— Едва увидев тебя, я почувствовала — нет, я уже тогда знала наверняка, — что мы предназначены друг для друга, — отважилась сказать Алиенора. — Тебе это не кажется сумасбродством?

— Нет, — ответил Генрих. — Я чувствую то же самое, и меня радует, что мы равны по силе страсти.

Да, это судьба. У Алиеноры не осталось сомнений. Восторг переполнял королеву. Господь свел их двоих. Генрих может удовлетворить не только потребности ее тела, но и ее амбиции. С того мгновения, когда они соединились, Алиенора знала, что их встреча будет иметь далеко идущие последствия, и вдруг будущее ясно открылось перед ней. Она оставит Людовика, их брак будет разорван, она вернется в Аквитанию, чтобы подтвердить свои права владения. А потом подарит Генриху и эти земли, и себя саму. Соединив ее земли с теми землями, что он получит в наследство, они построят империю, какой еще не знал христианский мир! Аквитания станет великой мировой державой. С помощью Генриха она приведет в повиновение своих непокорных вассалов и будет хорошо и мудро править страной.

— Генрих Сын Императрицы, я хочу быть твоей женой, — сказала Алиенора, глядя в его бездонные глаза.

— А я, моя госпожа, хочу быть твоим мужем! — страстно воскликнул Генрих, снова поцеловав ее. — Многие об этом говорят, и я знаю, что ты сама сомневаешься в законности твоего брака, и даже благочестивый Бернар разделяет эти сомнения. Но что Людовик? Он отпустит тебя?

— Я поговорю с ним, — прошептала Алиенора, щекоча губами его ухо. — На сей раз ему придется меня выслушать.

— Ты собираешься сказать ему про нас? — с тревогой спросил Генрих.

— Нет, конечно, — ответила она. — Я не настолько глупа, любовь моя. Ты думаешь, он отпустит меня, зная, что я хочу выйти за тебя?

— Нет, глупец — это я! Мой отец часто говорит мне об этом.

— Наш брак просто необходим, — произнесла Алиенора. — Я давно хотела свободы, но как я смогла бы ее сохранить? Вокруг меня сразу же соберутся искатели состояний. Я не могу выйти замуж за кого попало. А ты будешь моим мощным защитником и, я не сомневаюсь, станешь охранять мое наследство и поможешь мне хорошо им управлять.

Генрих долго и внимательно смотрел в ее глаза:

— Мне приходило в голову, что ты решишь, будто меня интересуешь не ты, а твое наследство. Но теперь ты, вероятно, понимаешь, что на самом деле все не так. — Он принялся играть ее сосками. — Да будь ты хоть бесприданницей, я взял бы тебя в жены. Я не лукавлю, Алиенора. Клянусь Господом!

— Я тебе верю, — с некоторым сомнением в голосе произнесла Алиенора. — Будем надеяться, что Господь на этот миг отвел взгляд Свой в сторону. Несомненно, однако, что люди, деньги и ресурсы моих земель могут оказать тебе неоценимую помощь в борьбе за английский трон.

— Значит, тебе известны мои амбиции касательно Англии! — рассмеялся Генрих. — Конечно, это никакая не тайна.

— Я вполне осознаю, — продолжала Алиенора, — что, женившись на мне, ты становишься самым значительным и богатым принцем Европы.

— И почему только мне самому это не пришло в голову? — слукавил Генрих. — Ты вдруг стала для меня бесконечно более желанной! — Он начал целовать ее — поначалу игриво, а потом все с большей страстью.

— Постой, — отстранилась Алиенора. — Мы принесем клятву стать мужем и женой?

Он замер, торжественно глядя на нее:

— Принесем. Я, Генрих Сын Императрицы, беру тебя, Алиенору Аквитанскую в мои будущие законные жены.

Алиенора села в постели, длинные волосы упали на груди.

— И я, Алиенора Аквитанская, навечно обещаю себя в твои жены, Генри. Аминь. — Она излучала такое счастье, что у него перехватило дыхание. — Теперь решено. Мы непременно сделаем все, чтобы так и случилось. Людовика предоставь моим заботам.

— Придется. Завтра мы уезжаем в Анжу. Я знаю, моя Алиенора, ты меня не обманешь. — Генрих взял ее руку и поцеловал.

