— Как-нибудь я расскажу тебе одну историю, — сказал он и ушел, почесывая в затылке.

Коул решил, что это печальная история, в которой замешана женщина. Он как-то нашел в дядином письменном столе пыльную старую фотокарточку этой женщины, она была похожа на Покахонтас, сидела на мотоцикле, скрестив руки, и улыбалась фотографу. Коул подумал, что дядя что-то упустил в жизни. Но такое случается у многих. Что-нибудь случилось, или они глупостей наделали. И вдруг их жизнь пошла не так, как хотелось. Коулу стало интересно, что стало с той женщиной и знает ли об этом дядя.

В школе его сторонились, будто случившаяся в семье беда — это как запах от одежды, как едкий аэрозоль. Но был один парнишка, Юджин. На перемене они ходили за бургерами. Или сворачивали за угол к школе святого Антония, чтобы взглянуть на Патрисию. Она вечно стояла у дверей без пальто и дрожала. В последний момент она подходила к забору — когда монахиня уже успевала свистнуть в свисток. У них была буквально секунда, глаза ее блуждали по его лицу, словно она что-то искала. Их руки соприкасались на изгороди, кончики ее пальцев как дождевые капли. Она больше не носила растянутые гольфы. Новые обтягивали ее худые икры, и волосы были собраны на затылке в пучок. На веках у нее была голубая пудра, похожая на небесную пыль, если такая вообще есть на свете. Их объединяло что-то безмолвное, настоящее.

Бабушка Юджина жила над лавкой Хака. Отец его сидел в тюрьме за торговлю наркотиками в поездах. О матери он никогда не говорил, но однажды, когда он доставал мелочь, из кармана выпала ее фотография, и Коул поднял ее с тротуара.

— Умерла, — сказал Юджин.

Это их объединяло — мертвые матери. Бабушка его работала на фабрике пластмассовых изделий. Она была сортировщицей, и таких больших рук у женщин он прежде не видел — словно перевернутые черепашьи панцири. Она клала их на колени и сплетала пальцы. Юджин серьезно относился к учебе. Они вместе делали домашку в библиотеке. Люди всегда смотрели на Юджина, потому что он был чернокожий и выделялся. Библиотека находилась в старом здании, и когда было холодно, там разжигали камин, такой большой, что туда можно было войти, и в нем висел старый черный чайник, будто у доброй ведьмы. Книги располагались на полках, словно зрители, и пахли всеми грязными руками, что касались их страниц. Сотрудники сидели в зеленых кожаных креслах, дядьки с острыми красными лицами, или дамы, похожие на учительниц. Старые кошелки, как их называл Юджин, листали страницы, поджав губы. Старики вечно готовы тебя отругать за что-нибудь. Даже его собственный дедушка мог ударить его свернутой газетой буквально ни за что. И еще один человек сидел за персональным столиком, заваленным газетами. Он сплел из оберток жвачек впечатляющую цепочку, длиной в руку. Как-то он угостил Коула пластинкой мятной резинки. Через день-другой Коул вспомнил о ней, уже размякшей, достал и поделился с Юджином, тепло вспоминая того мужчину из библиотеки.

В Чозене был человек, который ходил задом наперед. Он был почти семи футов ростом, немного сутулился, ноги его напоминали страусиные лапы. Казалось, все просто — он смотрел через плечо, чтобы видеть, куда идет. Никто не знал, зачем ему это. Однажды они проследили за ним до дома, зигзагами перемещаясь по улице. Тот человек жил с матерью в трейлере на парковке за китайским рестораном, где, по слухам, подавали кошек и собак. Говорили, будто владельцы ночью разъезжают по городу и ловят бездомных животных. Если пройти мимо кухни, можно было услышать, как кипит еда в кастрюлях и на сковородках, а повара спорят по-китайски, курят и играют в кости. Коул не понимал, как человек, ходящий задом наперед, может поместиться в трейлер, не говоря об остальном. Мать его вроде была цыганкой, из тех, к кому ходят погадать. Они видели, как она высунула голову, чтобы выяснить, не смотрит ли кто, а потом захлопнула дверь и задернула штору.

Они с Юджином ушли с парковки спиной вперед. Это было забавно, все казалось каким-то другим. Когда они вернулись к Юджину домой, его бабушка сидела на крыльце в шезлонге.

— А чего это вы, ребята, так ходите? — спросила она. Почему-то им показалось, что они в жизни ничего смешнее не слышали, и оба рассмеялись. Старая женщина покачала головой. — Боже, ну вы и парочка. Не знаю, что с вами поделать.

Дядя где-то откопал для него велосипед, ржавый голубой «рэли», приспособил сзади корзину и отправлял его за покупками, когда было что-нибудь нужно: лампочки в стройтоварах, блок сигарет, и Коулу не нравилось, как смотрели на него люди в городке, будто у него на лбу было написано «Мертвые Родители». Он обнаружил, что ему многое сходит с рук. Он мог у всех на виду стащить батончик, и даже если кто-то замечал, ему ничего не говорили.

По воскресеньям Райнер заставлял их ходить в церковь. Они приглаживали волосы бриолином, застегивали рубашки и чистили ботинки, а он выдавал им галстуки. Они шли туда через крыльцо на Дивижн-стрит, вызывая сочувствие и восхищение соседей. Импровизированное отцовство подняло статус их дяди среди местных, и он шел с каким-то особым шиком и достоинством.

