— Уж и не знаю, кого из двух я люблю больше, — обыкновенно говорила она миссис Моррис, приводя Сэмми домой.

Щеки у Энни от таких прогулок румянились от свежего воздуха, растрепанные ветром волосы выбивались из-под шляпки, глаза сверкали.

— До чего ж хороши наши долины весной, когда реки бурлят, а на деревьях появляются нежно-зеленые клейкие листочки. Вот и новорожденные ягнята сейчас словно с ума посходили — бегают, взбрыкивают крохотными копытцами. А как смешно смотреть на телят, когда они прячутся от дождя под материнскими животами. А форели — видели бы вы форелей! Они прямо-таки выпрыгивают из Дурнселлского водопада. Восхитительное зрелище, миссис Морис! — впечатления просто переполняли Энни. — Но еще мне нравятся наши торфяные болота осенью. Когда стоишь на верхушке высокого камня, смотришь вдаль и не видишь ничего на мили вокруг, кроме зелено-коричневой, такой обманчиво спокойной поверхности болот, редкого кустарника да серо-голубого неба над головой с плывущими, словно корабли, белыми облачками… — Тут она останавливалась и чуточку виновато улыбалась миссис Моррис. — Что-то я разболталась, — говорила она строго. — А у меня еще отец чай не пил. Надеюсь, он не будет слишком ругать холодный обед, который я оставила для него, но вы знаете, он такой ворчливый…

Почти все то же самое она выложила Салли и на этот раз.

— Да уж знаю, — с осуждением в голосе ответила та на последние слова Энни. — А я вот что тебе скажу, Энни Эйсгарт, тебе бы не повредило чуточку больше думать о себе — и поменьше о своем папаше. Пора тебе познакомиться с каким-нибудь приятным парнишкой. В конце концов, девушка, ты настоящая находка для молодого человека: твой отец богат, а ты сама — лучшая хозяйка в округе. Да еще и сама ничего себе, — добавила Салли, словно спохватившись.

— Может, так оно и случится в один прекрасный день, — улыбнулась несколько озадаченная неожиданным поворотом Энни. — Когда Джош вырастет и будет в состоянии самостоятельно зарабатывать на жизнь. — Она вдруг засобиралась и начала перед зеркалом прилаживать к волосам скромную шерстяную шляпку.

— Когда Джош вырастет и станет самостоятельным, будет поздно, — резко сказала миссис Морис. — Ты станешь старухой, старой девой, тебя можно будет посыпать нафталином и повесить на вешалке в шкаф.

Энни вспыхнула.

— Может, так и будет, миссис Моррис, — сказала она, направляясь к двери. — На все воля Божья.

Салли из окна следила, как Энни поднималась в гору. Ей предстоял длинный путь до «Виллы, увитой плющом». Вряд ли Фрэнк ради дочери разорится на покупку маленькой тележки с пони. «У нее молодые ноги, ну вот пусть ими и пользуется», — имел обыкновение говорить мистер Эйсгарт. В некотором смысле он был прав, по крайней мере, его дочь действительно была молодой и сильной. Но правда заключалась также и в том, что молодость Энни быстро улетучивалась под грузом возложенных на нее забот. Она была одинока, как, впрочем, был одинок и ее отец. Энни часто говорила, что Фрэнк не слишком хотел переезжать в новый дом и, если бы речь не шла о проклятом престиже, он бы давно продал свое дело и не трогался бы никуда с Монтгомери-стрит, где ему всегда нравилось жить. Если бы такое случилось, Энни, возможно, встретила бы там спутника жизни и получила бы от судьбы свою долю счастья. Но что толку в бесполезных разговорах — люди были прекрасно осведомлены, что Энни не удастся выйти в ближайшем будущем замуж, поскольку в этом случае Фрэнк потерял бы прекрасную экономку, а он был слишком эгоистичен, чтобы допустить подобное.

Когда Энни наконец добралась до дома, отец сидел за дубовым столом, покуривая трубку в ожидании дочери.

