— Не знаю, — сказала она немного испуганно. — Я только на третьем месяце.

— Все будет нормально. Ты в надежных руках.

Они поплыли по протоке, потом к небольшому острову, где вытащили лодку на берег и пошли гулять. Там не было никого, лишь раскидистые деревья, теплый песок, птицы. Его мать собрала им корзину для пикника, бутерброды, холодный чай и холодное пиво для Джорджа. После обеда ветер усилился, волны качали лодку.

— Барашки, — сказал Джордж. Они поднимались и захлестывали на палубу. Течение было сильное. Теперь ему приходилось умело маневрировать, чтобы вернуться назад — он сам так сказал. Он поднял паруса, и лодку качнуло.

Она в ужасе схватилась за борт.

— Джордж, — вскрикнула она. — Прошу тебя!

— Это же весело. В этом вся соль прогулок под парусом.

— Слишком качает, — сказала она, цепляясь за борт. — Меня сейчас стошнит.

— Только не в лодку! — крикнул он, толкая ее голову вниз и с силой удерживая. Сквозь пелену тошноты она почувствовала, что он сзади, его рука на ее шее, и вдруг ей показалось, что он что-то замышляет, а потом лодка снова качнулась, и она упала за борт, плюхнулась в воду и ушла под поверхность, подняв руки кверху. Течение занесло ее под лодку, из легких выдавило воздух. Она видела, как лодка ускользает, медленно, как на параде, потом ей на голову будто натянули черный капюшон, и она потеряла сознание. Минуту, а может, и несколько секунд спустя она почувствовала резкий переход обратно на этот свет, он вытащил ее, положил ее руки на борт и закричал, что она должна держаться, бога ради. Держаться.

Каким-то образом он перекинул ее в лодку. Она подумала, что это похоже на рождение.

— Все хорошо, — сказал он, капая водой. — Боже милостивый. Даже не думай повторить — ты могла утонуть.

В ту ночь в комнате его детства она лежала в постели одна, слушая, как внизу муж рассказывает своим родителям о случившемся, передавая последовательность событий до странности методично, будто все заранее продумал.

— Ей повезло, — сказала его мать.

Когда на следующий день она позвонила, надеясь на сочувствие, ее мать холодно сказала:

— Нечего было кататься на лодке в твоем положении. Глупость какая.

3

У них родилась дочь, Фрэнсис, которую назвали в честь двоюродной бабки, довольно известной оперной певицы. Фрэнсис так и не вышла замуж и скоропостижно умерла, не дожив до пятидесяти. Кэтрин в детстве любила навещать тетю в городе, но мать отреклась от нее и произносила ее имя мрачным шепотом, будто та была смертельно больна. Фрэнсис была единственной родственницей Кэтрин, которая сделала карьеру, чья жизнь не определялась всецело чужими запросами. Так что для нее, наконец начавшей понимать свои собственные ограничения, назвать дочку Фрэнсис было маленькой победой.

Они купили кроватку, которую Джордж собирал не один час.

— В следующий раз инструкцию прочти, что ли, — недовольно сказала она.

Оказалось, что быть матерью тяжело, особенно когда от отца мало толку. Она думала, что, возможно, благодарна ему, и о многом не просила.

У них было несколько друзей, с которыми они познакомились в ресторанах рядом с университетом, по большей части с того же факультета, что и Джордж. Как пара они источали ощущение домашнего уюта, сердечность их была привычной, рутинной. Но, по правде, они редко говорили о чем-либо помимо быта. Он редко доверялся ей, и в свою очередь она старалась не задавать серьезных вопросов; возможно, в глубине души она понимала, что он постоянно изменяет ей, и все же не могла это признать в полной мере. Гордость не позволяла. Вместо этого она делала выводы, наблюдая, как он выглядит, как двигается, как он мрачно смотрит, а если они все же занимались любовью, потом он улыбался так, будто сделал ей одолжение.

Шли месяцы, и она поняла, что он живет сразу две жизни — одну с ней и Фрэнни, в которую он был рассеянно включен, а другую — в городе, где мог притвориться прежним собой и разгуливать в старом замшевом пальто из Армии спасения, воняя сигаретами. Иногда он возвращался поздно. Иногда приходил пьяным. Как-то в алкогольном угаре он заявил, что не заслуживает ее. Она могла сказать что-нибудь, чтобы подтвердить этот факт, но воспитание не позволило. Пока он спал, она лежала с открытыми глазами, планируя побег, хотя при мысли о том, что придется растить Фрэнни в одиночку, живя на половину его скудной стипендии, придется столкнуться с постыдными последствиями развода, у нее сдавали нервы. Женщины в ее семье не оставляли своих мужей.

Они были как двое попутчиков, случайно попавших в одно купе и не знающих, куда едут. Она чувствовала, что толком не знает его.

