— Когда я впервые увидел его сына, меня посетило страшное предчувствие.

— Позвольте узнать почему? — вздрогнув, спросила Алиенора.

— Он пошел в свою мать, в эту дьяволицу Мелузину [Мелузина — персонаж европейского фольклора, женское божество пресных вод в священных ручьях и реках. Обычно изображается женщиной со змеиным или рыбьим телом (подобие русалки). Имеются также ее изображения с крыльями и/или двумя хвостами.], жену первого графа Анжуйского. Я вам расскажу эту историю. Глупый граф женился на ней, соблазненный ее красотой, и она родила ему детей. Но она никогда не ходила на мессу. И однажды он заставил ее, приказав своим рыцарям крепко держать ее за плащ. Но когда дело дошло до поднесения Святых Даров, она, продемонстрировав сверхъестественную силу, с воплем бросилась в окно, и с тех пор ее никто не видел. Не может быть сомнений, что она истинная дочь дьявола, которой был невыносим вид Тела Христова.

Алиенора иронически ухмыльнулась. Она уже слышала эту историю.

— Это старая легенда, святой отец. Вы ведь на самом деле не верите в нее?

— В нее верят граф Жоффруа и его сын, — ответил Бернар. — Они часто ее вспоминают. Кажется, даже гордятся ею. — Он с отвращением сморщился.

— Я думаю, они просто пошутили над вами, — сказала Алиенора, вспомнив о язвительном чувстве юмора Жоффруа.

Один Господь знает, как ему был необходим этот юмор, ведь его женой была эта старая карга императрица Матильда, которая каждый день напоминала Жоффруа, что ее отец был королем Англии, а мужем — сам император Священной Римской империи! А теперь она опустилась до какого-то жалкого графа!

Алиенора пожала плечами. Пусть короли и принцы пасуют перед ним, но для нее Бернар Клервоский был всего лишь глупым, всюду сующим свой нос стариком. И с какой это стати занимать голову мыслями о нем, когда к ней целеустремленно направляется Генрих Сын Императрицы?

Почему определенные черты лица вызывают в одном человеке непреодолимую тягу к другому, спрашивала она себя, не в силах оторвать глаз от молодого герцога.

— Мадам королева, теперь я вижу, что многочисленные сообщения о вашей красоте не лгут, — коротко поклонившись, обратился к ней Генрих.

Алиенора снова почувствовала, как волна страсти накатывает на нее. Господи, до чего же она хотела его! Все бы отдала за то, чтобы переплестись с ним телами!

— Добро пожаловать в Париж, господин герцог, — беззаботно ответила она. — Я рада, что вы достигли согласия с королем.

— Это сохранит много жизней, — сказал Генрих.

Алиеноре еще предстояло узнать, что в беседе он искренен и всегда говорит по делу. Но его глаза обшаривали ее тело, отмечая каждый соблазнительный изгиб под облегающим шелковым платьем с точно подогнанным корсажем и двойным поясом, который подчеркивал осиную талию и бедра королевы.

— Надеюсь, ваше путешествие было приятным? — спросила Алиенора, от желания у нее кружилась голова.

— Почему бы нам не оставить пустой обмен любезностями? — резко прервал ее Генрих. С его стороны такой поворот был грубостью, но это лишь сильнее возбудило ее. Он вперил в нее взгляд. — Зачем попусту тратить время, если мы можем познакомиться поближе.

Алиенора чуть было не спросила у него, что он имеет в виду, и уже хотела сделать ему выговор за недопустимую фамильярность с королевой, но потом передумала. Она хотела его так же страстно, как он, похоже, хотел ее. К чему это отрицать?

— Я тоже не прочь узнать вас поближе, — пробормотала Алиенора, откровенно улыбаясь и забыв все эти глупости про скромно опущенные глаза. — Вы должны простить меня, если я не нахожу нужных слов.

— Насколько мне известно, у вас не было возможности научиться этому, — сказал Генрих. — Король Людовик известен своей, как бы сказать… праведностью. Это, конечно, не относится к тем случаям, когда он возглавляет армии или сжигает города. Удивительно, как такой благочестивый человек может быть способен на подобную жестокость.