— Извини, что опоздала, папочка, — скороговоркой выпалила она, вешая шляпку на медный крючок, прибитый к кухонной двери. Затем она стала торопливо раздувать огонь в очаге, чтобы водрузить на него большой металлический чайник. — Чай будет готов через несколько минут. Ты не забыл достать из очага горшок с бараниной? В прошлый раз, помнится, тебе понравилось холодное мясо на обед…

— Хватит болтать, Энни. Лучше присядь, и поговорим, — внезапно оборвал ее отец.

От удивления Энни даже перестала возиться с чаем и подняла голову. Она с беспокойством посмотрела на отца, лихорадочно перебирая в уме, что такое могло стрястись в ее отсутствие. Конечно, она опоздала, но предупредила домашних, что пойдет с детьми на прогулку в долину, нет, видимо, причиной странного поведения отца было что-то другое. Но что? Все рубашки она выстирала, погладила и аккуратно сложила в гардероб. Носки были заштопаны, а дом, как всегда, сверкал. Может быть, с кем-нибудь из домашних приключилась беда?

— Неприятности с нашим Джошем? — спросила она со страхом и, вытирая руки о фартук, присела к столу напротив отца.

— Нет, с ребятами все в порядке. Умерла твоя двоюродная тетка Джесси. Двоюродная сестра твоей матери, ты разок видела ее — на похоронах Марты. Она уехала в поисках счастья куда-то в Нортумберленд. Так вот, она завещала тебе небольшое состояние. Хотя я ума не приложу, почему она оставила именно тебе, а не ребятам. — Тут Фрэнк принялся пальцем утрамбовывать табак в трубке.

— Состояние? — переспросила пораженная Энни.

— Ага, девушка. Она оставила тебе сотню фунтов. В память о твоей матери. По крайней мере, так было сказано в завещании. А это значительно больше, чем рабочий зарабатывает за год. Поэтому не стоит тратить их на глупые тряпки, горжетки или всякую ювелирную дрянь. Думаю, что твоим деньгам место в банке вместе с остальными.

Круглые карие глаза Энни, казалось, округлились еще больше, когда она вдруг медленно произнесла:

— Но это мои деньги. Тетя Джесси завещала их мне. Фрэнк молча затянулся своей трубкой — он не привык, чтобы дочь возражала ему.

— Ну да, они твои, — согласился он, — но девушка не может иметь свой собственный счет в банке. Положим их на мой счет, до тех пор пока они не понадобятся тебе по-настоящему. Вот так.

Энни сердито посмотрела отцу в глаза. Сотня фунтов казалась ей огромной суммой. Она даже не представляла, как выглядит такая куча денег. Но теперь они принадлежали ей, и девушке отчаянно хотелось взглянуть на неожиданное богатство.

— Тетя Джесси завещала деньги мне, — упрямо повторила она. — Я имею право делать с ними что захочу.

Фрэнк отодвинул стул, вынул трубку изо рта и холодно сказал:

— У тебя нет никаких прав, Энни Эйсгарт, и не забывай об этом. Ты сделаешь так, как тебе сказано, и хватит разговоров.

Энни опустила голову и посмотрела на свои руки, огрубевшие и покрасневшие от домашней работы, с некрасивыми обломанными ногтями.

— Бедная тетя Джесси, — проговорила она, смахивая слезы, выступившие от сознания собственной беспомощности. — Ее не успели еще похоронить, а мы уже ссоримся из-за ее денег.

Оба молчали. Слышно было только, как Фрэнк пыхтит своей трубкой.

— Отец, ну, пожалуйста. Я раньше никогда ни о чем не просила, — в последний раз попыталась Энни тронуть сердце отца. Она смотрела на его спокойное, лишенное эмоций лицо, и сердце ее трепетало — деньги внезапно превратились для нее в символ свободы, ведь благодаря неожиданному наследству в один прекрасный день она смогла бы выкупить себе волю… Разумеется, не раньше, чем Джош превратится во взрослого человека, влюбится в какую-нибудь хорошенькую девушку и покинет их дом, чтобы свить собственное гнездо. Она затаила дыхание, вдруг заметив на лице отца несвойственное тому выражение неуверенности, и вздохнула с надеждой.

