Они в первый раз занялись любовью в мотеле в Лейнсборо, где на холме сгрудились крохотные белые домики. У их домика было крыльцо, где они посидели, попивая рутбир [Популярный в Америке газированный напиток, «корневое пиво» (среди ингредиентов корни дерева сассафрас), бывает алкогольным и безалкогольным.], и он говорил о Марке Ротко, одном из, по его словам, редких художников, кто заставлял вас чувствовать что-то не вполне приятное, возможно истину. Она взяла его за руку, но он пожал плечами, мол, неважно, а потом они вошли внутрь и разделись.

— Поздравляю, — сказал он потом, прикуривая сигареты для обоих. — Ты вполне официально прошла посвящение в жизнь, полную греха и порока. — Он неторопливо поцеловал ее. — Надеюсь, оно того стоило.

— Да, — сказала она.

Но, по правде, она не знала. Она не особо разбиралась в сексе. В старших классах были неловкие ласки в сырых подвалах, был несколько раз серьезный петтинг с парнем из английской группы, но он бросил ее ради другой девушки. А потом она встретила Джорджа. В отличие от затянутого соблазнения, как его показывают в кино, ее дефлорация длилась едва ли десять минут. Не было оперных криков экстаза, ничего похожего на обреченных влюбленных из «Великолепия в траве» [Кинодрама 1961 года.]. Когда ей было лет двенадцать, мама позволила ей лечь попозже, чтобы посмотреть этот фильм, и она едва не влюбилась в Уоррена Битти и плакала, засыпая, потому что у него была несчастная любовь, а бедная Натали Вуд, такая хорошая, попала в психушку, а ее возлюбленный женился на другой, пусть и все знали, что они — пара. Она вовсе не была уверена, что они с Джорджем — пара.

— Тогда почему у тебя такой виноватый вид?

— Монахини были очень строгие.

— Теперь ты большая девочка, Кэтрин, — сказал он. — Жизнь — это нечто большее, чем поступать как велят.

Эти слова заставили ее почувствовать себя глупо. Они заставили ее восстать против того, как ее воспитали, против веры. Она села, прикрывая грудь простыней, и потушила сигарету.

— Я, вообще-то, не курю, — сказала она.

Он лишь взглянул на нее.

Она смотрела на него с минуту, в его холодные карие глаза.

— Мы очень разные, — сказала она наконец.

Он кивнул.

— Ну да, разные.

— Ты хоть в Бога-то веришь?

— Нет. А с чего бы?

Она не знала, что и сказать.

— Слушай, а почему это так важно?

— Важно, и всё.

— Вера в Бога — не то, что можно выбрать. Тебе просто говорят, что так надо — ну, как класть салфетку на колени за едой. Просто идешь за другими вслед.

— Мне не нужно защищаться, — сказала она. — Я не принадлежу к меньшинству.

— Вот уж точно, — высокомерно сказал он.

Он встал и натянул рубашку. Теперь, когда она смотрела на него в унылой комнате, он казался анонимным. Он мог быть кем угодно.

— Тогда во что же ты веришь?

— Ни во что толком, — ответил он. — Прости, что разочаровал. — Он надел пиджак. — Подожду снаружи.

Через прозрачные занавески она видела, как он стоит на крыльце под желтой лампочкой и курит. Она подошла к зеркалу и причесалась. Она вроде как не изменилась. Мысленно она прошлась по недавним событиям — как он касался ее, как твердо удерживал, как вошел в нее, а она лежала, открытая ему, и всматривалась в его лицо. Он же смотрел не на нее, а на грязную спинку кровати, колотившуюся об стенку.

2

Осенью каждый пошел своей дорогой. Теперь он учился в аспирантуре и утверждал, что даже поесть толком не успевает. Он звонил каждое воскресенье, но она подозревала, что он встречается с другими девушками. Она постаралась забыть о нем, сосредоточилась на учебе и, после Уильямса, записалась в магистратуру университета штата Нью-Йорк в Баффало изучать реставрационное дело. Она переехала в дом с четырьмя другими студентками и подрабатывала в пекарне. Она почти забыла Джорджа Клэра, когда вдруг ни с того ни с сего он позвонил. Он узнал номер у ее матери. Ей показалось, что голос у него другой, старше. Он пригласил ее в город, и, сама себе удивляясь, она решила съездить.

Они встретились в маленьком кафе в центре, он угостил ее обедом.

— Я думал о тебе, — сказал он, беря ее за руку. Потом они лежали на одеяле в парке и целовались под деревьями. Он говорил о своей работе, о диссертации, которую собирался писать, о желании стать ученым и преподавать.

Они снова начали встречаться. Раз в месяц они встречались на полдороги в дешевом мотеле в Бингемтоне и занимались любовью, пока окна не запотеют, отгораживая их от внешнего мира. Лежа раздетыми под жесткими накрахмаленными простынями, куря и разглядывая пятна на потолке, они вместе препарировали свои сомнительные перспективы: он был из богатой семьи, она — из рабочего класса; он отверг религию, она была благочестива; его не интересовал брак, она хотела мужа, детей и белый забор.

