроение.
Теперь же заставляет грустить.
Я паркуюсь в специально отведенном месте. Отсюда можно увидеть и услышать источники, не выходя из машины. Как ни странно, но парковка тут никогда не бывает забита. Местным жителям наскучили городские чудеса, и они оставляют честь посещать их туристам. И еще парочкам, которые ищут место для перепихона.