Она интуитивно догадалась, что он, будучи человеком, не искушенным в придворных любезностях, довольно редко прибегал к таким куртуазным жестам. Тем более ценным было для нее такое отношение.

— Я приняла решение, — произнесла Алиенора. — Ничто не сможет нам помешать. Но мы должны строжайшим образом блюсти нашу тайну. Людовик не должен догадываться о том, что мы собираемся стать мужем и женой, пока этого не случится.

— Вполне разумно. Ведь он сделает все, чтобы нам помешать, если узнает. Людовик мне и так не доверяет. Мои владения чуть не со всех сторон окружают подвластные ему земли. Я, вероятно, самый серьезный его враг. Узнай он, что под мою руку перейдет и богатая Аквитания — да его удар хватит! — Он помолчал, нахмурился. — Но ты понимаешь, что наш брак, если мы не получим разрешения Людовика как сюзерена, может привести к войне?

— Понимаю, — спокойно ответила Алиенора. — Но у какой стороны выше шансы на победу? Борьба будет неравной. Французское королевство слишком мало и слабо по сравнению с Аквитанией, Пуату и Нормандией.

— Военная мощь — это одно, а право — другое, — напомнил ей Генрих. — Многие поддержат Людовика из чувства морального долга. Они будут обвинять нас в том, что мы своими действиями провоцировали его, не говоря уже о нарушении приличий. Но если ты готова рискнуть, моя госпожа, разве я могу тебе возражать? — В глазах молодого герцога засверкали искорки — он уже предвкушал схватку с Людовиком.

— Есть вещи, за которые стоит сражаться, — заявила Алиенора. — Я не боюсь.

— Боже, как я тебя люблю! — выдохнул Генрих и снова сжал ее в своих объятиях.

— Ступай с Богом! — сказала Алиенора, стоя в дверях и прикрывая наготу плащом. Она поцеловала Генриха на прощание в сумраке занимающегося рассвета. — Я пошлю за тобой, как только стану свободна и отправлюсь в мою столицу — Пуатье. Приезжай ко мне туда как можно скорее, если хочешь жениться на мне.

— Я не подведу тебя, — пообещал Генрих. — Можешь на меня положиться. Я жду не дождусь этого дня. — И опять он поднес ее руку к губам.

— Не представляю, как перенесу разлуку с тобой! — воскликнула Алиенора.

— Это ненадолго. Вспоминай наши три ночи любви и знай, что я тоже буду думать о них и ждать новых.

Генрих исчез в тумане едва забрезжившего утра, отправившись на поиски своего стреноженного коня, а Алиенора осталась в дверях и, еще плотнее закутавшись в плащ, принялась истово молиться о счастливом исходе их замысла.

— Домой, — прошептала она. — Я хочу домой. Хочу, чтобы эта ссылка закончилась, хочу быть среди своих, среди людей, которые меня любят. И чтобы рядом был Генрих Сын Императрицы и звался герцогом Аквитании. Мы с ним положим начало новому золотому веку. Это будет такое счастье, о каком я и не мечтала. Милостивый Господи, услышь мою молитву! Прошу Тебя, услышь мою молитву!

Глава 2

Долина Луары, сентябрь 1151 года

— Я собираюсь предпринять решительную атаку на Англию, отец, — заявил Генрих, когда они с Жоффруа возвращались домой по берегу величественной Луары. Следом скакал вооруженный отряд. День стоял жаркий, одежда прилипала к телу, пот покрывал крупы коней. — На следующей неделе я призываю моих добрых нормандских баронов на военный совет в Анжере [Анжер — столица графства Анжу, где с 870 по 1205 год правила династия, представители которой стали называться Плантагенетами.], — радостно сообщил он.

— Разумное решение, сын мой, — одобрительно сказал Жоффруа. — Твоя мать будет гордиться тобой.

Они неторопливо проскакали около мили, обсуждая предстоящую наступательную операцию, потом Жоффруа с внезапно помрачневшим лицом обратился к сыну:

— Надеюсь, ты внял моему совету относительно королевы Алиеноры.

— Да, — коротко ответил Генрих. Было ясно, что он лжет.