— В конце концов, — пробормотал Фрэнк, — деньги завещаны тебе в память о покойной матери. Так говорила тетка Джесси… Однако тебе придется найти безопасное, надежное место, чтобы хранить их, Энни. Я, во всяком случае, снимаю с себя всякую ответственность за их сохранность.

Ей захотелось обнять отца, но она знала, что это немыслимо — за всю свою жизнь она ни разу этого не делала, поэтому она просто сказала:

— Благодарю тебя от всего сердца, отец, а завтра в церкви я поблагодарю тетю Джесси за то, что она не забыла о моем существовании. А что касается денег, не беспокойся. Я буду хранить их под матрасом, где никто и никогда их не найдет.

И Энни возбужденно засуетилась на кухне, накрывая на стол. Мальчики вот-вот придут, как всегда, точно в шесть — в это время отец неукоснительно требовал их присутствия в доме по субботам. Поэтому ей следовало поторапливаться. Но сегодня она работала с особенным подъемом и даже тихонько затянула песенку. Энни дала себе слово не расходовать свое богатство впустую, а приберечь его на черный день.

1906 год оказался роковым годом, полностью изменившим жизнь всех обитателей дома на холме Эйсгарта. Любимцу Энни Джошу исполнилось девятнадцать лет, и он был не просто симпатичным парнем, а настоящим красавцем. Его лицо поражало тонкостью черт, большие серые глаза казались темными от обрамлявших их длинных ресниц, а на голове в романтическом беспорядке вились непокорные пряди густых русых волос. Он был высок, строен и мускулист. Он походил на классическую греческую статую, но красивым люди его называли из-за доброжелательного, спокойного взгляда и мягкой улыбки, придававшей всему его лицу удивительно располагающее и дружелюбное выражение.

— Джош Эйсгарт несколько диковат, — в один голос говорили соседи, — но в любой момент готов помочь каждой приблудной собаке и никому не причинил ни малейшего зла. — Они называли Джоша «вечным младенцем».

Сэмми Моррис прекрасно помнил тот день, когда он впервые понял, насколько красив Джош и насколько безобразен он сам. В этот же день он также понял, что любит Джоша.

Они отправились на прогулку в долину вместе с другими знакомыми ребятами. Джош, высокий и сильный, оказался во главе группы: высоко подняв красивую голову, он с улыбкой озирал красоты природы, раскинувшиеся перед ним. Он совершенно не нуждался в крепкой палке, которую держал на всякий случай в руках, чтобы перебираться с одного крутого утеса на другой или карабкаться на высокие валуны, имевшиеся в долине в изобилии. Он перепрыгивал с одного возвышенного места на другое, словно олень. Сэмми, который плелся в самом хвосте, с ревнивым чувством наблюдал, как другие парни с восхищением следили за каждым жестом своего кумира, обменивались с ним шуточками и похлопывали с приязнью по плечу. Сэмми не привык делить товарища с кем-либо еще. Раньше они проводили время только вдвоем.

Когда они добрались до реки, он впал в состояние мрачной меланхолии и брел на значительном удалении от приятелей. Догнав наконец товарищей, он увидел, что они разделись и плещутся в прудике, образовавшемся от весеннего разлива бегущей рядом бурной реки. Джош, совершенно обнаженный, стоял на верхушке небольшой скалы, нависшей над прудом, и со своей неизменной легкой улыбкой изучал его темную, спокойную поверхность. Восторженное молчание установилось в маленькой группе, когда он, высоко подняв руки, готовился совершить прыжок в воду. Сэмми, затаив дыхание, вглядывался в его стройное, мускулистое тело юного атлета и с невинной бесстыдностью выставленные на всеобщее обозрение признаки мужественности. Откинув голову назад, Джош на мгновение застыл на скале, а затем, изогнувшись и напрягшись, словно натянутый лук, бросился вниз головой и идеально вошел в воду, почти без всплеска, разрезав темную поверхность пруда. Вынырнув на поверхность, Джош подплыл к берегу и ловко вскарабкался на согретую солнцем скалу, где его ждали товарищи. Со смехом он потряс мокрой головой, и целый водопад искрящихся капель пролился с его русых кудрей. Устроившись на скале, он дружески приобнял за плечи Мерфи, смуглого ирландского парня, жившего на соседней улице.