В церкви Райнер предпочитал последний ряд, и сидел на скамье, вытянув длинные ноги в проход и скрестив руки на груди, ковыряя во рту зубочисткой. Как правило, он еще и решал кроссворд. На лице появлялось выражение озарения, и он вписывал очередное слово. После церкви он покупал им пончики, и другие покупатели кивали и преувеличенно улыбались, будто жалея их и всячески пытаясь это скрыть.

Хейлов все знали. Это было написано на лице буквально у всех. Даже у его учителей. Они знали, что он вырос на грязной ферме. Они знали, что его родители — неудачники-самоубийцы. Они знали, что его брат Уэйд драчун, а Эдди станет в лучшем случае автомехаником. Им не нравился Райнер с его крысиным хвостиком, подружкой-мексиканкой, странным домом и уродливой спецовкой для мойки окон. И даже когда Коул знал ответ и поднимал руку, его никогда не вызывали.

Но дядя думал, что он просто гений.

Как-то воскресным вечером к двери подошел продавец энциклопедий. Они как раз ужинали, но Райнер впустил торговца.

— Вам в этом доме не понадобится никого уговаривать, — сказал он. — У меня растет очень умный мальчик.

— Правда?

Райнер встал за стулом Коула и положил руки ему на плечи. Тяжесть дядиных рук убедила его, что все хорошо, что он вырастет и станет мужчиной, как все. В то же время он понимал, что любит дядю больше, чем отца, и ненавидит отца, который бил мать и забрал ее с собой.

— Я всегда говорю, что без образования в этом мире делать нечего. Не верите — взгляните на меня.

— В смысле? — спросил торговец.

— Думаю, я сбился с пути.

— Как же так?

— Сущие пустяки. Вьетнам.

Торговец кивнул и взял деньги.

— Ну, ничего лучше книг вы просто не найдете.

Они придумали, как сделать полки из цементных блоков и досок, и поставили там книги, а Райнер смотрел, уперев руки в бедра.

— Совсем неплохо, мальчики, очень даже неплохо.

Глаза его светились радостью и гордостью, и Коул тоже чувствовал гордость. С того момента каждый вечер перед сном дядя просил его почитать что-нибудь вслух. Коул брал томик наугад, закрывал глаза, перелистывал страницы туда-сюда, потом пальцем находил какое-нибудь место, любое, неважно какое. Он читал про древние цивилизации, аэродинамику, средневековые замки, Индию, таксидермию.

— Знаний много не бывает, — говорил Райнер. — Не будь невеждой, как твой дядя.

* * *

Порой они так по ней скучали, что не могли не зайти домой. Они бежали по лесам, словно волки, прыгая через валежник, выпутываясь из кустарника. Они бежали, и луна светила им в спину.

Они стояли на вершине холма.

Уэйд сказал:

— Она все еще наша.

— И всегда будет, — сказал Эдди.

Они сбежали вниз по мокрой траве, сбивая сверчков наземь. Они поднялись на крыльцо, топая грязными сапогами. Они смотрели в темные окна. Было видно пустую гостиную, где они раньше смотрели телевизор, и диван, на котором отец мог проспать полдня. Они нашли запасной ключ, спрятанный матерью в кране насоса, и вошли, словно воры, и рылись в старых шкафах. В глубине буфета Эдди обнаружил бутылку «Джек Дэниелс», соленые закуски и пекарский шоколад, и они протянули виски Коулу, он отхлебнул, и Уэйд сказал, что пора ему напиться, и Коул не отказался. Они втроем пили виски, ели крекеры и горький шоколад, и скоро мир стал казаться мягким и теплым, а не холодным и колючим, и это было приятное ощущение, ему понравилось. Они выбежали в поле и выли на луну, сердя койотов, чьи голоса взлетали над деревьями словно языки пламени, и звери вышли на гребень холма, подняв хвосты, словно штыки, продолжая выть, слишком напуганные, чтобы спуститься. Уэйд изобразил чудовище, и вся стая разбежалась. Они нашли в коровнике попону и легли в холодной темноте под звездами, сбившись в кучу, как в детстве, пока не взошло солнце, яркое и резкое, как удар кулака.

Дом был проклят. Так люди говорили. Никто не хотел его купить. Теперь он принадлежал банку. Земля по другую сторону холма была уже продана, и кто-то строил на ней дома. Было видно, как поднимаются остовы, один за другим, в форме подковы, и бульдозеры стояли в поле, будто странные неловкие животные. Днем было слышно стук молотков, радио и смех мужчин, которые ходили отлить в лес. Машину их матери забрали на эвакуаторе. Она стояла на свалке, дожидаясь вместе с другими машинами, когда ее разберут на металлолом. Через несколько часов они пошли посмотреть, зная, что от нее толком ничего не останется. Эдди нравилась та девушка, Уиллис, которая иногда приходила. Они забирались в старые машины, и Эдди нажимал на гудок. Некоторые машины неплохо сохранились, и Коул любил играть, будто ведет их. Однажды Эдди завел одну и показал ему, как управлять. Он рулил по полю, шины визжали, девчонка смеялась на заднем сиденье, и повсюду были светлячки. Уиллис смеялась красивее всех на свете и всегда приятно пахла. Когда они находили работающую машину, он изображал шофера, а Эдди — заправского трубача, они с девушкой сидели на заднем сиденье. Когда они начинали целоваться, Коул выходил и бродил вокруг. Он забирался на холм рядом с проволочным заграждением. Оттуда было видно городские дома, маленькие и большие. Было видно их старую ферму и пустые коровники. И было видно длинные серебристые полосы, отблески лунного света на перилах, и слышно грустные песни всю ночь напролет.