— Рана дальше не распространится, миледи, — словно прочитав ее мысли, отвечает Лопес.

— Спасибо вам, доктор. — Ей не в первый раз приходится его благодарить. Если бы не он, она могла бы потерять своего первенца.

Потом они собираются у камина послушать новые стихи Констебля.

Краснеют даже розы перед ней,
Губ алых совершенством сражены.

Пенелопа представляет, как он скачет по Великой северной дороге, храня за пазухой письмо. Ее пробирает дрожь — отчасти от страха, отчасти от волнения.

И лилии становятся бледны,
Ведь кожа белых рук ее — нежней.

— Какая корявая фраза, Констебль, — говорит Эссекс. Раненая нога покоится на табурете. — Не разобрать, что к чему.

— Не придирайся, — возражает Пенелопа. — Это же для рифмы. Чудесные стихи, — она подмигивает поэту.

— Очаровательно, — поддакивает Жанна, отрываясь от рукоделия. У нее маленькие, почти детские руки и изящная фигурка. Женщины вышивают цветки мальвы на подоле платья: они двигаются с краев, намереваясь встретиться в середине, однако Пенелопа думает о своем, и ее игла праздно свисает на нитке. Констебль, смущенный замечанием Эссекса, молча стоит посреди комнаты, не решаясь продолжать. Странно, что он столь чувствителен, ведь ему довелось долгое время служить посланником у Уолсингема [Сэр Фрэнсис Уолсингем (ок. 1532–1590) — министр Елизаветы I, член Тайного совета, начальник разведки и контрразведки Англии.], а шпиону требуется стойкость.

— Мы с радостью послушаем дальше, — подбадривает его Пенелопа.

Вошедший Меррик вручает Эссексу письмо с королевской печатью. Констебль откашливается, бросает взгляд на графа, но тот сосредоточенно читает послание.

К ней, словно к солнцу, тянут лепестки
Оранжевые бархатцы в саду.

Щеки Эссекса заливаются краской. Он комкает бумагу, с проклятием бросает в огонь.

— Я отлучен от двора. Она считает, пора научить меня хорошим манерам! Что за вздор!

— Несколько недель вдали от двора пойдут вам только на пользу, — говорит Меррик. — Не стоит выставлять рану напоказ, люди будут насмехаться.

«Как ловко он обращается с моим братом, — думает Пенелопа. — Впрочем, ничего удивительного — они же вместе росли».

И лишь фиалки в пурпурном цвету —
Как раненого сердца лоскутки [Перевод Е. Савиной.].

В комнату заглядывает паж, машет Меррику. Тот выслушивает мальчика, возвращается к графу и шепотом передает послание.

— Блаунт! — восклицает Эссекс. — Какого дьявола он здесь делает?

Пенелопа жестом останавливает Констебля.

— Вероятно, пришел засвидетельствовать почтение и справиться о твоем здоровье. Думаю, он хочет проявить уважение.

— Уважение? Нет у него никакого уважения.

Меррик кладет тяжелую ладонь Эссексу на плечо:

— Предоставьте Блаунта мне. — На его шее напрягаются тугие мышцы, в глазах под бесцветными ресницами вспыхивает ярость.

— Тебе следует поговорить с ним, Робин, — говорит Пенелопа. Эссекс сбрасывает с плеча руку Меррика, пытается подняться с кресла. — Что ты делаешь? Нельзя тревожить ногу.

— Раз уж мне придется принять этого подлеца, я встречу его как мужчина, а не соломенный тюфяк! — Хромая, он подходит к парадному портрету графа Лестера, словно намереваясь занять сил у прославленного отчима, и принимает торжественную позу. Его пылающий взор внушает тревогу: обычно подобный взгляд предвещает приступ черной меланхолии. В этом весь Эссекс: либо безудержное пламя, либо свинцовая угрюмость, третьего не дано. — Впусти же негодяя.

Меррик удаляется, чтобы привести Блаунта. Пенелопа замечает, что он так и не смыл с руки кровавое пятно.

Едва войдя в комнату, Блаунт опускается на одно колено и снимает шляпу.

