Глава шестнадцатая

— У каждого старого дома своя история, — сказала Эйнсли. Ее острые черты придали ей еще большее сходство со сфинксом. — Хилл-хаус играет с ожиданиями людей. Как правило, они считают, им здесь будет хорошо. Прекрасный старый особняк! Роскошные виды! И так далее, и тому подобное. А потом переезжают сюда, скучают и чувствуют себя несчастными. Но, может, у вас таких проблем не будет, Холли. — Она задержала на мне взгляд темных глаз. — У вас есть проект, с вами будут друзья. Если решите арендовать.

Она как будто с неохотой покинула кресло с подголовником.

— Давайте я покажу вам все остальное. Вот здесь оранжерея.

Я последовала за ней по очередному коридорчику в огромное помещение, напоминавшее скворечник человеческого размера, только со стеклянными стенами и потолком. Даже в холодный осенний день здесь было тепло и влажно. Пахло перегноем, хотя я не увидела ни одного растения, только столетнюю плетеную мебель странной формы и большие керамические кадки, в которых, скорее всего, когда-то росли папоротники или пальмы. Впрочем, горшки больше напоминали погребальные урны. Окна покрывал зеленоватый налет, отчего казалось, будто комната находится под водой.

Эйнсли нагнулась поднять опрокинутую скамеечку для ног. Когда она выпрямилась, раздался высокий, тонкий голос, зловещее эхо, будто исходившее из недр дома.

Эйнсли вскрикнула и закрыла лицо рукой. Подскочив к ней, я расслышала слова:

— Когда бы девы зайцами могли на горке стать…

— Это Ниса. — Я повернулась и посмотрела на Эйнсли — ее лицо было белым как мел. — Она просто поет. Постоянно так делает.

Эйнсли покачала головой, и я заметила, что защищаться она планировала рукой с янтарным кольцом на пальце.

— Ей стоит держаться с нами, — сказала она, не сумев скрыть усилий, которые ей пришлось приложить, чтобы говорить спокойно. — Скажите ей, чтобы вернулась.

— Ниса! — крикнула я, подойдя к одной из дверей в коридор. — Нис, мы здесь, поторопись…

Мгновение спустя Ниса, запыхавшись, вбежала в оранжерею. Щеки у нее порозовели, темные глаза горели от возбуждения.

— Слышала? Тут потрясающая акустика, я…

— Идемте дальше, — перебила Эйнсли. — Впереди у нас столовая и кухня.

Она торопливым шагом покинула оранжерею. Ниса с любопытством посмотрела на меня.

— Что-то случилось?

— Нет. Просто ты застала нас врасплох. Особенно Эйнсли.

— Это потому, что она никогда не испытывала на себе сверхъестественную силу моего голоса, — прошептала мне на ухо Ниса, придвинувшись ближе. — Она не знает, что я умею им делать.

Я наклонилась и поцеловала ее. Меня окутал аромат фрезий. На ее губах я ощутила вкус граната.

— Я знаю, — пробормотала я. — Твоя песня… Ты его видела? Когда я только приехала и ты вышла на крыльцо встретить меня?

— Кого?

— Зайца, большого черного зайца?

Она непонимающе уставилась на меня.

— В смысле, кролика? Нет. А что?

— Тогда почему ты запела эту песню?

— Не знаю. Просто в голову пришло. Это одна из тех, что мы используем в спектакле, наверное, я просто о ней думала. Почему ты спрашиваешь?

— Я и раньше его видела, когда приехала сюда в первый раз, около трейлера, а потом еще раз. Но я не рассказывала тебе об этом, и…

Из другой комнаты послышался голос Эйнсли; та звала нас.

— Ну, просто странно, вот и все, — закончила я.

Я посмотрела на Нису, но она лишь пожала плечами.

— Лучше поторопиться, — сказала она и зашагала к двери.

Я пошла рядом, обняла ее за плечи и притянула к себе.

— Больше так не исчезай, ладно?

Она бросила на меня озадаченный взгляд, в котором мелькнули веселые искорки.

— Это всего лишь совпадение, Холли.

Но я в этом очень сомневалась.

Глава семнадцатая

Я познакомилась с Нисой на «открытом микрофоне» в одном крошечном клубе, где впервые услышала ее пение. Темой вечера было зимнее солнцестояние. Меня должен был сопровождать Стиви — это было одно из его любимых местечек, где собирались его друзья-неоязычники, музыканты и актеры, чтобы повеселиться и выступить. В свойственной Стиви манере в последнюю секунду он меня кинул — в кои-то веки не из-за свидания, а потому что французский бульдог, за которым он присматривал, сожрал коробку шоколадных конфет.

— Я в неотложке — слава богу, мы успели, ветеринар сказал, она едва не умерла. Но ты развлекайся, я тебе завтра позвоню.