Жоффруа помолчал некоторое время, потом сказал:

— Ничего хорошего из этого не выйдет.

— Ты это уже говорил, отец! — выпалил Генрих.

Жоффруа ответил молчанием. Он обильно потел под шляпой, украшенной, как обычно, метелкой дрока — цветка, по которому со временем станут называть его потомков.

— Господи, какая жара, — сказал он, отирая лоб.

Генрих, который тоже потел, смотрел вперед — перед ними расстилалась широкая долина Луары.

— Не хочешь искупаться? — спросил он. — Это немного остудит нас. Река у Шато-дю-Луар неглубока — здесь, рядом.

— Я не прочь, — устало ответил Жоффруа. — Думаю, наши люди тоже не станут возражать.

У Шато-дю-Луар они спешились и начали раздеваться. Их воины растянулись под деревьями прикорнуть в тени, другие отвязывали седельные мешки, чтобы напиться и перекусить. Один или двое скрылись среди деревьев, дабы облегчиться. Солнце выжигало и без того сухую траву, в которой стрекотал хор кузнечиков да метались туда-сюда ящерицы.

Жоффруа и Генрих, обнаженные, устремились к берегу и нырнули в реку, потом поплыли, делая мощные гребки в неторопливом потоке. Они смеялись, энергично брызгали друг в друга, затем принялись бороться в воде. Генрих с удивлением обнаружил, что мускулы отца тверды, как металл. Неплохо для тридцативосьмилетнего старика, решил он. Генрих скользнул взглядом по мощному естеству Жоффруа и впервые задумался о том, правду ли говорил ему отец: в самом ли деле тот познал Алиенору, а если познал, то сумел ли удовлетворить ее так же, как и он.

Оставив свои единоборства, они два раза сплавали на другой берег и обратно, потом выползли на сушу, где посидели некоторое время на солнце, чтобы просохнуть, прежде чем одеться.

— Нужно найти место, где переночевать, — сказал Жоффруа. — Пошлем вперед дозор. Мой замок Ле-Люд тут недалеко — в Сарте.

Удобно устроившись в крепости и дав задания смотрителю замка и его подчиненным, Жоффруа приказал принести еду. Он сел за стол вместе с сыном и своими воинами. Подняв серебряный кубок со сладким анжуйским вином, Жоффруа провозгласил тост за успешные действия Генриха в Англии.

— Моя победа неизбежна, — горячо сказал Генрих. Вино придало ему храбрости и самоуверенности.

Генрих заметил, что отец его раскраснелся, и приписал это жаре, хотя в каменной громаде замка было прохладнее, чем под открытым небом. Потом Жоффруа отказался от жареной дичи, сказав, что у него в такую погоду пропал аппетит. Чуть позднее Генрих, поглощая остатки своего обеда, впервые испытал беспокойство, когда отец отказался от предложенной ему вазы с фруктами, а потом вдруг ухватился за край стола, и его затрясло.

— Вы не заболели, отец? — взволнованно спросил Генрих. Насколько ему было известно, Жоффруа ни разу в жизни не хворал.

— Ерунда, лихорадка. Не стоит беспокоиться, сын мой. — Слова давались ему с трудом.

Генрих положил мозолистую ладонь на лоб Жоффруа — лоб горел.

— Не нужно было мне купаться в жару, — проговорил отец, пытаясь улыбнуться. — Наверно, простудился.

— Вам нужно лечь в постель, сир, — посоветовал Генрих.

— Да, я, пожалуй, лягу, — согласился Жоффруа.

Но стоило графу попытаться подняться на ноги, как он тяжело рухнул обратно на стул. Генрих подскочил к отцу с четырьмя воинами, и вместе они подняли больного по винтовой лестнице в спальню наверху, где Жоффруа распростерся на меховой подстилке, которой была укрыта деревянная кровать. Теперь его непрерывно трясло, тело горело, а пальцы были как лед.

— Напрасно он стал купаться, — сказал один из воинов.

Генрих сердито уставился на него:

— Разденьте его.

— Вы с ума сошли? — возмутился воин. — Его, наоборот, нужно укрыть.

— Отец и так весь горит. Ему нужно остыть, — возразил Генрих. — Снимите с него одежду.

