Алиенора предложила грудь маленькому Вильгельму. Тот, к счастью, был, как всегда, улыбчив, страшные часы, пережитые ими, никак не отразились на нем. Какая это, вероятно, благодать, думала она, быть настолько маленьким и невинным, чтобы не чувствовать угроз и опасностей этого мира. Алиенора поцеловала сына в мягкую пушистую головку, в сотый раз чувствуя теплый прилив всепоглощающей материнской любви, которая на сей раз соединялась с благодарностью за то, что оба они не погибли в этом шторме. Она пообещала себе, что, как только корабль причалит к пристани, она зайдет в ближайшую церковь и принесет благодарность Господу.
Алиенора встала, принялась будить женщин, заставила их достать свежую одежду и гребень из сундука, в котором лежали самые драгоценные ее вещи, — потому-то она и не доверила этот сундук трюму. Сегодня она должна быть одета как королева, ведь они с Генри впервые ступали на землю их нового королевства, и подданные наверняка будут толпами встречать их. Алиенора облачилась в богатое византийское платье, которое величественными складками обтекало ее большой живот, выпустила длинные волосы из-под простой золотой ленты вокруг головы. После этого она вышла из шумной каюты на свежий, прохладный утренний воздух и обнаружила, что Генрих стоит в нескольких футах у борта корабля, оглядывая широкое речное устье, песчаные берега и бескрайние лесные просторы.
— Моя госпожа, — сказал он, снимая шляпу.
Его бароны и клирики почтительно поклонились, увидев Алиенору. Она обратила внимание, что муж сменил свою обычную одежду на модный костюм, украшенный богатой вышивкой, а поверх него надел короткий плащ, который стал носить в последнее время, чем и заслужил себе прозвище Короткий Плащ. Медные волосы Генри кудрявились вокруг ушей под герцогской короной Нормандии. Он был король до мозга костей — надменные, величавые черты лица, уверенное выражение, и все прежние обиды Алиеноры растворились в головокружительной радости этого мгновения: она была благодарна за то, что жива, гордилась тем, что стоит рядом с ним — его супруга и королева.
Когда они причалили, их никто не встречал. Никто, конечно, не знал, когда и где их ждать. Они высадились небольшой группой, потому что остальные корабли разбросало штормом, и те, дай Бог, благополучно добрались до берега в других местах.
— Мы немедленно отправимся в наш столичный город Винчестер, чтобы обеспечить сохранность королевской казны и принять оммаж наших английских баронов! — сообщил Генрих своим спутникам и возглавил колонну на великолепном боевом коне. — Остальным я перед отплытием сказал: если мы потеряемся в море, пусть присоединяются к нам в Винчестере, — сообщил он Алиеноре. — И еще отправил гонца к архиепископу Теобальду с приказом собрать баронов.
День стоял морозный, но солнце светило ярко. Земля была влажная и блестела после шторма, отчего колеса носилок производили хлюпающие звуки, попадая в заполненные грязью и водой колеи. Настоятельница Изабелла была права, размышляла Алиенора, с нетерпением поглядывая из окна носилок: Английское королевство во многом похоже на Нормандию и Иль-де-Франс. Оно зеленое, лесистое, здесь мягко перемежаются тенистые луга, сверкающие ручьи, пустоши и болота. Но бульшую часть пути они ехали по бескрайнему лесу, где ствол к стволу стояли могучие дубы, каштаны, ясени и буки, потерявшие на зиму листву. То там, то здесь вдалеке мелькал олень и коренастые, крепкие пони, в большинстве своем гнедые, бурые или серые.
— Хорошие охотничьи угодья! — воскликнул Генрих. — Это Новый лес, учрежденный Вильгельмом Завоевателем исключительно для радостей охоты. Его лесные законы были очень строги: за убийство королевского оленя полагалась смертная казнь, правда, теперь лишь калечат.
— Калечат? — вскинув брови, спросила Алиенора.
— Мой прадедушка был жестоким королем. Он отказался от повешения, но заменил его кастрацией или нанесением увечий, — усмехнулся Генрих. — И закон, конечно, оказался очень эффективным. В те дни можно было пройти из одного конца королевства в другой с карманами, полными золота, и никто бы тебя пальцем не тронул.
