Глава третья

Это была даже не дорога, а извилистая горная тропа. Настолько тесная, что места едва хватало для одного автомобиля; узкие, глубокие борозды скорее напоминали следы, оставленные лошадиными повозками, а не обычную автомобильную колею. Ветки царапали мою «камри», и мне приходилось объезжать большие валуны, вылезшие на поверхность из-за размыва почвы. Глухой лес, заброшенная дорога — все выглядело так, будто здесь никто не живет.

Но я ошибалась. Через несколько миль дорога повернула на сорок пять градусов так неожиданно, что я чуть не потеряла управление, но удалось выровнять машину. После поворота дорога стала шире. По правую руку показалась расчищенная от деревьев поляна с выровненной землей. В зарослях покрывавших ее сорняков, сквозь которые местами пробивались хосты и золотарник, фиолетовые астры и дикая морковь, стоял узкий передвижной дом. Побитую «субару» окружала изгородь из белых берез, внизу их кора свернулась в спирали, подобно старым газетам. Из-под машины что-то выбежало — как мне почудилось, кошка.

Я замедлила ход, опасаясь, как бы она не угодила под колеса, если вздумает метнуться через дорогу, и увидела, что это не кошка, а огромный кролик. Для американского слишком большой, даже больше зайца-беляка, которого я однажды мельком видела, катаясь в Вермонте на лыжах. Но это был не беляк — не коричневый и не белый, он был с блестящей черной шерсткой, длинными, заостренными, словно садовые ножницы, ушами и глазами цвета меди. Несколько секунд мы глазели друг на друга, а потом он скрылся среди деревьев. Я собралась ехать дальше, но вдруг почувствовала на себе чей-то взгляд.

Перед трейлером стояла женщина. Я не видела, как открылась дверь — вероятно, женщина вышла откуда-то сзади. Навскидку ей было около шестидесяти, длинные тускло-каштановые волосы тронуты сединой. Крепко сбитая, с обветренной кожей, какая бывает, когда всю жизнь трудишься на открытом воздухе. На ней были поношенные джинсы и темно-синяя толстовка с капюшоном, под которой виднелась безразмерная клетчатая фланелевая рубаха.

Я махнула рукой в знак приветствия и неуверенно улыбнулась. Женщина тоже открыла рот, но оскалилась, как собака. Она подняла руку, в которой держала нож с длинным лезвием. Не кухонный, а охотничий нож. Без единого звука она бросилась к моей машине, широко раскрыв горящие от ярости глаза.

Потрясенная этим зрелищем, я резко нажала на газ, и машина рванула вперед. Какого черта? Я вновь круто свернула и на секунду испугалась, что врежусь в деревья, но машина мчалась дальше, подскакивая на камнях и колдобинах. В зеркале заднего вида у меня за спиной исчезала поляна, однако я успела в последний раз увидеть женщину с искаженным лицом, стоявшую посреди дороги и что-то кричавшую. Что она кричала, я не расслышала.

— Господи, — прошептала я.

Местные действительно не любили чужаков.

Отъехав на безопасное расстояние, все еще не в силах унять дрожь, я обратила внимание на какое-то движение в кустах. Я сбавила ход и выглянула в окно. В зарослях притаился очередной черный кролик. Или это тот же самый, которого я только что видела? Трудно сказать… У меня на глазах кролик встал на задние лапы. И продолжал вытягиваться. Его тело становилось все длиннее и длиннее, тоньше и тоньше, словно состояло не из плоти, меха и костей, а из чего-то иного. И вот мне уже начало казаться, что он вот-вот порвется, как чересчур растянутая полоска пластилина. Если бы он стоял рядом со мной, кончики его ушей коснулись бы моего подбородка. Зверек посмотрел на меня немигающим взглядом глаз цвета нового пенни, а затем метнулся в лес.

Глава четвертая

Когда нечто очень странное или очевидно противоестественное встречаешь в книге, или в фильме, или на картине, сразу ясно: это что-то значит. Какой-то символ, зацепка. Предупреждение.

Однако в реальной жизни это не всегда так. Я вглядывалась в лес, пытаясь понять, куда исчез зверь. Кролик, заяц — не важно, но он словно испарился. Я сделала глубокий вдох. Странное его вытягивание, которое я видела — или мне показалось, что видела, — наверняка было игрой света и тени. Сейчас все вокруг выглядело обыденно, ветерок шевелил мои волосы, сквозь хвойные деревья падали косые лучи солнца.

Я посмотрела на телефон. Одна полоска есть, это хорошо. Никаких сообщений от Нисы. С момента, как я оставила ее досыпать, прошло всего сорок пять минут. С ума сойти, но так и было: на часах — шесть сорок семь.

И все же пора возвращаться. Пока доберусь до города, кафе уже откроется. Но здесь невозможно развернуться, не врезавшись в дерево. Да и страшновато давать задний ход на незнакомой дороге. Не говоря уж о той женщине с ножом, стоявшей на страже вниз по дороге. Нет уж, спасибо. Я открыла приложение с картами — посмотреть, куда ведет дорога.