Алиенору пробрала дрожь. Столько лет прошло, но ей все еще невыносимо думать о том, что случилось в Витри [Людовик VII вел войну с Тибо Шампанским, война продолжалась два года и закончилась оккупацией Шампани королевской армией. Людовик стоял во главе армии, когда был осажден город Витри. В ходе осады была подожжена церковь, в которой погибло более тысячи человек, искавших там убежище.]. А то, что случилось, навсегда изменило Людовика.

— Мое супружество никогда не было легким, — признала она, радуясь тому, что может это сделать. Пусть Генрих не думает, будто она любит мужа. Когда-то она и в самом деле его любила — на девичий, романтический манер, но с тех пор прошло столько лет.

— Вам в постели нужен настоящий мужчина, — откровенно сказал Генрих, продолжая сверлить королеву взглядом, губы его искривились в двусмысленной улыбке.

— Именно это я и пыталась объяснить аббату Бернару, — шаловливо ответила Алиенора.

— Ему? Цепному псу христианского мира? Он этого никогда не поймет! — рассмеялся Генрих. — Вы знаете, что в юности, когда у Бернара при виде хорошенькой девушки случилось первое восстание плоти, он нырнул в пруд с ледяной водой, чтобы излечиться.

Алиенора почувствовала, что вся зарделась от слов Генриха. Они обменялись всего несколькими фразами, а уже заговорили о таких интимных вещах. Это невероятно и чрезвычайно возбуждало.

— Вы слишком самоуверенны для своих лет, — предупредила она. — Неужели вам и вправду всего восемнадцать?

— Я мужчина во всех смыслах этого слова, — заявил Генрих, слегка обиженный ее словами.

— И вы собираетесь доказать мне это?

— Когда? — сосредоточенно спросил он.

— Я сообщу вам через одну из моих женщин, — не колеблясь, ответила Алиенора. — Я дам вам знать, когда и где мы сможем встретиться.

— Людовик — ревнивый муж? — спросил Генрих.

— Нет, в последнее время он не заходит в мою спальню, — разоткровенничалась Алиенора. — Да и в прошлом делал это нечасто, — с горечью добавила она. — Ему нужно было постричься в монахи. Женщины его не интересуют.

— Мне говорили, что Людовик искренне вас любит, — запустил пробный шар Генрих.

— О да, в этом я не сомневаюсь. Но он любит платонически, не испытывая потребности в физическом обладании.

— Значит, он глупец, — пробормотал Генрих. — А вот я ждать не могу.

— Боюсь, это неизбежно, — беззаботно сказала Алиенора. — У меня при дворе немало врагов. Французы всегда ненавидели меня. Что бы я ни делала, им это не нравится. Я чувствую себя как в тюрьме. На меня наложено столько ограничений, с меня не спускают глаз. Так что я должна быть осторожна, иначе мою репутацию еще глубже втопчут в грязь.

Брови Генриха взметнулись.

— Еще глубже?

— Вы, вероятно, слышали истории, что рассказывают про меня, — беспечно бросила Алиенора.

— Слышал одну-две — и тут же присел от удивления, а потом намотал на ус, — усмехнулся Генрих. — Вернее сказать, встал торчком и намотал на ус, если уж говорить по правде! Но я и сам не ангел. Мы с вами одной крови, моя королева.

— Я знаю только, что ничего подобного еще не чувствовала, — прошептала Алиенора, у нее перехватило дыхание.

— Тише, мадам, — остерег ее Генрих. — На нас смотрят. Мы с вами слишком долго говорим. Буду ждать от вас весточки. — Он взял ее руку и поцеловал. Прикосновение его губ, его плоти, было для нее как удар молнии.

Позднее тем же вечером Алиенора сидела перед зеркалом, вглядываясь в полированную серебряную поверхность. Ее отражение смотрело на нее, а она смотрела на свое овальное лицо с гипсово-белой кожей, пухлыми вишневого цвета губами, чувственными глазами под томными веками, четко очерченными скулами, водопадом распущенных рыжих волос, обрамлявших все это. Алиенора удивлялась, что у нее пока нет морщин, но даже если они еще долго не появятся, будет ли Генрих, спрашивала она себя, желать ее с такой же страстью, когда поймет, что в свои двадцать девять она на одиннадцать лет старше его. Но он, несомненно, осведомлен об этом. Всему миру было известно о ее пышной свадьбе с Людовиком, так что возраст королевы тайной не являлся.