Люди неохотно подчинились, оставив на Жоффруа, из соображений приличия, одни штаны.

— А теперь принесите таз с водой и тряпку.

Воины ушли, недовольно бормоча, что молодой сеньор спятил — он убьет графа, но, однако, подчинились.

Генрих обтер смоченной в воде губкой тело Жоффруа, делая это с сыновней готовностью и любовью. Он желал отцу поскорее поправиться.

— Вы полны сил, отец. Вы должны держаться!

Жоффруа безжизненно лежал на кровати, взгляд подернулся мутной поволокой. Он что-то бормотал, и Генрих нагнулся над отцом, прислушался. Большинство слов было неразборчиво, но он смог разобрать: «Не делай этого» и «Алиенора». Генрих помрачнел, поняв, о чем говорит отец, но все же предпочел сделать вид, что не понял. Это был всего лишь бред больного.

Стараясь не вслушиваться в отцовский бред, Генрих просидел у постели Жоффруа всю ночь, но лихорадка лишь усилилась. Чуть поодаль стояли на страже воины, покачивая головами при виде неправильного лечения. Но Генрих перенял эту мудрость у своего старого учителя мастера Мэтью из Лудена, очень сведущего человека, который многому его научил, когда Генрих был в Англии, в Бристоле. Мэтью преподал ему не какие-нибудь книжные, а самым настоящие практические знания. Эти необразованные воины не умели ничего подобного. Генрих знал, что его отец будет жить.

Но Жоффруа становилось не лучше, а хуже, и бульшую часть второй ночи Генрих провел, торгуясь с Господом. Если Господь пощадит отца, то он, Генрих, готов отказаться от Алиеноры. Он клялся в этом от чистого сердца, хотя представить не мог, как откажется от нее. Бог, казалось, послушал его, и, когда взошло солнце, Жоффруа открыл глаза — они теперь не смотрели безумным взглядом, и впервые с начала болезни граф заговорил разборчиво.

— Сын мой, — проговорил он. Лицо его, несмотря на загар, было бледно. — Поклянись мне, что если ты когда-нибудь станешь королем Англии, то передашь мои графства Анжу и Мен твоему брату Жоффруа.

— Отец! — воскликнул взбешенный Генрих, не любивший своих младших братьев и сестер. — Во-первых, ты не умираешь, а потому сейчас не время давать клятвы. А во-вторых, ты просишь меня отказаться от родового наследства. Я не могу это сделать, даже если ты потребуешь.

— Я умираю… — хриплым голосом сказал Жоффруа. — Чувствую, конец близок. И приказываю не предавать мое тело земле, пока ты не поклянешься сделать то, о чем я прошу.

— Но, отец, Анжу и Мен должны принадлежать мне по праву рождения, ведь я твой старший сын, — возразил Генрих.

— У тебя есть Нормандия, и если будет на то воля Божья, ты получишь и Англию, — слабеющим голосом проговорил Жоффруа. — Разве этого не достаточно? Неужели ты не можешь утешить умирающего отца?

— Нет! — твердым голосом произнес Генрих. — Извини. Я не могу это сделать. Твоя просьба несправедлива.

Жоффруа посмотрел на него печальным взором:

— Тогда хотя бы обещай, что не будешь добиваться союза с французской королевой. Я прошу об этом, заботясь только о твоей душе. С земными заботами я покончил.

— Я отказался от нее, — искренне сказал Генрих, зная, что, если отец умрет, он будет избавлен от обязанности выполнять это обещание. Ведь смерть отца будет означать, что Господь не выполнил Своих обязательств по сделке.

— Тогда я умираю спокойно, — прохрипел Жоффруа, чье дыхание становилось все короче.

— Отец, не умирай! — в панике вскричал Генрих, хватая Жоффруа за руки и пытаясь втереть тепло в холодные пальцы. Но вскоре в ужасе отпрянул — руки отца безжизненно упали, глаза остекленели. — Отец! Отец! — разразился шумными рыданиями Генрих.

