Поппи пришла со своим подарком точно в назначенное время. Она была славной деревенской девушкой и обожала всех мисс Мэйнуеринг.

— Птичка Джимми любит, чтобы было много солнца, — сказала Поппи. — Она молодая, а мама говорит, что всем молодым нужно как можно больше солнечного света. Вы позволите поднять шторы в эркере, мисс Примроз, и повесить там клетку с Джимми?

Примроз кивнула. Думая о Джимми, она совсем забыла, что эркер выходит прямо на деревенскую улицу.

— И не забудьте, пожалуйста, мисс, — прибавила Поппи, уже собираясь домой, — мисс Мартиноу заглянет сегодня вечером. Она говорит, что была рада увидеть юных леди на прогулке вчера вечером и что вы поступили очень благоразумно.

У Примроз всегда был нежный румянец; после слов Поппи он стал чуть ярче.

— Мы всегда стараемся быть благоразумными, — заметила она со спокойным достоинством. — Возможно, мисс Мартиноу не совсем поняла. Мы вышли на прогулку, потому что устали сидеть взаперти, но мы не в силах не горевать по нашей маме.

При этих словах Джесмин выбежала из комнаты, а круглые глаза Поппи наполнились слезами.

— О, мисс Примроз… — начала она.

— Неважно, Поппи, мы будем рады увидеть мисс Мартиноу сегодня вечером. Спасибо, что ты предупредила.

Соседи сестер Мэйнуеринг были людьми общительными. Девочек знали буквально все в деревне, и после смерти матери на них обрушился такой поток сочувствия, что в их маленьком коттедже могли с утра до ночи находиться сострадательные посетители. Примроз, однако, этого не допустила. Даже перед мисс Мартиноу, их учительницей и, возможно, ближайшим другом, двери дома сестер Мэйнуеринг оказались закрытыми. Удивленные соседи решили, что девочки от горя немного тронулись рассудком. Отвергнутые потоки сочувствия начали остывать.

Истинные мотивы их поведения были таковы: Примроз, Джесмин и Дэйзи были бы рады видеть Поппи Дженкинс или старую миссис Джонс, которая ходила к ним топить печи, и даже симпатичных сестер Прайс — владелиц бакалейной лавки на другом конце деревенской улицы. Они также не имели ничего против визита сердобольной миссис Фрай, жены местного доктора. Но если принять всех этих соседей, пришлось бы позвать и мисс Мартиноу, а она, уж если переступит порог, не уйдет ни утром, ни днем, ни вечером.

Бедной Джесмин, может, и хотелось бы выплакать свое горе на доброй материнской груди миссис Фрай. Примроз было бы интересно побеседовать с сестрами Прайс: они были очень религиозны, а их брат был священником. Быть может, они нашли бы слова, чтобы утешить бедных девочек в их горе. Маленькая Дэйзи могла бы задавать свои бесконечные вопросы Поппи Дженкинс, да и старшим стало бы легче от сочувственных визитов соседей, если бы… это сочувствие не исходило также и от мисс Мартиноу. Но мисс Мартиноу — за завтраком, обедом и чаем, с ее бесконечными советами и наставительным тоном казалась им невыносимой. Она искренно любила девочек Мэйнуеринг, которых учила игре на фортепьяно (надо заметить, учила неправильно) и такому французскому, который был непонятен парижанам. Однако настолько раздражала всех трех сестер, что они предпочли закрыть двери своего дома для нее и остальных соседей на весь первый месяц после смерти матери.

Глава III. Мисс Мартиноу

Примроз была гостеприимна. Решив пригласить мисс Мартиноу, она постаралась принять как можно лучше это угловатое, добродушное и нередко голодное создание. Готовила Примроз прекрасно. После обеда она обратилась к сестрам в своей обычной, немного медлительной манере:

— Я хочу сделать к чаю пирожные с кремом. Джесмин, дорогая, поставь свежие цветы в вазы. А ты, Дэйзи… — она помолчала, глядя на сестренку. Дэйзи была бледна, пухлые губки печально сжаты, голубые глаза устремлены на нее. — А ты, Дэйзи, пойди в сад и поиграй с Пинк.

Пинк была любимым котенком Дэйзи.

