— С вашего позволения, сэр… — испуганным голосом начала служанка. — Здесь маленькая девочка… она принесла вам заливное. Доктор велел мне привести её к вам…
В следующий момент служанку как ветром сдуло, и Поллианна осталась наедине с сердитым — очень сердитым на вид джентльменом, лежавшим на спине среди простыней и подушек.
— Я же приказал, чтобы никого… — сердито проворчал он. — А, это ты…
— Да, сэр, это я, — улыбнулась Поллианна, приблизившись к кровати. — Я очень рада, что они всё-таки впустили меня! Понимаете, сначала одна женщина едва не отобрала у меня моё заливное, и я забоялась, что и заливного больше не увижу, и вас тоже! Но тут пришёл доктор и сказал, что меня можно к вам пропустить. Правда, это очень мило с его стороны, что он разрешил?
Уголки губ больного против его воли поползли вверх, но он сдержал улыбку и пробормотал только своё коронное:
— Хм… э…
— Я принесла вам заливное, — продолжила Поллианна. — Из телячьих ножек. Вы любите заливное, я надеюсь?
— Заливное? Никогда не ел, не знаю, — хмуро ответил мистер Пендлтон.
На лице Поллианны отразилось разочарование, потом недоумение, потом оно просветлело, и она с широкой улыбкой воскликнула, ставя свой горшочек на прикроватный столик:
— Не пробовали заливное? Ну, тогда, конечно, как же вам знать, любите вы заливное или нет, если никогда его не ели. А я даже рада, что вы его никогда не ели. Иначе вы бы знали…
— Стоп, стоп, стоп! Я ничего не ел и знаю сейчас только то, что проваляюсь теперь вот так на спине, как перевёрнутая черепаха, до самого Судного дня!
— О, что вы, что вы, сэр! — перепугалась Поллианна. — Вы не пролежите до Судного дня, когда архангел Гавриил протрубит в свою трубу. Если только он, конечно, не сделает этого раньше, чем мы думаем. Ну да, в Библии говорится о том, что этот день может настать внезапно, я знаю, и Библии верю, конечно, но только мне почему-то кажется, что это всё же случится не так быстро и вы успеете…
Вот тут Джон Пендлтон не выдержал и расхохотался. Громко расхохотался. На шум примчался санитар, заглянул в дверь, но тут же беззвучно и бесследно исчез. Вид у него при этом был как у испуганной кухарки, увидевшей, что её пирог не допечён и спешащей закрыть дверцу духовки раньше, чем в неё хлынет холодный воздух.
— Ты не запуталась слегка, а? — спросил Поллианну мистер Пендлтон.
— Есть немного, — улыбнулась она. — Просто хотела сказать, что сломанная нога — это не навсегда, она заживёт, и вы не останетесь инвалидом до самого конца своей жизни, как та же миссис Сноу, например. Так что поправитесь, надо надеяться, ещё до Судного дня. Надеюсь, вас это радует?
— Ещё как, — мрачно ответил мужчина.
— Кроме того, вы всего одну ногу себе сломали, а не две. Это ещё один повод порадоваться, — Поллианна явно всё больше входила во вкус своей игры в радость.
— Конечно! Я просто счастливчик! — фыркнул Джон Пендлтон. — А если пойти ещё дальше, то я должен радоваться тому, что не родился сороконожкой, иначе мог бы и двадцать ног сломать!
— Замечательно! — восхитилась Поллианна. — Я видела сороконожек, у них действительно много ног… Очень много. Так что вы вполне можете радоваться…
— Да, да, да! — резко, с прежней неприязнью перебил её мужчина. — Радоваться! По-твоему, я могу радоваться всему! И санитару, и доктору, и этой чёртовой кухарке на кухне!
— Ну да, сэр! А как же, сэр? Вы только представьте, что было бы, не будь их у вас?
— Э… если бы что? — сердито переспросил он.
— Я сказала, что без них вам пришлось бы гораздо хуже. Лежали бы здесь один-одинёшенек, вот уж радость-то была бы!
— Да что ты понимаешь? — вспыхнул мистер Пендлтон. — Вот ты призываешь меня лежать здесь, как бревно, и радоваться, что я не один. А чему, позволь тебя спросить, я должен радоваться? Тому, что эта безмозглая корова перевернула мне весь дом? Порядок, она, видишь ли, навела! А этот бугай, санитар, он тоже на её стороне. Говорит, что чистота помогает уходу за больным. А уж про доктора я вообще молчу! Он главный враг, он их обоих подстрекает! Вдобавок вся эта орава рассчитывает за свои безобразия денежки с меня получить! Причём немалые денежки, доложу я тебе!
— Понимаю, — сочувственно вздохнула Поллианна. — Терять деньги — это ужасно. Особенно после того, как вы столько лет экономили…
— Когда я… что?
— Экономили. Экономить — это значит брать в закусочной самые дешёвые блюда. Бобы с рыбными тефтельками. Кстати, вы бобы любите? Или съели бы лучше жареную индейку, да только она слишком кусается — шестьдесят центов за порцию, это же с ума сойти!