Приложение не грузилось. Выждав минуту, я поехала дальше, продвигаясь вперед на скорости пять миль в час и буравя взглядом экран телефона. Наконец я опустила руки и бросила аппарат на пассажирское сиденье. Так и поеду дальше в надежде, что дорога продолжится по другую сторону горы или холма… или что это за место.

Отправляясь в путь, я не стала сверяться с одометром, но, думаю, проехала миль пять. По ощущениям — больше. Сегодня утром все казалось странным: расстояние, время, даже солнечный свет, теперь напоминавший скорее закат, нежели рассвет, — непрерывный алый сполох в ветвях вековых деревьев.

Въезд на частную территорию появился так внезапно, что я едва не врезалась в него — массивные кованые ворота в каменной стене, увитой диким виноградом. Стена была в приличном состоянии, хотя некогда белая краска потемнела и стала походить на серый лишайник. На фоне каменной кладки мерцали, подобно тлеющим уголькам, оранжевые плоды паслена. Ворота были открыты, с одной стороны болталась тяжелая цепь. Как и на дороге, здесь не было никаких указателей. У основания столбов сгрудились мертвые листья — опавшие этой осенью, не прошлогодний черный перегной.

Так, может, здесь кто-то живет? Может, та женщина была кем-то вроде сторожа?

Я поискала глазами какую-нибудь надпись, уведомлявшую о том, что это частная территория, какие-нибудь признаки камер наружного наблюдения. Опять-таки ничего. Разумеется, их отсутствие не означало, что за этим местом никто не следит. Все-таки женщина видела, как я сюда поехала.

Но она не стала меня преследовать. И полицию вроде бы не вызвала, по крайней мере пока. Я посидела в машине еще минуту, выжидая, не появится ли кто-нибудь на дорожке.

«Ну и ладно», — подумала я и въехала в открытые ворота.

Глава пятая

Аллея петляла сквозь коридор дубов и высоких сосен, перемежавшихся с непроходимыми зарослями рододендронов. Не знала, что они могут вырасти высотою с дом, с шишковатыми стволами и узловатыми, похожими на крысиные хвосты ветвями. В тени деревьев мне почудилось какое-то светлое пятно — клочок газеты, пластиковый пакет или, возможно, чье-то бледное лицо. Но когда я сбавила скорость, пятно растворилось в листве.

Все это должно было производить зловещее впечатление. Однако я ощущала странное, едва ли не извращенное радостное волнение, как бывало, когда я садилась за ноутбук писать. Вот-вот что-то случится. Случится благодаря мне.

После встречи с хозяйкой трейлера дорога все время шла в гору. Теперь же верхушки деревьев разомкнулись, обнажив широкий небесный простор. Закатные цвета сменились бледной синевой. Я открыла окно и вдохнула запах умирающей листвы, раздавленных желудей, земли, еще не замерзшей, но достаточно холодной, чтобы хранить тайны — тайны, которыми она поделится с приходом весны лишь с подходящим человеком.

Вот-вот что-то случится…

Отзвук женского голоса застал меня врасплох. Я бросила взгляд на свое отражение в зеркале заднего вида. Ниса рассказывала, что я иногда разговариваю во сне. Неужели я произнесла это вслух?

Нет, конечно. Я бы заметила.

Впрочем, все писатели разговаривают сами с собой. Особенно драматурги. Такая у нас вредная профессия. В голове столько голосов, что жаждешь услышать слова. Для меня это было самой волшебной минутой в театре — первое мгновение во время читки, когда актер исчезает и уступает место персонажу. Это мгновение превращения всегда напоминало экстаз, ритуал пресуществления.

— Или одержимость, — возразил мой друг Стиви Лидделл, когда я попыталась описать ему это ощущение. — Ты как будто не оставляешь актеру выбора. Будто это какая-то магическая чепуха, происходящая благодаря тебе.

Уж кто бы говорил! Уж точно не человек, когда-то смешавший трупы ядовитых гусениц с белладонной, проводя ритуал, чтобы помешать сопернику получить роль в региональной постановке «Уринтауна» [«Уринтаун» — сатирический мюзикл Марка Холлмана и Грега Котиса, впервые поставленный в 2001 г. Высмеивает правовую систему, капитализм, популизм, бюрократию, корпорации и т. п., а также пародирует знаменитые бродвейские мюзиклы.]. Как ни странно, сработало, так что мне даже нечего было ему возразить.

Однако я точно знала, что не произносила ничего вслух, пока ехала по рододендровым зарослям. Я ощутила легкое беспокойство. Эти слова Стиви, об одержимости, вновь вернули меня к воспоминаниям о Мэйси-Ли Бартон. Что бы ни воображали некоторые, в случившемся не было ни капли моей вины. Иногда, поздно ночью, я думала иначе, но солнце и кофеин прогоняли мрачные мысли. Я не сводила взгляда с дорожки перед собой, твердо решив, что ничто не испортит радость, раздувающуюся, словно воздушный шар, по мере того, как я ехала дальше.