— Пожалуй, тут нечему удивляться, — хихикнула Алиенора.
— Мой двоюродный дедушка, король Вильгельм Рыжий, был убит стрелой из лука в этом самом лесу, — продолжал Генрих. — Он рассорился с Церковью и вообще стал непопулярен. Говорят, он предпочитал женщинам мальчиков, а епископы, благослови их Господь, очень волновались из-за тех необычных одежд, что носили он и его придворные. Считается, что дед погиб в результате несчастного случая. Человек по имени Тиррел пристрелил короля вместо животного, в которого, по его словам, целился, но я в этом сомневаюсь.
— Так его убили? — спросила Алиенора.
— Более чем вероятно, — задумчиво ответил Генрих, — хотя не подобает обвинять собственного деда в цареубийстве!
— Ты думаешь, что заказчиком был король Генрих?
— В результате корона досталась ему. Он не стал ждать формальной коронации. Немедленно поскакал в Винчестер, чтобы захватить королевскую казну, — почти как мы теперь, хотя мы это делаем и не с такой спешкой!
Лес уступил место крестьянским полям, и теперь они ехали вдоль нарезанных участков земли. Каждый крестьянин работал на своей собственной полосе, а еще на тех, что принадлежали местному лорду. Королевская кавалькада двигалась через маленькие деревни, в каждой из которых был каменный особняк и невысокая церковь, окруженные мазанками с соломенными крышами. Сельские жители бегом устремлялись к дороге, чтобы увидеть их, недоумевая, кто эти богато одетые и важные чужаки. Генрих приветствовал их. Он просто и естественно умел обращаться с разными сословиями. Он выслушивал их жалобы, покачивая головой, когда ему говорили о страшных годах, пережитых ими при короле Стефане. И обещал правосудие для всех. Они от души приветствовали его, объявляли чуть ли не спасителем, а сельские священники спешили из своих домов, чтобы благословить его. Женщины и дети подбегали к Алиеноре, поднося ей жесткие яблоки, черный хлеб и сидр.
Повсюду их сопровождал звук церковных колоколов, которым была знаменита Англия. Как только стало известно о прибытии короля Генриха, в каждой деревне торжественно зазвонили колокола, извещавшие следующий приход о важном событии. Королевская процессия, проезжая через очередную деревню, оставляла за собой радующихся крестьян, пляшущих и пирующих от полноты чувств.
Очень скоро процессия приблизилась к Винчестеру — огромному городу, обнесенному стеной. Внутри возвышались древний собор, примыкающие к нему монастыри и величественный замок, построенный Завоевателем. Генрих сказал Алиеноре, что это город Альфреда Великого [Альфред Великий (около 849–901) — первый из королей, использовавший титул «король Англии».], знаменитого саксонского короля-героя, чьи кости упокоились в соборе неподалеку от костей Вильгельма Рыжего, которого мало кто оплакивал. Из города им навстречу выехал на муле архиепископ Теобальд, торопясь приветствовать короля, следом за ним двигалась огромная толпа баронов и прелатов, все они выгибали шеи, чтобы получше разглядеть молодого короля, который теперь будет править ими.
— Ваше величество! — обратился к новому королю Теобальд, потом спешился и, опираясь на жезл, опустился на свои скрипучие старые колени прямо на грязную дорогу.
— Милорд архиепископ! — звонким голосом воскликнул Генрих, спрыгивая с коня. Он поспешил поднять старика на ноги. Они обменялись традиционным поцелуем мира и приветствия, после чего Генрих любезно — без малейшей расчетливости — улыбнулся вельможам, которые спрыгнули с седел и все как один опустились на колени перед королем. — Прошу вас, милорды, поднимитесь! Я приветствую всех вас. Благодарю, что вы здесь. — Потом он обратился к архиепископу: — Благодарю вас, ваша милость, вы обеспечивали порядок в этом королевстве на протяжении последних недель. Скажите мне, правда ли, что никто не пытался оспорить мои права на престол.
Теобальд засиял. Он был не только преданной душой, но еще и умным и проницательным человеком дела, которого все уважали.
— Это правда, ваше величество. Все эти лорды из любви к королю не нарушали мира. И, откровенно говоря, никто из них не осмеливался творить что-либо, кроме добра, потому что к вам относятся со всем почтением. Ваша репутация опережает вас.