— Постой, девочка, постой. О чём ты мне сейчас толкуешь? Ничего не понимаю. Бобы какие-то…
— Я говорю о ваших деньгах, — терпеливо, как маленькому, разъяснила ему Поллианна. — Вы во всём отказываете себе, чтобы сэкономить деньги для обращения язычников в христианство. Я узнала об этом… случайно узнала, и это очень помогло мне догадаться, что в глубине души вы добрый человек, мистер Пендлтон, а вовсе не сварливый и не противный. Ладно, чего уж там. Нэнси мне про вас рассказала.
— Какая-то Нэнси рассказала, что я экономлю деньги на каких-то… — от удивления у мистера Пендлтона даже челюсть отвисла. — А могу я полюбопытствовать, кто она такая, эта Нэнси?
— Что значит кто она? Это наша Нэнси. Она у тёти Полли работает. Кухаркой.
— У тёти Полли. Восхитительно! А кто такая эта тётя Полли?
— Это мисс Полли Харрингтон. Я живу с ней.
Мужчина как-то странно дёрнулся.
— Мисс… Полли… Харрингтон! — прохрипел он. — И ты с ней живёшь…
— Да, я её племянница. Она взяла меня на воспитание после моей мамы, — печально пояснила Поллианна. — Мама была её сестрой. А когда и мой папа ушёл, чтобы встретиться с ней и остальными моими сёстрами и братиками на небесах, у меня не осталось никого, кроме дам из благотворительного комитета. Когда тётя узнала об этом, она взяла меня к себе… Всё.
Мужчина долго ничего не отвечал, лежал, откинувшись на подушках, и лицо его сделалось таким же белым, как сами подушки. Таким бледным, что Поллианна не на шутку испугалась и нерешительно поднялась на ноги.
— Может, мне лучше уйти? — спросила она. — Я надеюсь, что вам понравится… заливное.
Джон Пендлтон резко повернул голову и открыл глаза, в глубине которых притаилась странная тоска, поразившая Поллианну, когда она её заметила.
— Значит, ты — племянница мисс Полли Харрингтон, — тихо сказал он.
— Да, сэр.
Мужчина смотрел на Поллианну своими тёмными глазами так долго и так пристально, что это стало смущать девочку.
— Я… Мне кажется, вы её знаете, — пробормотала она.
Губы Джона Пендлтона тронула странная, слабая улыбка.
— О, да. Я её знаю, — он помолчал немного, а затем медленно продолжил всё с той же загадочной улыбкой. — Но… ты же не хочешь… не можешь сказать, что это мисс Полли Харрингтон прислала мне это заливное?
— Д-да, сэр… Н-нет, сэр, — совсем уже запутавшись, ответила Поллианна. — Не могу. Она сказала, чтобы я ни в коем случае вам этого не говорила. Вы не должны были догадаться, что это заливное от неё, но я…
— Так я и думал, — сказал мужчина и отвернул голову к стене.
Чувствуя себя ужасно неловко, Поллианна тихо вышла из комнаты.
Под порт-кошер она встретила сидевшего в своей двуколке доктора, а на ступенях крыльца стоял санитар.
— Дорогая мисс Поллианна, могу ли я подвезти тебя до дома? — улыбаясь, спросил доктор. — Соглашайся, доставь мне такое удовольствие. Я хотел уехать раньше, но потом мне пришло в голову задержаться и подождать тебя.
— Благодарю вас, сэр. Я очень рада, что это пришло вам в голову. Я ужасно люблю кататься, — просияла Поллианна и приняла протянутую руку доктора, который помог ей забраться в двуколку.
— Вот как? — снова улыбнулся доктор и кивнул на прощание стоявшему на ступенях крыльца молодому человеку. — Но я слышал, что ты не только кататься любишь, что тебе ещё очень много вещей нравятся. Я прав? — спросил он, когда двуколка выкатила за ворота.
— Не знаю, — рассмеялась Поллианна. — Наверное. Понимаете, я люблю почти всё, что называется жизнь. А вот другие вещи не люблю. Например, шитьё, или вслух читать, ну и всякое такое. Потому что это не жизнь.
— Не жизнь? А что же они тогда, эти вещи?
— Тётя Полли говорит, что они «учат жизни», — печально вздохнула Поллианна.
Доктор опять улыбнулся, но на этот раз какой-то странной и непонятной была его улыбка.
— Она так и говорит? Впрочем, конечно, конечно. Что ещё она может сказать — только это.
— Ага, — кивнула Поллианна. — Но я сама думаю совсем иначе. Не думаю, что нужно учиться тому, как жить. Я, во всяком случае, никогда этого не делала.
Доктор глубоко вздохнул.
— Но, видишь ли, девочка моя, некоторые… Некоторым из нас приходится… — сказал он и замолчал. Надолго замолчал. Поллианна поглядывала на его ставшее печальным лицо, и ей очень хотелось сказать ему что-то приятное. И, подумав, она робко заметила:
— Знаете, доктор Чилтон, по-моему, работа врача — самая радостная на свете.