Что-то их удерживало вместе, возможно разочарование. Будто они — две части сложного равенства, ответ к которому не мог найти ни один из них. Ответ где-нибудь да есть, в бесконечности, часто думала она. Может, и не найдется никогда.

В Баффало она пыталась встречаться с другими парнями, но Джордж засел в голове, будто заноза. Иногда, когда находились деньги на проезд, она навещала его в городе, одетая в привычный черный свитер и юбку с запахом, с красной помадой на губах и с волосами, подхваченными заколкой. Он снимал комнату в братском доме на Сто тринадцатой улице, напоминающей обиталище моряков, с узкой двуспальной кроватью, рядом с общей комнатой, где парни из братства играли в бильярд и всячески безобразничали — короткие перерывы между попойками неизменно плохо заканчивались. В постели он был жаден и эгоистичен, казалось, его провоцировала жестокость ударов на бильярдном столе, громкие столкновения шаров, которые затем падали в лузы под громкие нестройные возгласы. Когда они наконец выходили из комнаты, привлекая насмешливые взгляды парней, она чувствовала себя выставленной напоказ. Они шли в бар О’Брайена, темный, обшитый деревянными панелями, прокуренный, популярный среди студентов его факультета, мрачных осторожных типов, которые пили дешевое пиво, ели устрицы и анализировали проклятых гениев западного искусства, фанатиков, кривляк и пьяниц, пока заведение не закрывалось и их не выставляли на улицу.

К концу весеннего семестра он позвонил и сказал, что хочет обсудить что-то важное.

— Не по телефону, — добавил он и пригласил ее к себе. В автобусе она подумала, что он хочет сделать ей предложение. Но когда она приехала, быстро выяснилось, что у него другие планы. Он привел ее в тускло освещенный бар и сообщил, что разрывает отношения. С уверенностью гробовщика он озвучил причину. Программа обучения тяжелая, нужно сосредоточиться на работе, и, что еще более важно, у них абсолютно несовместимые взгляды.

— Я отпускаю тебя, — сказал он, будто она — легко заменимый наемный работник.

Она пошла в Порт-Оторити одна, ветер гонял мусор и хлестал по ногам, и она вдыхала выхлопные газы автобусов, пока не подошла к калитке. «Я недостаточно умна для него, — сказала она себе. — Или недостаточно красива». Позже по дороге домой ей стало плохо. Вдруг накатила тошнота, и ее вырвало в туалете, потом бросало из стороны в сторону в крошечной квартирке. Она посмотрела на себя в заляпанное зеркало и сразу поняла, в чем дело. Из своей комнаты она позвонила Джорджу.

Он немного помолчал, потом сказал:

— Я знаю, куда ты можешь пойти. Теперь это легально.

— Я не могу, — сказала она после долгой паузы. — Моя вера не позволяет. Ты вовсе не обязан жениться на мне.

— Весьма благородно с твоей стороны, Кэтрин, но я не делаю ничего просто потому, что обязан.

Она ждала, что он скажет еще что-нибудь, но он повесил трубку. Шли недели, о нем не было ни слуху ни духу. В пекарне ее тошнило от запаха ванили и сахарной пудры. Будущие невесты заказывали торты, они были исполнены рвения, глаза их горели от гордости и чего-то еще — внутреннего глубокого согласия. После работы она лежала в постели, обессиленная ужасом и виной будущей матери-одиночки. Она знала, что родители отрекутся от нее. Нужно найти где-нибудь работу, получить пособие или продуктовые карточки, как поступают женщины в такой ситуации.

Потом, два месяца спустя, дождливым августовским утром он объявился у нее с букетом роз и обручальным кольцом.

— Собирай вещи, — сказал он. — Ты переезжаешь в Нью-Йорк.

* * *

Они обвенчались в церкви в ее родном городке. Прием прошел в соседней усадьбе — большего ее родители не могли себе позволить. Мать Джорджа задирала нос, она была француженка, черноволосая, как Клеопатра, с прокуренным голосом. Отец его был высокий, плечистый, с такими же глазами цвета грязной лужи, как у Джорджа.

После свадьбы Джордж отвез ее в серый домик на побережье Коннектикута. Его родители оказались бодрой парочкой, в высшей степени довольные собой, в оксфордских рубашках, серых крапчатых штанах и мокасинах, они пили джин с тоником. Ей показалось, что они похожи на героев рекламы сигарет. В доме у них было полно бьющихся вещей и ни одной не на своем месте. Это она чувствовала себя неуместной, будто Джордж привез родителям какой-то дурацкий подарок.

Из окон гостиной она видела, что в нескольких ярдах от берега пришвартована лодка Джорджа. Он хотел взять ее с собой на прогулку по морю.