Джордж смотрел на него и ждал.

— У женщин такое тонкое чутье, правда? Малейший писк — и они вскакивают.

У него уже мозг заболел. Яркий свет, жужжание люминесцентных ламп. Он попытался посмотреть шерифу в глаза.

— Слушайте, я вот не могу понять одну вещь, Джордж. Вы поехали на работу, так? Ваша жена спит, ваша дочь спит. В доме тихо. А потом через некоторое время — как вы сами говорили, верно? — пока они спят, случается вот это. Согласны?

— Не знаю, что еще и подумать.

— Давайте предположим, что это произошло через некоторое время после вашего отъезда, после полседьмого и прежде, чем ваши жена и дочь проснулись — скажем, с семи до восьми. Похоже? Нам нужно сузить рамки.

— Хорошо.

— Давайте предположим: без четверти семь. Этот тип где-то снаружи, может, он даже видел, как вы уехали. Он находит топор у вас в сарае, так? Проходит примерно сотню футов до дома и вламывается через дверь кухни. Мы не знаем зачем. Может, ограбление, вполне возможно, мотив нам пока неясен, но пока все похоже на правду?

Джордж все обдумал и кивнул.

— Итак, уже около семи. Вы все еще в машине, едете на работу. Добираетесь до студгородка, паркуетесь, идете в кабинет. Тем временем дома кто-то убивает вашу жену. — Лоутон подождал минуту. — Согласны с таким сценарием, Джордж?

— А что, у меня есть выбор?

— Вы же сами так сказали, разве нет?

Джордж просто посмотрел на него.

— Кто-то разбил окно. Кто-то поднялся по лестнице. Кто-то вошел в вашу комнату. А ваша жена не проснулась?

— И?

— Вам это не кажется странным? Она же молодая мать.

— Она спала, — сказал Джордж. Боль в голове усилилась. Он боялся, что ослепнет.

— Кто-то принес топор в ваш дом, — сказал Лоутон, медленно вставая. — Они пронесли его по лестнице. Они вошли в вашу комнату. Они стояли над кроватью, глядя на вашу спящую жену. Они подняли топор вот так, — он поднял руки над головой, — и опустили его, и бумм! — Он ударил ладонью по столу. — Один удар. Этого хватило.

Джордж заплакал.

— Вы что, не понимаете? Мне уже худо от всего этого. Не видите?

Едва он решил, что вызвал у Лоутона сочувствие, шериф вышел.

Он подумал, что ему нужен адвокат.

Шериф обещал, что допрос будет коротким, но затянулось все на пять часов. Лоутон и Берк по очереди задавали ему одни и те же вопросы снова и снова, надеясь, что Джордж сломается и сознается в убийстве жены.

— Мы бы хотели поговорить с вашей дочерью, — сказал Берк.

— У нас есть люди, которые знают, как говорить с детьми в таких ситуациях, — мягко добавил его напарник.

«И получать ответы, какие им нужно», — подумал Джордж.

— Не думаю, — сказал он.

Берк нахмурился.

— Она была в доме. Она могла что-то видеть. Думаю, вы хотите узнать.

Джорджу не понравилось выражение его лица.

— Этого не будет, — отрезал он. — Я не допущу.

Копы переглянулись. Берк покачал головой, поднялся и вышел. Вскоре зазвонил телефон.

— Алло-о-о, — сказал Лоутон подозрительно жизнерадостно. Он выслушал и положил трубку. — Здесь ваши родители. Видимо, ваша дочь устала. — Он внимательно посмотрел на Джорджа. — Она хочет домой.

— Да, — сказал Джордж. — Я тоже. — И он действительно очень хотел. Но у них обоих больше не было дома. Все кончено.

— Ваши родители сняли вам номер в Гарденинн.

Он с облегчением кивнул. Он не мог себе представить, что сегодня вернется в тот дом — вообще когда-нибудь вернется.

Лоутон проводил его. В вестибюле на пластиковых стульях сидели его родители. Он их не сразу узнал. Они казались постаревшими. Фрэнни сидела на полу и ставила на клочке бумаги штампики «Служебное дело».

— У нее все руки в чернилах, — сказала его мать недовольно, ее французский акцент был заметнее, чем обычно. — Фрэнсис, встань с грязного пола.

Она притянула Фрэнни к себе на руки. Лишь тогда, когда между ними оказался ребенок, она взглянула на него.

— Мама, — сказал он и наклонился поцеловать ее. Лицо ее было холодным. Его отец встал, мрачнее тучи, и пожал ему руку. Они посмотрели на него, явно неохотно.

— Папа, — заплакала Фрэнни, протягивая к нему руки, напрягая пальчики, и он вдруг вспомнил, кто он такой. Он подхватил ее, благодарный за ласку, и, когда она прижалась к нему, нашел силы вежливо попрощаться с Лоутоном.

— Мы бы хотели увидеть вас здесь сразу с утра, — сказал он.

— Зачем?

— Нужно все закончить.

— Мне больше нечего сказать, Трэвис.

— Может, что еще надумаете. Будем ждать вас в полдевятого. Если хотите, пришлю за вами патрульную машину.

— Ничего, я приду.