Она позвонила Агнес и упросила приехать, и несколько месяцев сестра ночевала у них на диване, несмотря на явное недовольство Джорджа, который всего через несколько дней заявил, что она злоупотребляет их гостеприимством.

— Мешает работать, — сказал он Кэтрин.

«Скверно», — подумала она.

К счастью, впервые с момента взросления они с сестрой наконец узнали друг друга как следует. Агнес носилась с Фрэнни, покупала ей книжки и игрушки, часами с ней играла. Она без устали слушала жалобы Кэтрин.

— Да не такой уж он интересный, — сказала Агнес. Джордж ей никогда не нравился. Он, как ей казалось, был снобом. Если честно, у нее самой был комплекс неполноценности. Она всегда училась весьма средне. «Я не заучка, как ты», — жаловалась она в школе, когда они получали табель с отметками. Агнес отлично плавала. Все школьные годы мать заставляла Кэтрин плавать с ней в одной команде, но она ненавидела это. Она помнила, как ездила домой с тренировок, с мокрыми волосами, окна запотевали — стояла зима, а Агнес злорадствовала.

Мать растила из них хороших жен, старательных — эта философия помогала женщинам рода Слоунов в тяжелые времена, и Кэтрин ухватилась за нее с детским энтузиазмом. Женщины с ее стороны были преданные матери и жены. Они отвлекались от кратковременных приступов уныния уборкой, работой в саду, детьми. Они вырезали рецепты из журналов и переписывали их на карточки. Они пекли кексы в форме и делали желе и запеканки, чистили шкафы, перекладывали вещи в ящиках, гладили белье, штопали носки. Они ублажали мужей сексом. Они были католичками со своими традициями — например, традицией отрицания.

4

Они видели объявление в разделе «Недвижимость» в «Таймс», с фотографией белого сельского дома и надписью «Впервые выставляется на продажу». Снимок был нечеткий, словно фотографа что-то заставило дернуться, и окна светились до странности ярко. Джордж договорился о встрече с риелтором, и в следующую субботу они поехали посмотреть, только вдвоем, а Фрэнни оставили дома с миссис Мэллой. Стоял март, и он только что получил первую настоящую работу: должность старшего преподавателя в колледже в северной части штата — она и не слыхала о нем. Переезжали они в августе.

Они поехали на его любимом «фиате» в Таконик. Он купил машину в колледже и держал ее в Гарлеме дольше, чем они могли себе позволить. Стояло такое утро, когда мир словно застыл в ожидании неизвестного бедствия; город молчаливый, холодный, безветренный. Рев мотора и дребезжание стекол мешали им разговаривать, в последнее время они все больше говорили о том, чему научилась Фрэнни, а сейчас вот пришлось слушать джаз по радио и смотреть, как тесные кварталы сменяются одинаковыми дворами пригорода, а потом и вовсе сельской местностью, где она была как дома, где с больших булыжников вдоль дороги свисали сосульки, толстые, как слоновьи бивни, и перед ними расстилался мрачный пейзаж. Вскоре стало толком не на что смотреть кроме полей и ферм.

Наконец они свернули в городок, словно на картинке, которую она вышила в детстве — старая белая церковь и сельская лавочка с вывеской «Свежие пироги» в окне. Кэтрин смотрела, как две собаки трусят в сторону поля, черная и желтая, пока они не скрылись за деревьями.

— Нам вон туда, — сказал Джордж, кивая в том направлении, и они поехали мимо старых домов и ферм. На полях щипали траву овцы и лошади. Трактора. Пикапы, груженые сеном.

На дороге не было указателей. Она изучила карту.

— Поверни сюда, — сказала она.

Дорога носила в высшей степени уместное название «Старая дорога», она тянулась примерно милю через пастбище. Они проехали мимо домика и сарая, на веревке сушились простыни. На почтовом ящике красовалась фамилия «Пратт». Чуть дальше показался дом, который они видели на фото. Джордж припарковался рядом с «универсалом» с наклейкой Политехнического института Ренсселера на заднем стекле.

— Похоже, риелтор здесь.

Они вышли. Кэтрин застегнула пальто и огляделась, прикрывая глаза ладонью от яркого солнца. За полем простирались коричневые поля. Издалека доносился шум шоссе. Дом был похож на те, что Фрэнни рисовала мелками, с кривыми ставнями и дымом из трубы. Он срочно нуждался в покраске. Кэтрин подумала — интересно, каково будет растить дочь здесь, на старой ферме. Рядом стояли два беленых коровника, один — с надписью «Молочная ферма Хейлов», облупившейся коричневой краской на двери и с медным петухом-флюгером, крутившимся и скрипевшим на ветру. На другом был купол с блестящими на солнце окнами, которые выглядели как в «волшебных очках» [Детская игрушка, похожа на бинокль, в который вставляют пластинки с парными изображениями, и в итоге создается иллюзия, что видишь объемные сцены.] Фрэнни. В темноте внизу метались крошечные звездочки.