— Вроде мистера Сивера?
Калдервелл вздрогнул.
— Вы знаете Сивера? — видимо удивился он.
— Я видела его в компании Бертрама.
— Да, он, к сожалению, был одним из них. Но Бертрам поссорился с ним несколько лет назад.
На лице Билли просияла улыбка, но девушка немедленно сменила тему.
— А мистер Уильям все еще собирает свои коллекции? — спросила она.
— Еще бы! Я забыл тематику последней, но он тоже прекрасный человек, как и Бертрам.
— А… мистер Сирил?
Калдервелл нахмурился.
— Этот человек — загадка для меня, Билли. Я никак не могу разгадать его.
— А в чем дело?
— Не знаю. Может быть, я просто не «настроен на его волну». Бертрам однажды сказал мне, что Сирил — как чувствительная струна, которая не отзывается, если не найти правильную ноту. Я ее еще не нашел, признаюсь.
Билли засмеялась.
— Я не слышала такого от Бертрама, но, кажется, понимаю, что он имеет в виду. И он прав. Теперь я начинаю понимать, какой диссонанс я внесла в его жизнь, пытаясь подружиться с ним три года назад. Но я хотела спросить, как у него дела с музыкой.
Калдервелл только пожал плечами.
— Все так же. Иногда он играет, и играет хорошо, но он настолько непредсказуем и капризен, что уговорить его непросто. Все должно быть идеально: обстановка, инструмент, публика. Мне говорили, что он выпустил очередную книгу, какой-то глубочайший трактат о чем-то… музыкальном, само собой.
— Он раньше сам писал музыку, больше он этого не делает?
— Пишет, наверное. Иногда я слышу о нем от моих музыкальных друзей, пару раз мне даже играли что-то. Но я не смог вынести этой чепухи, в самом деле не смог, Билли.
— Вот как! И почему же? — в глазах Билли вспыхнула странная злоба.
Калдервелл вновь пожал плечами.
— Не спрашивайте. Не знаю. Его вещи всегда мучительно медленные и мрачные, как будто неупокоенный дух стенает.
— А мне нравятся стенания неупокоенных духов, — заявила Билли с явным упреком.
Калдервелл удивился, а потом покачал головой.
— Спасибо, без меня, — ответил он. — Я предпочитаю разумных и радостных духов.
Девушка засмеялась, но почти тут же замолчала.
— Меня иногда удивляет, — задумчиво сказала она через некоторое время, — почему никто из них троих не женится.
— Вы бы не удивлялись, если бы знали их лучше, — заметил Калдервелл. — Сами подумайте. Начнем с верхнего этажа Страты. Кстати, Бертрам выбрал очень подходящее название для этого дома! Прежде всего, Сирил. По словам того же Бертрама, Сирил терпеть не может «всех женщин и прочие неудобства», и мне кажется, что он прав. С Сирилом разобрались. Теперь Уильям. Его вы знаете. Любая девушка согласится, что Уильям очень мил, но совершенно не годится для брака. Отец говорит, — тут голос Калдервелла смягчился, — что Уильям и его юная жена были самой любящей парой, которую он встречал в своей жизни. Умерев, она унесла сердце Уильяма в могилу — точнее, то, что осталось от этого сердца после смерти ребенка. У него был сын, который умер.
— Я знаю, — кивнула Билли, украдкой вытирая слезу, — тетя Ханна рассказывала.
— Насчет Уильяма тоже все понятно, — закончил Калдервелл.
— А как же Бертрам? Вы ничего не сказали о Бертраме, — лукаво спросила Билли.
— Бертрам! — воскликнул Калдервелл. — Билли, вы можете себе представить, чтобы Бертрам всерьез влюбился в девушку?
— Хм… Не уверена. Возможно! — Билли наклонила голову набок, как будто изучала картину, представленную ей на суд.
— А я вот не могу. Прежде всего, ни одна девушка не поверит, что он говорит серьезно, а даже если и поверит, то вскоре обнаружит, что он всего лишь восхищался поворотом ее головы или подбородком и хотел нарисовать их. Разве нет?
Билли засмеялась, но ничего не сказала.
— Именно так, и вы сами это знаете, — объявил Калдервелл. — Значит, и с ним покончено. Теперь вы понимаете, почему никто из них не женится.
Билли молчала целую минуту.
— Ни капельки. Вообще не понимаю, — весело сказала она. — Более того, я уверена, что когда-нибудь один из них обязательно женится.
Калдервелл посмотрел ей в глаза. Очевидно, он увидел там что-то, что его испугало. Он помолчал мгновение, а потом вдруг спросил:
— Билли, вы выйдете за меня замуж?
Билли нахмурилась, но глаза ее смеялись.
— Хью, я же велела вам больше не спрашивать меня об этом, — ответила она.
— А я сказал вам, что вы не можете требовать от меня невозможного, — невозмутимо возразил он. — Ну так что, Билли? Выйдете? Только серьезно!