Они молча пересекли парковку и сели в коричневый «мерседес» его отца, старый, пахнущий сигарами. Его мать захватила для Фрэнни мандарины, печенье «Лулу» и две бутылки молока. Кэтрин научила ее пить из чашки, но по ночам ей все еще была нужна бутылочка. При мысли об этом у него слезы навернулись на глаза. Он не знал, хватит ли ему решимости самому растить дочь.

Пока они ехали в гостиницу, Фрэнни уснула. Все молчали. Он на плече внес ее в тихий холл, потом в лифт. Его мать заказала два номера.

— Почему не оставишь Фрэнни с нами? — спросила она. — Мы же рядом. Тебе явно нужно отдохнуть.

— Нет, — ответил он. — Она будет со мной.

Он знал, что голос его звучит холодно, но ничего не мог поделать. Бледные настороженные лица. Они хотели знать. Им была нужна причина, почему это случилось именно в их семье. Стыд. Им были нужны факты. Интимные детали, до которых никому нет дела. Они невольно подозревали — он подумал, что это естественно. Может, ему нужно даже простить их.

Нет. Он ненавидел их за это.

Вдруг оказалось, что родители словно чужие, беженцы, которые случайно оказались с ним до конца — каким бы тот ни был. Они ушли к себе в номер и закрыли дверь. Сквозь стену он слышал их приглушенный разговор, хоть и не мог представить, что именно они говорят друг другу. Когда он был мальчишкой, их спальня была за стеной, и они часто говорили допоздна. Джордж засыпал, пытаясь разобрать о чем. Его отец сидел в ногах кровати, снимая туфли и носки. Мать сидела в ночной рубашке, с блестящим от крема против морщин лицом, держа на коленях газету. Они были строгими и суровыми родителями. Отец поддерживал дисциплину и иногда бил его ремнем. Джордж помнил, как это было стыдно.

В комнате было две кровати; она казалась чистой и безопасной. Он как можно осторожнее опустил Фрэнни на постель, но она проснулась и немного испугалась.

— Папа?

— Я здесь.

На несколько минут комната заинтересовала ее, покрывало с рисунком «огурцами», винного цвета шторы, дорожка в тон. Она встала и запрыгала на кровати. На миг, когда она зависала в воздухе, улыбка освещала ее лицо; потом она встала на четвереньки, словно щенок, и перекатилась.

— Иди сюда, моя радость. — Он притянул ее к себе и крепко обнял.

— Папа, ты плачешь?

Он не мог ей ответить. Он плакал горькими слезами.

Она отвернулась, обнимая плюшевого кролика, и вздрогнула. Широко раскрытыми глазами она смотрела в другой конец комнаты, и тут он понял, что с тех пор, как они были у Праттов, она ни разу не спросила про Кэтрин. Это показалось ему странным. Может, она своим детским умом где-то понимала, что мама не вернется.

Он поправил одеяло и поцеловал дочку в щеку. К счастью, она уснула.

Он сел на другую кровать, глядя на нее. Теперь их осталось только двое. Он попытался думать. Занавески, словно призраки, колыхались без видимой причины. Не без облегчения он сообразил, что просто под ними батарея. Он подошел к окну, отладил термостат и выглянул в ночь — на темную парковку и далекие огни шоссе. Зима стояла долгая и суровая. Снова пошел снег. Он закрыл холодное стекло тяжелыми шторами, прячась от внешнего мира, включил телевизор и приглушил звук. Закончилась реклама, и начался выпуск новостей. Он и удивился, и не удивился, что первый сюжет был про убийство его жены: съемки фермы, пустые сараи, жутковатый кадр с неубранными доильными приспособлениями, мрачное фото дома из офиса оценщика: надпись «Потеряно право выкупа» тянется поперек, словно полицейский баннер. Потом портрет его жены, который напечатали в местной газете: снято на городской ярмарке, ежегодном празднике, куда все приходят есть корн-доги [Сосиски, обжаренные в тесте из кукурузной муки, подаются на деревянной палочке.] и оладьи — один из немногих уравнителей в городишке, где царит либо богатство, либо бедность, а среднего между ними будто и нет вовсе. Кэтрин в пальто, на щеке нарисованы луна и звезда, похожа на ангела или ребенка. Наконец, его фотография — пропуск из колледжа, на котором он похож на заключенного. Он понимал, что они делают, — и ведь больших усилий не потребовалось.

Он выключил телевизор и пошел в ванную. Свет горел слишком ярко, вентилятор ревел. Он щелкнул выключателем и помочился в темноте, вымыл руки и лицо. Он невольно взглянул на свое новое отражение — белки глаз, изгиб губ, смутные очертания — и подумал, что начинает исчезать.

Он снял ботинки, поставил их на коврик и лег в кровать одетым, укрылся покрывалом. Что они будут делать дальше, арестуют его? Они хотели снова его допросить; что он еще может им сказать? Он пришел домой, нашел ее, схватил Фрэнни и выбежал. Очевидно, они надеялись на признание. Он часто видел такое в кино, а следующим, надо полагать, будет отправка его в тюрьму в цепях. «Такое вполне может случиться», — подумал он. Своей чудовищной возможностью это пугало его до смерти. Он не думал, что вынесет такое.