Отбросив страхи, Алиенора встала и принялась разглядывать в зеркале свое обнаженное тело. Генрих будет доволен, увидев ее упругие, высокие груди, узкую талию, широкие бедра. От одной только мысли о том, что его пронзительные, опытные глаза увидят ее наготу, Алиенора таяла. Пальцы требовательно опустились к тому сокровенному местечку между ног, что люди вроде Бернара считали запретным для истинно верующих, к местечку, которое пять лет назад дало ей знание о невыразимом наслаждении, поглотившем тогда все ее существо.

Открыл для нее это знание трубадур Маркабрюн, несравненный Маркабрюн, которого она пригласила из своей родной Аквитании к парижскому двору, где его таланты так и не оценили по достоинству. В его облике было что-то сатанинское: смуглый, черноволосый, он возбуждал Алиенору двусмысленными — и очень плохими — стихами, воспевавшими ее красоту, а потом сделал то, чего никогда не делал Людовик: вознес ее на самую вершину блаженства. Случилось это в один великолепный июльский день в уединенной беседке дворцового сада. Но чрезмерная фамильярность стихов Маркабрюна, посвященных королеве, разбудила подозрительность и ревность Людовика, и король отлучил трубадура от двора, отправив назад на юг, даже не догадываясь о том, что Маркабрюн злоупотребил его гостеприимством. Жажда Алиеноры снова подняться на эту вершину блаженства привела ее следующей осенью в объятия Жоффруа.

После этого она научилась сама удовлетворять свой голод, чем и занималась теперь с самозабвением, все ее тело предвкушало то наслаждение, которое она испытает, когда соединится с Генрихом Анжуйским. И, постанывая в судорогах сладострастия, утолявшего ее взыскующую плоть, Алиенора пообещала себе, что произойдет это скоро. Ведь Генрих и Жоффруа не собирались надолго задерживаться в Париже.

— Я видел, что ты разговаривал с королевой, — сказал Жоффруа.

— Мы обменялись любезностями, — настороженно ответил Генрих, наполняя кубок. Он никогда не обсуждал свои амурные дела с отцом.

— Выглядело это как нечто большее, — пригвоздил его Жоффруа. — Я знаю тебя, Генри. Не забывай, мальчик, она королева Франции, а не одна из тех девок, которых ты имеешь в стогу сена. К тому же мы только что заключили мир с королем — ее мужем.

— Мне все это известно, — упрямо ответил Генрих. — Я не идиот.

— Убеди меня в том, — возразил отец. — Я видел, с какой похотью ты разглядывал ее. И как она рассматривала тебя своими распутными глазами. Генри, тебе же известна ее репутация.

— Это всего лишь слухи, — возразил Генрих. — А где доказательства? Ее муж не отрекся от нее, не обвинил в неверности. Думаю, слухи чернят ее безвинно.

— Людовику, — осторожно заметил Жоффруа, — неизвестна и малая доля этих слухов.

— Вы унижаете себя, задевая честь королевы, отец! — рявкнул Генрих.

— Ага, так, значит, ты положил на нее глаз! — сухо заметил Жоффруа. — Послушай меня, сын. — Его голос стал жестче. — У меня есть основания так говорить. Я категорически запрещаю тебе прикасаться к Алиеноре. Не только потому, что она замужем за твоим сюзереном, а значит, вдвойне запретна для тебя, но еще и… — граф сделал паузу и отвел взгляд, — потому, что я сам познал ее.

— Я вам не верю, отец, — ответил Генрих. — Вы так говорите, чтобы отвадить меня.

— Господь свидетель, это истина! — гнул свое Жоффруа, голос его приобрел какое-то мечтательное звучание. — Пять лет назад, когда я был сенешалем в Пуату, я имел тайную связь с Алиенорой. Она тогда собирала деньги на Крестовый поход. Ничего серьезного между нами не было, все закончилось одним свиданием, и продолжения не последовало. Никто об этом не узнал.