— Серьезно. Нет, Хью. Пожалуйста, давайте не будем снова возвращаться к этому разговору.
— Хорошо, не будем, — весело сказал он, — нам и не придется, если только вы не скажете мне «да» прямо сейчас.
— Хью, почему вы не понимаете, что я говорю серьезно?! — крикнула она, сверкнув глазами, и отвернулась. — Мне кажется, Хью, что даже Бертрам ведет себя в любви менее абсурдно, чем вы!
Калдервелл, мрачнея, засмеялся и вопросительно посмотрел на Билли, сказал какой-то пустяк, который вызвал у Билли невольный смех. Когда он попрощался с ней через несколько минут, то все еще хмурился, и тень не ушла из его глаз.
Глава XXIII
Бертрам задает вопросы
Билли была постоянно занята. Столько существовало вещей, которые она мечтала сделать, а в сутках было так мало часов! Прежде всего, музыка. Она немедленно договорилась брать уроки у одного из лучших пианистов Бостона, а также собиралась совершенствовать свои французский и немецкий. Девушка вступила в музыкальный, литературный и разговорный клубы, а еще во множество благотворительных обществ, которым она щедро дарила свои время и деньги, а не только право использовать ее имя.
Вечера пятниц, разумеется, были навсегда закреплены за симфоническими концертами, а по утрам в среду случались сольные выступления, которые Билли очень любила.
Свет с большой буквы «С» мало заботил Билли, но она очень любила людей. Ее двери всегда были широко раскрыты для друзей, на которых проливался настоящий дождь гостеприимства. Не все эти друзья прибывали к ней в экипажах или на автомобилях. Например, маленькая бледная вдова из Саус-Энда очень хорошо знала, какой вкусный чай подают у мисс Нельсон холодными октябрьскими вечерами, а Мари Хоторн, хрупкая юная леди, которая зарабатывала на жизнь уроками музыки, часто отдыхала на ее диване после дня, проведенного с капризными учениками, зачастую жившими в разных концах города.
— Как, ради всего святого, вы находите этих несчастных представителей человечества? — спросил однажды Бертрам, увидев, как Билли развлекает веснушчатого мальчишку-посыльного тарелкой мороженого и огромным ломтем кекса.
— Они повсюду, — улыбнулась Билли.
— А вот этот кандидат на вашу благосклонность, который только что ушел? Кто он?
— Я о нем мало что знаю. Его зовут Томом, и он любит мороженое.
— И вы его раньше никогда не видели?
— Нет.
— По очаровательной непринужденности его манер я не смог этого предположить.
— Разве сложно дать такому мальчику почувствовать себя как дома? — засмеялась Билли.
— Вы всех прохожих кормите мороженым и шоколадным кексом? Мне показалось, что ступени у двери чуть истерлись.
— Ничего подобного, — возразила Билли. — Мальчик пришел с письмом, когда я заканчивала ужин. Мороженое сегодня особенно удалось, и я подумала, что он захочет попробовать, вот и отдала ему.
Бертрам приподнял брови.
— Это очень добрый поступок, но почему мороженое? Я всегда думал, что таким голодным парням больше нравится ростбиф или вареная картошка.
— Да, — согласилась Билли, — и именно поэтому иногда им нужно есть мороженое и шоколадную глазурь. А еще, чтобы дать кому-то леденец, нет нужды обматываться ярдами красной ленты или беспокоиться о плачевном состоянии общества.
Если у вас есть куча красных фланелевых рубашек и тонна угля, нужно быть очень осмотрительным, консультироваться с законами и спрашивать мнения миссионеров. А можно просто дать человеку леденец и увидеть, как он улыбнется.
Минуту Бертрам сидел молча, а потом спросил:
— Билли, почему вы уехали из Страты?
Вопрос застал Билли врасплох. На лбу у нее выступили розовые пятна, и, отвечая, она запнулась.
— Ну… Вероятно… Я уехала в Хэмпден-Фоллс, вот и все. Разве вы не помните? — весело сказала она.
— Это я помню, — согласился Бертрам. — Но почему вы уехали в Хэмпден-Фоллс?
— Мне некуда было… Я хотела туда уехать, — быстро поправилась она. — Разве тетя Ханна не говорила, что я просто мечтала туда вернуться?
— Да, тетя Ханна так сказала, — заметил Бертрам, — но приступ тоски по дому был… внезапен.
Билли снова порозовела.
— Возможно, но тоска по дому всегда наступает внезапно, — парировала она.
Бертрам рассмеялся, но его взгляд стал почти нежным.
— Билли, вы совершенно не умеете блефовать, — заявил он, — для этого вы слишком честны. Что-то случилось. Что же это было? Расскажите мне, пожалуйста.
Билли надула губы и смотрела куда угодно, но только не в глаза Бертраму. А потом вдруг посмотрела прямо на него.