Генрих удовлетворенно кивнул, потом помог Алиеноре выйти из носилок и представил ей Теобальда.
— Миледи, откровенно говоря, мы удивлены, что вы добрались в целости и сохранности, — сказал архиепископ. — Чудо, что вам удалось пересечь Канал в этот страшный шторм. И позвольте мне сказать вам, — добавил он, понизив голос, на его губах появилось что-то похожее на улыбку, — что наши бароны дрожат, как лист на ветру, — так они боятся вашего мужа. Они считают, что он обладает сверхъестественной силой, коли решился бросить вызов стихиям.
Начало было хорошим. Взойдя на трон в большом зале Вильгельма Завоевателя, Генрих Сын Императрицы принял оммаж лордов и священников, Алиенора в окружении своих дам наблюдала за этим с более низкого государственного трона. В число дам теперь входило и несколько англичанок благородных кровей, приехавших в столицу вместе с мужьями. Это был день радости и доброй воли, английские бароны демонстрировали несвойственное им восхищение и уважение к новому королю, а простолюдины пели песни на улицах.
Утром после ночи, которую Генрих провел в роскошном расписанном зале замка, погрузившись в глубокий сон подле Алиеноры, по-хозяйски положив руку на ее огромный живот, он горел желанием начать пораньше. Генрих спешил поскорее добраться до Лондона и короноваться в Вестминстере без дальнейших задержек. После чего можно было вступить в законные права короля Англии.
Лондон был схвачен морозом, но переполнен торжествующими толпами лондонцев и приезжих, желающих посмотреть зрелище коронации. Алиенора увидела, что город, приютившийся у могучей Темзы, меньше Парижа, но производит такое сильное впечатление и вполне заслуживает репутацию одного из самых благородных и знаменитых городов Европы. Генрих по достоинству оценил его защитные сооружения, прочные стены и стратегическое положение на Темзе, его три главные крепости — замок Бейнардс, замок Монфише и знаменитый Лондонский Тауэр, главная цитадель Вильгельма Завоевателя.
Они проехали по богатым окраинам, застроенным прекрасными домами в окружении садов, и въехали в город с запада через Ньюгейт. Процессия двигалась по узким скользким улицам в окружении машущих и аплодирующих толп. Все были закутаны в плащи и меха, но даже в такую холодную погоду Лондон оставался ярким и внушительным, а его жители производили впечатление людей горячих и доброжелательных. Они приветствовали своего короля, называли его Генрих Миротворец, а когда видели маленького крепыша Вильгельма на руках матери в конных носилках, восторгу их не было предела.
Алиенора то отвечала на приветствия, то в трепете смотрела на город: громада собора Святого Павла, изящная ратуша, многочисленные монастыри и церкви с их веселыми звонкими колоколами, богатые гостиницы с еловыми ветками над дверями, лабиринт улиц, застроенных деревянными домами, выкрашенными в красный, синий и черный цвета. В Чипсайде она испытала желание поближе познакомиться с великолепными лавками, выставляющими на обозрение роскошные товары: восхитительные дамасские шелка, эмали из Лиможа, при воспоминании о котором у нее кольнуло в сердце, и знаменитые, самого высокого качества, изделия местных ювелиров. Алиенора сделала себе заметку на память при ближайшей возможности заказать всякие разные вещи местным купцам.
Наконец они выехали из города через Ойстергейт, пересекли Лондонский мост через Темзу и добрались до дворца Бермондси, где и должны были остановиться, поскольку королевская резиденция в Вестминстере оказалась разграблена и нуждалась в восстановлении. Было решено, что они останутся в Бермондси на Рождество и до разрешения Алиеноры от беременности, что ожидалось в феврале.
