Роб терпеливо ждал того дня, когда он сможет сделать из Эшли настоящую звезду, и ему осталось недолго. В следующем году Эш заканчивает свою престижную музыкальную школу, и правлению моей мамы придет конец. Я не удивлюсь, если она продаст дом и отправится за Эшли через полмира, чтобы продолжить свое дело.

Как можно тише я закрываю входную дверь и на цыпочках подкрадываюсь к лестнице. Я не в настроении разговаривать с…

— Авина? Это ты?

Черт побери.

— А кто еще это может быть? — бормочу я.

— Ты забрала Эшли с…

— Да, я забрала ее с урока пения, — я уже знаю, что она скажет.

— А ты отвезла ее на десятилетнюю встречу выпускников…

— Да, мам, — повторяю я.

— Умница, — удовлетворенно кивает мама.

Несколько дней назад мы узнали, что продюсеры Rising Voices заинтересованы в записи десятилетнего воссоединения с Эшли. Технически прошло уже одиннадцать лет, но думаю, это не так ярко звучит. Им так не терпелось, что их команда даже съездила в Северную Каролину.

Они проведут краткое интервью с Эшли в стиле «Где они сейчас?» в конце серии на следующей неделе. Неудивительно. Эшли — одна из немногих победительниц конкурса, которая действительно построила карьеру офлайн и онлайн благодаря шоу.

Я до сих пор помню это, будто все случилось вчера.

Прошло не больше двух дней с тех пор, как Эшли заняла первое место. Папа, Эшли, мама и я собирались покинуть Калифорнию, где проходили съемки шоу, и ждали нашего рейса, который задерживался, в невероятно дорогом номере люкс, предоставленном телеканалом шоу.

Вот тогда мама достала свою новенькую видеокамеру и сказала моей сестре что-нибудь спеть. Мою маму следовало бы звать Эстер Преуспевающая Харпер, потому что ей потребовалось меньше десяти минут, чтобы создать канал Эшли на YouTube и опубликовать видео, в котором шестилетняя Эш исполняет No One Алиши Киз.

Двадцать четыре часа спустя у нее было десять тысяч подписчиков.

Сорок восемь часов спустя — пятьдесят тысяч.

На третий день — сто тысяч.

И, по иронии судьбы, к седьмому дню рождения Эшли у нее было семьсот тысяч.

Мама достает свой телефон, чтобы заказать ужин. Она больше не готовит. Говорит, что слишком занята с тех пор, как помощь Эшли с ее музыкальной карьерой превратилась в постоянную работу. Теперь она проводит дни за компьютером, запершись в своем «офисе», он же старая комната для трофеев моего отца, и занимаясь черт знает чем.

Не могу вспомнить, когда в последний раз нам разрешали туда заходить во время ее работы. Она держит дверь запертой с тех пор, как папа ушел от нас.

Эшли никогда не обращала внимания на то, что мама живет на миллионный приз с Rising Voices, доходы от рекламы на ее YouTube-канале и за счет спонсоров. Однажды я спросила сестру об этом, и она ответила, что может быть только благодарна маме за то, что она настолько верила в нее, что даже бросила работу бухгалтера.

— Во сколько мне нужно снова за ней заехать? — спрашиваю я, прежде чем выйти из комнаты.

— Роб подвезет ее домой сегодня вечером, — отвечает мама, уткнувшись глазами в свой телефон. — Он прилетел в город сегодня утром, чтобы сопровождать ее.

— Хорошо. — Я поворачиваюсь, чтобы уйти, но…

Что-то удерживает меня на месте.

Давно забытое воспоминание.

По крайней мере, всеми, кроме меня.

— Мам? — я оглядываюсь на нее через плечо.

— Да, милая? — она продолжает лазить в своем телефоне.

— Т-ты знаешь, какой сегодня день? — колеблюсь я.

Она делает паузу, чтобы подумать.

— Понедельник?

Она могла бы вырвать мое сердце, и все равно это было бы не так больно, как то, что она только что сказала. Что угодно причинило бы меньше боли, чем ее неведение.

— Нет, дата, — выдыхаю я.

Кажется, будто обогреватель ломается, когда слова слетают с моих губ. В комнате становится холодно, воздух такой же ледяной, как и сердце, которое, я не уверена, у нее есть. Я испытываю небольшое облегчение, когда в ее взгляде мелькает боль.

Она знает.

Хотя скорее умрет, чем заговорит об этом.

Она откашливается.

— Я забрала твою одежду из химчистки. Положила тебе на кровать.

Не знала, что человек может настолько отчаяться. Мне хочется закричать: «И это все? Мы будем еще год притворяться, что ничего не произошло? Еще один год вести себя так, будто наш мир не рухнул в этот день девять лет назад?»

Но я не могу набраться смелости. Поэтому я выбегаю из дома, забираюсь в машину и сильно прикусываю нижнюю губу, чтобы сдержать слезы. Бензин почти на исходе, но мне все равно. Я должна это сделать.