— Ну и что теперь? — фыркнул Генрих. — Какая мне разница от того, что между вами что-то было. Вы ведь больше не горите к ней желанием.

— Ты не понимаешь, мальчик! — прошипел Жоффруа, крепко ухватив сына за плечи. — Если ты уложишь ее в постель, то совершишь кровосмешение. Такие отношения запрещены Церковью.

Генрих посмотрел на отца и вывернулся из его хватки.

— Клянусь гробом Господним, мне плевать, что там запрещает Церковь! — прорычал он. — Она много чего запрещает, да толку мало — все идет, как и шло. Ни вы, отец, ни кто-либо другой не остановит меня в моем желании обладать ею. И дело тут не только в моем желании. Не забывайте, что Алиенора — самая богатая наследница христианского мира.

Оторопь взяла Жоффруа, его красивое лицо помрачнело. Он вскочил на ноги, пустой кубок свалился на пол.

— Она замужем за королем Франции! — прошипел он.

— Может и развестись, — ответил Генрих. — Я смотрел и слушал. Вы разве не знаете, о чем болтают при дворе? Что их брак незаконен и должен быть расторгнут. Говорят, на том настаивает сама королева, даже наш друг Бернар, черт бы его побрал, придерживается того же мнения. Только король упрямится.

— Он не хочет потерять Аквитанию, — сказал Жоффруа. — Слишком богатая земля, чтобы от нее отказаться. Так что можешь забыть об этом.

— Нет, — не отступал Генрих, — Людовик не сможет удержать Аквитанию. С ним там почти не считаются. Они самовольные ребята, эти вассалы Алиеноры. Даже ее отец не мог управлять ими.

— А ты думаешь, что сможешь? — язвительно спросил Жоффруа.

— У меня будет больше возможностей, — заверил его Генрих. — У Людовика нет ресурсов. Но когда мне будут принадлежать Англия и Нормандия, я смогу силой заставить их подчиняться.

— Ты бежишь впереди самого себя, сын мой, — устало произнес Жоффруа. — Нет никаких гарантий того, что Англия будет принадлежать тебе. Господь знает: твоя мать и король Стефан много лет жестоко сражались за корону, но Стефан все еще сидит на английском троне, хотя люди и говорят, что Господь и все святые уснули на страшное время его правления. И у него есть наследник — Эсташ. И как бы ни были справедливы претензии на трон твоей матери, они ничем не подкреплены. Она потеряла шансы на успех еще много лет назад, когда своими капризами настроила против себя англичан. — По тону Жоффруа было ясно, что он и сам не одобряет поведения жены.

— Это несправедливо! — напустился на него Генрих. — Вы никогда не любили мою мать.

— Мы всегда от всего сердца ненавидели друг друга, и ты это знаешь, — жизнерадостно ответил Жоффруа. — Но речь не об этом. Те, кого соединил Господь, должны притираться друг к другу или жить раздельно, как мы. А что касается тебя, сын мой, то забудь об идиотском плане похитить французскую королеву у ее мужа. Если не забудешь, то горько пожалеешь. Уж поверь мне.

— Никакого похищения не будет. Для меня ясно как божий день, что Алиенора по доброй воле придет ко мне.

— Тогда ты еще глупее, чем я думал! — выпалил Жоффруа. Он поднял кубок и, налив в него вина из стоявшего на столе кувшина в форме льва, осушил залпом. — Ты ее вовсе не знаешь.

— Я знаю достаточно, чтобы хотеть ее и не только за ее земли. — Лихорадочные мысли молодого герцога несли его вперед. — Вы только подумайте, отец: если я женюсь на Алиеноре, то стану хозяином всех земель от Луары до Пиренеев — громадное наследство, возможно, большего не было за всю историю. Я смогу основать империю — империю Плантагенетов. Я прославлю наш дом, и вы будете мною гордиться. Да Людовик обделается от такой перспективы!