— Прошу прощения, что нарушаю ваш покой, милорд. Я хотел выразить свое почтение и вернуть ваш меч.

— Мой меч?

— Он остался на месте поединка.

— И где же он?

— У моего человека, снаружи. Я решил, что не подобает являться к вам при оружии.

— Боялся нарваться на новую ссору? — усмехается Эссекс, но неохотно прибавляет: — Ты правильно поступил, Блаунт.

— Что касается дуэли, милорд, — продолжает тот. — Мой клинок задел вас по чистой случайности. В течение всего боя вы одерживали победу. Эту рану должен был получить я.

Спохватившись, Пенелопа отводит взгляд и вновь берется за иглу.

— Встань, — произносит Эссекс, — не пристало тебе стоять передо мной на коленях.

Пенелопа замечает улыбку, таящуюся в углах его губ. Ее брат обожает изображать скромность.

— Налейте нашему гостю выпить и мне тоже.

Меррик подает им чаши с вином.

— Мир? — произносит Блаунт.

— Мир.

Оба пьют. Эссекс — чуть менее охотно, чем Блаунт, однако того требуют правила вежливости: отказ от предложенного примирения повлечет очередную дуэль.

Пенелопа вновь невольно останавливает взор на Блаунте; у него вьющиеся темные волосы, тонкие черты лица, глубокие черные глаза. А он красивее, чем она ожидала. На нем приталенный атласный дублет изящного кроя, вместо жесткого круглого воротника — кружевной. Блаунт явно подбирал наряд с таким расчетом, чтобы не затмевать Эссекса. Значит, еще и дипломат. Серьга в левом ухе придает ему привлекательно залихватский вид. Пенелопе приходит на ум, что этот человек может стать ее брату хорошим союзником. Нужно будет поговорить с Эссексом, убедить его, что врагов надо искать не среди таких, как Блаунт, а среди таких, как Сесил и Рэли, обладающих мощной поддержкой и влиянием на королеву, мечтающих узреть его падение. Кроме того, ей будет приятно почаще видеть Блаунта. Он пристально смотрит на нее, словно угадав ее мысли. Пенелопа невольно краснеет.

— Ты знаком с моей сестрой? — спрашивает Эссекс.

— Для меня большая честь познакомиться с вдохновительницей поэтов. — Блаунт снова преклоняет колено и протягивает руку.

Слишком уж он очарователен, думает Пенелопа. Понятно, почему королева его приблизила. Однако, встретившись с ним взглядом, она видит в его глазах неподдельную искренность.

— Сонеты Сидни неподражаемы, миледи. Не устаю ими восторгаться.

— И что же навело вас на мысль, будто стихи сэра Филипа посвящены мне? — Пенелопа знает, что ее считают музой великого поэта, однако дело не в ней, а в Сидни. Кроме того, кто такая муза? Просто символ, химера.

— Всем известно, что ты и есть Стелла, — смеется ее брат.

— «Когда Природа очи создала / Прекрасной Стеллы в блеске вдохновенья, / Зачем она им черный цвет дала?» [Филип Сидни. Астрофил и Стелла. Сонет 7. Перевод И. Озеровой.] — немедленно цитирует Блаунт. — Узнаю вас по этим строкам, миледи.

— Вот настоящая поэзия! — восклицает Эссекс, заставляя бедного Констебля поежиться.

— Никто не в силах превзойти сэра Филипа, — бормочет смущенный поэт.

— Довольно стихов, — объявляет граф. — Меррик, принеси мой меч. Кстати, этот клинок подарил мне Сидни.

— Вряд ли он думал, что ты обнажишь его на дуэли. — Пенелопа старается выглядеть беззаботной, однако разговор о Филипе Сидни будит болезненные воспоминания о девочке, которой она была восемь лет назад, когда впервые появилась при дворе. Тогда ей казалось, здесь полно романтики, развлечений и любовных интриг. Теперь же она повзрослела, стала сдержанной, скрытной, расчетливой и ничем не напоминает ту прежнюю девочку. Они так же непохожи, как икринка и устрица.