Ради него.

Ради себя.

Я должна отпраздновать его жизнь.

Не имея мужества доехать до источников — город же должен был в честь чего-то получить свое название, — я бесцельно езжу, пока тридцать минут не превращаются в сорок пять.

Однажды я прочитала, что травмирующее событие лучше пережить в юном возрасте, чем в старшем. Считается, что дети запирают тревожные моменты в самом дальнем уголке своей памяти и таким образом позволяют себе пережить немыслимое.

Возможно, для кого-то это и правда… Мне повезло меньше.

Мне было девять лет, когда я нашла его, — не совсем ребенок, но и недостаточно взрослая, чтобы считаться подростком.

Но я до сих пор помню все.

Каждую деталь.

Каждый звук.

Но что я помню наиболее отчетливо, так это запах.

Выпивка, сигареты…

Смерть.

Мой отец покончил с собой в гараже на следующий день после моего девятого дня рождения. Эшли, мама и я пошли на благотворительный концерт в поддержку больных лейкемией, где должна была петь Эш. Мы устроили девичник — заглянули в парикмахерскую, потом в торговый центр, чтобы купить идеальное платье для выступления Эшли. Мама, хоть и с большой неохотой, разрешила мне покрасить кончики волос в темно-розовый цвет, а моей сестре сделали мелирование.

Это был идеальный день.

До определенного момента.

Я забежала в дом раньше мамы и Эшли, чтобы найти папу. Я просто не могла дождаться, когда смогу показать ему свои волосы. Эшли всегда была маминой дочкой, я же — дочерью своего отца. Но Кертис Д’Амур был не просто моим папой.

Он был лучшим другом и единственным человеком в моей жизни, который, как я чувствовала, видел меня так же четко, как и мою сестру. Единственным человеком, кто заставлял меня чувствовать, что я его любимица. У него было особое прозвище для меня и только для меня.

Любовь.

Одно глупое маленькое прозвище.

Это все, что у меня от него осталось.

Когда я нигде не смогла его найти, то направилась в гараж. Я знала, что после аварии он любил тусоваться там. Хотя и не могла понять почему. Разве это не напоминает ему о том, что он потерял? — спрашивала себя девятилетняя Авина. — Разве это не заставляет его думать о том, что он больше никогда не сможет водить ни одну из этих быстрых машин?

Мой отец был гонщиком, и чертовски хорошим гонщиком. Он любил это больше всего на свете.

Даже, по-видимому, больше своей семьи.

Один неверный поворот, и все было кончено.

Он лишился ног, карьеры, мечты. Он сел в инвалидное кресло и стал совершенно другим человеком. Из лучшего в мире отца он в одночасье превратился в жалкую оболочку человека. Затем он впал в такую глубокую депрессию, что никто, даже моя мама, не сумел его вытащить.

А она пыталась. Господи, как она пыталась. Она любила моего отца больше, чем кого-либо из нас, даже Эшли. Она заставила его обратиться за помощью. Но спустя два года постоянной терапии мы оказались здесь.

В холодном пыльном гараже, где пахло прощанием.

Когда я вошла, он сидел в старом кресле-качалке. Сначала я трясла его за руку. Я просила, кричала, чтобы он проснулся, пока у меня не пропал голос. Мой детский мозг не мог понять, что означал пустой пузырек из-под таблеток в его руке.

Там было и письмо.

Мама не дала нам его прочитать.

Она утверждала, что в нем был бред сломленного человека, а мы были слишком маленькими и хрупкими, чтобы подвергаться такому испытанию. Она клялась, что это к лучшему, и единственное, что было важно, — он сказал, что любит нас и ему жаль. Я плакала, умоляла ее дать мне возможность прочитать его.

Она сожгла письмо несколько дней спустя.

Она отправила нас с Эшли на терапию, чтобы мы могли поговорить об отце с профессионалами, но никогда напрямую с ней, — и я все еще хожу туда время от времени. Она полностью отрицала случившееся тогда и полностью отрицает это сейчас. Словно она закрылась после того, как ей пришлось оторвать меня от его тела. Она и до смерти отца была ближе с Эшли, чем со мной, но после той ночи отдалилась еще больше.

Два часа спустя я набираюсь смелости и еду к источникам. В детстве папа водил меня туда всякий раз, когда мне было грустно. Источники были нашим местом. Любимым в городе, да и во всем мире на самом деле. Мы сидели у ручья, слушали природу и журчание воды вдалеке.

Это всегда поднимало мне настроение.

Теперь же заставляет грустить.

Я паркуюсь в специально отведенном месте. Отсюда можно увидеть и услышать источники, не выходя из машины. Как ни странно, но парковка тут никогда не бывает забита. Местным жителям наскучили городские чудеса, и они оставляют честь посещать их туристам. И еще парочкам, которые ищут место для перепихона.