Воины скорбно склонили головы, потому что граф был для них хорошим господином. Они опустились на колени у одра, отдавая дань уважения отошедшей душе. Ошеломленный Генрих несколько мгновений спустя присоединился к ним. Он не сразу понял, что теперь он не только герцог Нормандии, но и граф Анжу и Мена, владыка четвертой части Франции.

Стоя у завернутого в саван тела отца, которое лежало на смертном одре, Генрих сказал своим людям:

— Граф оставил нас, но я не могу отдать приказ похоронить его, потому что не желаю приносить клятву о лишении себя самого наследства.

— Но оставить тело вашего отца разлагаться на такой жаре будет оскорблением его памяти! — воскликнул смотритель замка, прекрасно понимая, что Генрих, известный непоседа, вскоре уедет, оставив тело лежать здесь, и ему, смотрителю, придется все решать самому.

— Вы должны похоронить его, сир, — заговорили воины. — И должны принести клятву, которую не принесли раньше. Вы не можете оставить его здесь, не предав земле. Он засмердит весь замок.

— Хорошо, — согласился Генрих, чуть не плача от злости. — Я обещаю отдать Анжу и Мен моему брату Жоффруа. Теперь вы довольны? А сейчас мы скачем в Ле-Ман, чтобы все подготовить к погребению отца в монастыре Сен-Жюльен.

Произнеся клятву, он подумал: «Какие бы обеты я ни приносил, я все равно закреплю свои права владения на Анжу и Мен, добьюсь покорности моих вассалов и только после этого буду думать об Англии и короне, которая по праву принадлежит мне. И я женюсь на Алиеноре — с одобрения короля Людовика или без него».

Глава 3

Париж, сентябрь 1151 года

— Людовик, ты должен выслушать меня, — начала вдруг Алиенора, когда они ужинали в ее покоях.

Слуги, подав жареного кролика, хлебные лепешки, фрукты и твердый сыр, оставили их вдвоем трапезничать в мерцании свечей.

Людовик повернул к жене голову со светлыми, коротко стриженными волосами. Он отрезал свои красивые длинные локоны в знак скорби после пожара в Витри. Глаза его светились печалью. Он понимал, что скоро потеряет Алиенору, эту красивую женщину, странным образом покорившую его сердце, но никогда — тело, и с опаской ждал того мгновения, когда она произнесет слова, которые сделают разрыв неизбежным.

— Мы с тобой давно знаем, что существуют серьезные сомнения по поводу законности нашего брака, — осторожно сказала Алиенора.

От исхода этого разговора зависело слишком многое, и королева изо всех сил старалась держать свою прирожденную импульсивность в узде, не позволяя ей погубить все.

Сердце Людовика сжалось. Алиенора так красива в своем украшенном драгоценностями синем платье, ее прекрасные волосы водопадом струятся по плечам. Он не мог поверить, что королева просит его отказаться от нее.

— Сам Папа Евгений благословил и освятил наш союз, когда мы были в Риме, — тихо отозвался король. — Ты разве забыла?

— Как я могу это забыть?

Все существо Алиеноры запротестовало при воспоминании: улыбающийся понтифик взывает к ним, просит отринуть все различия и противоречия, а потом — что было крайне стеснительно — отводит их в роскошную спальню с шелковым балдахином и резной кроватью и предлагает воспользоваться ею в полной мере. Так они и сделали с Божьей помощью, Людовик овладел Алиенорой на свой обычный манер — неловко и словно извиняясь. Следствием этого соития стала маленькая Алиса, которой теперь исполнился год. Но с тех пор Людовик не прикасался к жене. Алиенора нередко спрашивала себя, что бы сказали об этом французские бароны, которые обвиняли ее в неспособности родить королю наследника.

— Но люди великой мудрости придерживаются иного мнения, — осторожно сказала она и взяла гроздь винограда. — Например, аббат Бернар. И епископ Ланский. Бернар тверд в убеждении, что наш брак противозаконен. Он спрашивает, почему ты так придирчив в том, что касается кровного родства, когда речь идет о других, тогда как все знают, что мы находимся в пятиюродном родстве. Он хочет поговорить с тобой.

Людовик нахмурился, он приходил в ужас при одной мысли о том, что Бернар снова начнет мучить его. Король беспомощно посмотрел на Алиенору, перестал есть, не в силах больше проглотить ни кусочка.