Ревность уколола Сэмми прямо в сердце, потом она прожгла его до желудка и железной рукой сжала внутренности. Джош его друг! Он принадлежит только ему. Но Джош оказался ветреным парнем, он относится и к другим ребятам не хуже, чем к Сэмми, и теперь было похоже на то, что его лучшим другом стал Мерфи.

Сэмми разделся, поеживаясь от прохладного северо-восточного ветра, который, казалось, дул в этом краю вечно, даже в самые жаркие дни. Как бы со стороны, он осмотрел свое тело, сравнивая собственный бочкоподобный торс и короткие мускулистые ноги с изящным и стройным силуэтом Джоша. Хорошо развитая, выпуклая мускулатура Сэмми выглядела тяжеловато по сравнению с гармонично развитыми мускулами его друга. После неутешительного осмотра Сэмми ощутил себя чуть ли не более уродливым, чем знаменитые монстры, украшавшие фасад собора Парижской Богоматери.

А Джош и Мерфи с хохотом уже резвились в воде, то ныряя, подобно дельфинам, то стараясь оседлать один другого. Другие ребята просто барахтались рядом. Сэмми с робостью тоже попытался присоединиться к обществу, но, в сущности, он никогда не чувствовал себя своим в компании сверстников. Его всегдашним занятием было наблюдение. Оттого всем и показалось странным, когда позже он объявил, что ничего не знает о дальнейших событиях.

Потом Сэмми рассказывал матери, что все они бултыхались в пруду, за исключением Джоша и Мерфи, которые, подначивая друг друга, старались нырнуть как можно глубже. Через некоторое время остальные парни замерзли или устали и уселись обсыхать на берегу. Сэмми утверждал, что Мерфи, должно быть, выплыл из пруда через узкий пролив в реку, чтобы еще больше выпендриться перед прочими, и особенно перед Джошем. Ничего больше Сэмми не мог рассказать, за исключением того, что Мерфи исчез. Прошло целых два дня, прежде чем нашли его тело, обмотанное скользкими зелеными водорослями. Его прибило к противоположному берегу. Голова Мерфи была размозжена, и люди решили, что, он ударился о подводную скалу во время ныряния.

Когда Энни спрашивала о случившемся Джоша, тот просто пожимал плечами и ничего не отвечал, хотя старательно отводил глаза, чтобы не встретиться взглядом с сестрой. Энни решила, что его внутреннее замешательство объясняется глубокой печалью, и сочувственно похлопала его по плечу.

— Все в порядке, Джош, — сказала она. — Мерфи нельзя было никак помочь, иначе, я уверена, ты сделал бы все возможное. Уж я-то знаю.

С тех пор как Сэмми и Джош закончили учебу в возрасте четырнадцати лет, они оба трудились на Фрэнка Эйсгарта. Ребята начали карьеру с самого низа и вкалывали, как в свое время и Фрэнк, подсобными рабочими, разнося кирпичи по строительным лесам. Они также замешивали цементный раствор и учились ровно вести кирпичную кладку. Приятели уже умели проводить необходимые измерения, знали, как вставить оконную раму, покрыть черепицей крышу, и отлично справлялись со штукатуркой стен.

Сэмми любил физический труд, а Джош ненавидел, хотя никогда бы не осмелился сказать об этом отцу. Но Энни знала о его отношении к работе. Никому, кроме нее и Сэмми, он не стал бы исповедоваться. Его братья уже обзавелись собственными семьями, поэтому на «Вилле, увитой плющом» проживали только Энни, Фрэнк и Джош.

— Ну, хорошо, а чем бы ты хотел заняться, Джош? — спросила как-то Энни брата.

Тот пожал плечами.

— Я бы не прочь стать лесником, — лениво промолвил он, — в каком-нибудь богатом лесничестве. Или, на худой конец, фермером, который ухаживает за коровами и собирает урожай.

— Эх, парень, а ведь ты типичный мечтатель, — рассмеялась Энни. — Что ты понимаешь в работе лесничего или в уборке урожая?

Сэмми догадывался, что Энни беспокоится за Джоша.