— Именно поэтому он никогда не откажется от Алиеноры, — напомнил Жоффруа. — С какой стати он собственными руками отдаст эти земли своему вассалу? Если Людовик разведется с королевой, на ее руку сразу же объявится целая толпа претендентов. Поэтому-то он и не торопится с разводом. До чего же ты упрям, Генри! Говорю тебе: оставь ее в покое. Ничего хорошего из этого не выйдет.

— Да я буду владеть половиной Франции! Разве это «ничего хорошего»?

— Тогда подумай о своей бессмертной душе, молодой глупец.

— Я постоянно о ней думаю, можете не сомневаться, отец, — солгал молодой герцог.

Генрих закрыл дверь и, остановившись, принялся разглядывать Алиенору в мерцании свечей. На нем был все тот же простой охотничий костюм, что и на принесении оммажа. Она же, словно для контраста, надела легкое свободное платье из тончайшей белой ткани, сережки с драгоценными камнями, попросила своих дам расчесать ей волосы, сияющие теперь как яркое пламя. Алиенора вдруг поняла, что упивается той властью, которую ее красота и тело имеют над Генрихом. Она до головокружения ощущала прозрачность платья, свои торчащие соски, то наслаждение, что он получает, пожирая ее глазами.

Сбрасывая на ходу пояс и стаскивая одежду, Генрих быстро подошел к Алиеноре. У него была широкая грудь с легкой порослью каштановых волос, более темных, чем на голове, на плечах и руках — мощные мышцы. Алиенора не смогла удержаться и с приглушенным стоном бросилась навстречу, стянула с Генриха штаны, обнажив его восставшую плоть, которую принялась ласкать обеими руками. И тут он крепко обнял ее, рывком притянул к себе, прижался нетерпеливыми губами к ее лбу, потом нашел рот. Мозолистыми от верховой езды руками Генрих рывком стянул платье Алиеноры, богато украшенное вышивкой, до бедер, схватил ее за локти и чуть отодвинул от себя, чтобы полюбоваться на ее груди. Потом присел и стащил платье до конца, оно легло на пол вокруг ее ног, и теперь Алиенора стояла перед ним полностью обнаженная.

Он поднял ее и отнес на расстеленную кровать, потом лег рядом на шелковые простыни. Ласкающие руки Генриха были повсюду, и Алиеноре казалось, что она сейчас умрет от наслаждения. Она отвечала ему такими же ласками, дразня и возбуждая пальцами и языком. Наконец страсть одолела молодого мужчину, и он оседлал королеву, вошел так глубоко, как ни один любовник прежде, и, издав победный клич, затопил своим желанием. Чуть позже Алиенора требовательно взяла руку Генриха и направила его пальцы на свой клитор. Он сам знал, что ему делать дальше. Наступивший вскоре оргазм потряс ее, потому что Генрих, когда она достигла высшей точки наслаждения, снова затвердел и вошел в нее. Алиенора и представить не могла, что подобный восторг возможен.

Уснули они только несколько часов спустя. У Алиеноры не было еще такого истового, полного жизненных сил любовника, и она вдруг открыла в себе невообразимую способность к наслаждению — в тех местах, о существовании которых и не догадывалась. Потом наступил сон, тихий, глубокий, а на рассвете, когда Алиенора проснулась, Генрих снова обнял ее, и она своим бедром почувствовала настоятельную упругость его мужского естества.

Потом она лежала, прижавшись к нему, приходя в себя после восторгов любви. Они все лучше узнавали друг друга, и Алиенора понимала, что теперь ни за что не откажется от Генриха.

Его серые, горящие желанием глаза смотрели в ее глаза, губы расплылись в улыбке.

— Я думаю, — начал Генрих, — что никогда еще не чувствовал такого с женщиной. — Он на удивление нежно провел пальцами по ее щеке. Энергия, казалось уже растраченная, не иссякала, и это возбуждало Алиенору.

— Меня переполняет невыразимый восторг, — сказала она, не отрывая от него взгляда. — Скажи мне, что это не одно лишь вожделение.

— Не могу с тобой не согласиться, — усмехнулся Генрих. — Ты просто великолепна. — Он провел вытянутой рукой по всему ее телу. — Но ты мне нужна не только для постели. Я хочу узнать тебя — всю, какая ты есть. И мне нужен твой разум, не только тело. Мне нужна твоя душа.