Покинув наконец пышное и шумное празднество в большом зале, Алиенора в изнеможении упала на кровать, а дамы уложили снятое с нее платье в сундук, задули бо́льшую часть свечей и, выйдя, тихо закрыли за собой дверь. Прошедший день был полон впечатлений, и перед мысленным взором Алиеноры снова и снова мелькали виды Лондона и земли, в которой она теперь стала королевой. Она чувствовала восторг, но в то же время ее не покидало ощущение, будто она попала в ловушку, сослана куда-то в глушь и теперь ей долго не вернуться в Аквитанию. Место Алиеноры отныне здесь, в Англии, рядом с мужем, но часть ее сердца — та часть, которая не принадлежала ему, — оставалась на юге. Она лежала в темноте. Слезинка соскользнула с ее щеки на подушку, младенец толкнулся в чреве, и вдруг тоска по дому обуяла Алиенору сильнее, чем когда-либо прежде. Вероятно, дело было в том, что теперь от дома ее отделяло бушующее море. Когда она жила в Париже с Людовиком, или в Нормандии, или в Анжу, ее владения находились всего в нескольких днях езды. Теперь они казались гораздо, гораздо дальше.
Алиенора решительно прогнала от себя эти мысли. Она должна быть сильной. Ради Генри, ради детей, рожденного и того, что толкается в ней, ради народа Англии, которому нужен сильный правитель. И когда на следующий день она с королем во главе процессии вошла в величественное Вестминстерское аббатство, никто бы не мог догадаться о ее переживаниях. Алиенора — королева до мозга костей, думал Генрих. Он окинул жену одобрительным взглядом: изысканно гофрированный блио из белого шелка, украшенный золотым кружевом и закрепленный крупными изумрудами, ниспадающая синяя мантия, усыпанная золотыми полумесяцами и подбитая розовой парчой. Волосы, похожие на расплавленную медь, свободно ниспадающие на плечи, а поверх волос головное покрывало из тончайшей кисеи, отороченной золотом. Но больше всего Генриха радовала очевидная плодовитость жены, о которой говорили ее округлившиеся формы, налившиеся груди, высокий живот, поскольку основная обязанность королевы — быть плодовитой.
Алиенора смотрела на строгое лицо мужа, его прямой нос, выступающую челюсть, полные губы и влюблялась в него по-новому. В его манерах безошибочно угадывалось величие — Генрих уверенно шел по нефу, ослепительный в своей алой далматике [Далматика — длинное одеяние с широкими рукавами, обычно используемое священниками при богослужении. Далматику также надевали английские короли во время коронации.] с золотой тесьмой вокруг шеи и ромбовидным узором. Под далматикой на нем была синяя котта [Котта — европейская средневековая туникообразная верхняя одежда с узкими рукавами. Мужская котта могла быть относительно короткой (до колена), но чем длиннее, тем выше статус.], а под ней — белая полотняная рубаха. Длинный плащ струился за ним по полу. Он шел с непокрытой рыжей головой в готовности к предстоящей важной церемонии. Именно так и должен выглядеть король.
Аббатство было заполнено владетельными людьми королевства, лордами и священниками, облаченными в роскошные шелка и парчу. Долгий ритуал коронации был насыщен таинствами и величием, отчего мороз продирал по коже тех, кто присутствовал на идущем из глубины веков богослужении. Алиенора с восторгом выслушала псалом, который Генрих лично выбрал для своей прекрасной супруги. Она безошибочно узнала себя в «царице в Офирском золоте», это ей приказывали забыть ее народ и дом ее отца. Вместо этого, говорили ей, «возжелает царь красоты твоей; ибо Он Господь твой, и ты поклонись Ему» [Псалом 44.]. В этот момент она из любви к Генри с радостью униженно распростерлась бы перед ним за то, что так заявлял он о своем служении миру.
Наконец прелаты подняли Генриха на трон, а архиепископ Теобальд возложил на его голову корону. По храму тут же разнеслись крики радости и одобрения. Потом настала очередь Алиеноры, и когда на ее склоненную голову возложили корону королевы, она не могла не подумать, что это гораздо более счастливая коронация, чем была много лет назад с Людовиком в Нотр-Дам-де-Пари, ведь именно тогда она, пятнадцатилетняя девочка, почувствовала, что ее ждет великая судьба. И снова раздались крики радости, потому что, когда королевская чета вышла из аббатства, уселась на лошадей и поехала по Лондону, стоявшие вдоль дороги подданные кричали: «Ваес хейл!» [«Ваес хейл» («Waes hail») — древнеанглийская здравица, пожелание здоровья.] и «Виват Рекс!». Да здравствует король! Слезы просились из глаз Алиеноры, а сердце от радости готово было выпрыгнуть из груди.
Конец ознакомительного фрагмента