Я стояла в очереди в клуб. Выдалась холодная февральская ночь, но народу собралось много. Однажды я уже бывала здесь, вместе со Стиви, и знала, как тут все устроено. Куча народу в костюмах, будто собрались на Марди-Гра, многие начали пить еще до приезда. Постоянная болтовня о прослушиваниях, свиданиях и о том, кто, по слухам, должен выступать этим вечером.

Прежде чем она стала для меня Нисой, она была смуглой молодой женщиной с глубоко посаженными глазами и задорной ухмылкой, которая вышла на сцену с песней «Горькая ива» [«Горькая ива» — английская народная песня об Иисусе Христе.], одной из немногих старинных баллад, где за проступок наказывают мужчину.

Она начала игриво:

Однажды маленький Христос
Спросил святую мать,
Позволит ли она ему
Пойти с мячом играть?

Я узнала эту песню — Стиви заставил меня послушать ее на его ежегодном рождественском ужине. Когда трое юных богачей отказываются играть в мяч с нашим добрым юным Спасителем — сыном бедной женщины, — он подставляет другую щеку? Ничего подобного.

Молодая певица вытянулась в полный рост и продолжала, объятая праведным гневом:

Христос из солнечных лучей мост над водой возвел
И, как по суше, по нему над речкой перешел.
А трое маленьких господ, бежавшие за ним,
Пошли ко дну, пошли на дно все трое как один.

Затем, более мягко, она поведала о том, как три молодых, убитых горем матери пришли к Марии, матери Спасителя. К чести Марии, она положила сына себе на колени и трижды отхлестала ивовым прутом, после чего он вскочил и проклял ивовое дерево.

Полный зал разразился аплодисментами и смехом, а певица, широко улыбаясь, отошла от микрофона и вернулась на место.

Я заинтригованно наблюдала за ней. Она ярко выделялась на фоне всех, кто выступал до нее.

— Ниса, вернись на сцену, — крикнул ведущий, жестами призывая публику вызвать певицу на бис.

Ниса — я слышала это имя, когда ждала в очереди. Я сделала еще глоток вина, пока певица спешила обратно на сцену. Она встала перед микрофоном и запрокинула голову так, чтобы на нее падал одинокий луч прожектора, закрыла глаза и вновь запела — невысокая девушка в бордовом платье, подчеркивавшем изгибы ее тела. На круглом лице сверкали капельки пота. Она пела без музыки, чистым сопрано с легкой хрипотцой, как будто лезвие бритвы разрезало плотный бархат.

Когда бы девы юные все пели как дрозды,
То сколько бы парней пошло бить палками кусты?


Когда бы стали утками все девушки потом,
То сколько бы парней пошло купаться нагишом?

Эту песню я раньше не слышала, но всем остальным, похоже, она была знакома. В отличие от предыдущей — веселой и быстрой, — эта разворачивалась медленно, почти траурно.

Я слушала как зачарованная; постепенно тон песни сменился — не мелодия, но слова и то, как они оживали благодаря певице, будто пробуждавшей нечто, чего, возможно, не стоило бы будить. Зал наполнился шепотом и наполовину напеваемыми словами, создававшими мрачный контрапункт. Голоса сплетались с голосом певицы в гармонии, показавшейся мне пугающей.

Когда бы парни овцами бродили средь осок,
То сколько б дев на луг пошло варить овечий воск?

Кто-то начал стучать ладонями по столу. Другие присоединились, поначалу ударяя мягко, затем сильнее. Голос девушки тоже стал громче, громче, чем казалось возможным при ее хрупком телосложении. Теперь она широко раскрыла глаза и смотрела в потолок, глядя на что-то незримое. Я подняла голову, но увидела лишь прожектор и мишуру, свисавшую с электрической гирлянды.

Когда бы парни у реки росли бы как рогоз,
То сколько с косами девиц пошло бы на покос?

К мерному стуку рук присоединился топот ног. Я слышала тихий шепот, слова, притаившиеся за теми, что исполнялись. У меня пересохло во рту; я хотела встать и уйти, но испугалась — не смутилась, а искренне испугалась того, что может произойти, если я попытаюсь уйти.

Когда бы девы зайцами могли на горке стать,
То сколько б с ружьями парней пошло их добывать?

Женщина резко опустила голову и посмотрела в небольшую толпу. Ее взгляд казался рассеянным. Повысив голос, она повторила последний куплет. Я услышала звук, похожий на шум крыльев или шагов под потолком. И тут все начали подпевать, выкрикивая слова, а мое сердце забилось в такт.

Когда бы девы зайцами могли на горке стать,
То сколько б с ружьями парней пошло их добывать?

Песня достигла кульминации. Певица подняла руки, и все затихли. Я чувствовала себя так, будто попала под лавину, будто меня смело с горы и выбросило здесь, и теперь я пыталась понять, чему именно стала свидетелем.