— Иногда я даже не знаю, где он пропадает, — жаловалась она товарищу брата, — или чем занимается. Он исчезает, вот и все.

— Да ты не волнуйся, — пытался успокоить ее Сэмми. — Я постоянно за ним наблюдаю.

Он вспомнил, как в возрасте семи лет они поклялись, что навсегда останутся лучшими друзьями и будут заботиться друг о друге, что бы ни случилось. И они закрепили потом свою клятву кровью, порезав большие пальцы рук и сцепив их таким образом, чтобы кровь перемешалась. Сэмми хранил клятву, даже когда Джошу пришла в голову фантазия проверить его чувства и он начал демонстративно проводить время с другими парнями, отодвигая друга на второй план. Сэмми, впрочем, тоже не раз устраивал всевозможные проверки, подбивая Джоша на поступки, сама мысль о которых в жизни бы не пришла ему в голову. Они балансировали на парапете железнодорожного моста или бегали наперегонки по железнодорожным путям в тот момент, когда за ними на огромной скорости шел мощный локомотив и только секунды отделяли их от смерти. Но более всего раздражал Сэмми интерес, который начал проявлять Джош по отношению к прекрасному полу.

— Оставь ты девиц в покое, — с отвращением говорил он, глядя, как Джош со значением улыбается проходящим мимо юным дамам. Или:

— Зачем тебе понадобилось назначать ей свидание? — недоумевал Сэмми, когда рядом с овощным магазином в Киркгейте Джош подцепил острую на язычок, но вполне готовую к услугам барышню.

Именно тогда Сэмми ощутил уже знакомое жгучее чувство ревности, выворачивающее наизнанку, и подумал, что вот-вот умрет от страшной внутренней боли. Потом он сказал себе, в который уже раз, что в отношениях между ним и Джошем так сложилось, что страдать из них двоих придется ему, причем постоянно, и с этим фактом предстоит свыкнуться.

Энни с некоторых пор не могла понять, почему Джош без видимых причин вдруг загрустил. Каждый вечер он приходил с работы, умывался и молча садился за стол пить чай, точно как его отец. Он стал не похож на самого себя. Целую неделю он просидел дома, никуда не отлучаясь, да и Сэмми не приходил навестить его. Энни полагала, что они поссорились, но в чем бы ни заключалась причина их разлада, Джош не считал нужным ей об этом рассказать. И вот она сидела вечерами и вязала, наблюдая за тем, как ее брат кидался к двери, стоило раздаться малейшему звуку, хотя бы отдаленно напоминавшему стук. Или же он просто смотрел в огонь, не говоря ни слова, даже не развернув свежий номер «Йоркширских вечерних новостей», лежавший на столе рядом с ним. Впрочем, все газеты писали только о нашумевшем недавнем убийстве в их краях, так что Энни не удивлялась равнодушию брата к прессе, вряд ли подобная тема могла поднять ему настроение. Сама она внимательно, хоть и со страхом, читала эти статьи. Произошло уже второе убийство, и жертвой снова оказалась молодая девушка. «Убийство при луне» — так окрестили газеты эти ужасные события. Дело в том, что оба убийства были совершены в полнолуние, и с тех пор ни одна молодая особа в Лидсе не чувствовала себя в безопасности.

Часы на каминной полке — те самые часы в футляре из красного дерева, которые Фрэнк Эйсгарт подарил своей невесте перед свадьбой, — мелодично пробили девять. Энни со вздохом отложила вязание и поднялась с кресла.

— Может, выпьешь чашку чаю, прежде чем я пойду спать? — спросила она, останавливаясь за стулом, на котором сидел Джош.

Но он лишь отрицательно покачал головой. Энни начала было подниматься по лестнице, но вдруг заколебалась и спустилась вниз.

— Я знаю, что-то произошло, — тихо сказала она. — Почему бы тебе не облегчить душу и не рассказать мне обо всем. Я уверена, что ничего страшного не случилось. Готова поспорить, что твое подавленное настроение связано с неудачей на любовном фронте. — И она ободряюще улыбнулась. — Ну, давай же, расскажи мне о ней. Вдруг я смогу тебе помочь?