Дэйзи засмеялась. Джесмин стала оживленно возиться с цветами, а Примроз, чувствуя, что поступила правильно, направилась в кухню посоветоваться с Ханной, их старой няней, насчет пирожных с кремом.

В результате всего этого, когда мисс Мартиноу ровно в четыре (в Розбери все были пунктуальны) переступила порог дома Мэйнуерингов, ничто не выдавало тяжелого горя, постигшего его обитателей: шторы были подняты не совсем доверху (это было бы некрасиво, а у Джесмин был отменный художественный вкус), но ровно настолько, чтобы пропускать довольно света; белые муслиновые занавески изящно задрапированы; в эркере красовались вазы со свежими цветами, а канарейка в клетке, подвешенной в верхней части эркера, весело чирикала, освещенная лучами солнца.

Мисс Мартиноу была особой старомодной, и вид эркера с канарейкой ей не понравился еще с улицы. Она утешилась, однако, той мыслью, что даже в доме, где случилась беда, шторы следует иногда поднимать и что бедные милые девочки пребывают в состоянии неподдельного горя.

— Добрый вечер, Ханна, — сказала она, когда старая няня открыла ей двери, — у вас такое ужасное горе. Я надеюсь, — она сделала паузу, — юные леди ведут себя спокойно?

— О да, мисс, — отвечала Ханна, — войдите, пожалуйста, мисс Мартиноу, прошу сюда. Юные леди надеются, что вы выпьете с ними чашечку чая, мисс.

В следующее мгновение мисс Мартиноу очутилась в одной из самых уютных гостиных в Розбери. Эта комната всегда была прелестной — обставленной изысканной дорогой мебелью, приобретенной миссис Мэйнуеринг в ее лучшие времена. Сейчас она была убрана цветами, и заходящее солнце заливало комнату через широкое эркерное окно. Три девочки в скромных черных платьях вышли встретить ее. В душе они были взволнованы и потрясены горем, но старались скрыть свое состояние и казаться веселыми. Мисс Мартиноу была шокирована тем, что ее целый месяц не пускали в дом, а теперь принимают таким образом: комната залита светом, нет крепа на платьях, повсюду расставлены цветы, Джесмин весела, кудри вьются, как раньше…

Мисс Мартиноу хотелось приласкать Джесмин, которая держалась за руку Примроз, и посадить к себе на колени Дэйзи. У мисс Мартиноу было доброе сердце, и ей очень хотелось сделать что-нибудь для этих детей, которых она искренно любила, но, как большинство добрых людей, она это «что-нибудь» понимала по-своему. Она начала было произносить сочувственную речь, но Джесмин прервала ее:

— Садитесь и давайте выпьем чаю, — сказала она. — Примроз испекла вкусные пирожные, а мы все так голодны, правда, Глазастик? — и она повернулась к младшей сестренке.

— О да, — ответила Дэйзи, — и Пинк голодна. Я за ней гонялась, и мы пятьдесят раз обежали сад, и она жутко хочет есть. Можно, я положу немного крема в ее блюдце, Примроз?

Примроз кивнула, взяла мисс Мартиноу под руку и провела на почетное место за столом, а сама села рядом и принялась разливать ароматный чай.

От вида вкусных пирожных и чая мисс Мартиноу немного успокоилась. Она сняла перчатки и вуаль, поправила ленты чепчика и приготовилась насладиться едой. Вместо банальных соболезнований она болтала с сестрами о всяких разностях. Джесмин не забывала подкладывать ей самые лучшие пирожные. Примроз вновь и вновь подливала чай в ее чашку. Мисс Мартиноу была бедна и очень бережлива: ей подумалось, что после такого великолепного чая вполне можно обойтись и без ужина. Эта мысль привела ее в отличное расположение духа.

Когда чаепитие подошло к концу, Примроз усадила гостью в удобное кресло у окна.

— Дорогая, — сказала мисс Мартиноу, — правильно ли это — сидеть здесь на виду у всей улицы? Если мой чепчик может видеть любой прохожий, то каждый из них может окликнуть вас, мои хорошие.

— Амы и хотим теперь видеть всех, — ответила за сестру Джесмин. — Не правда ли, Примроз?

— Да, — заговорила Примроз в своей мягкой манере, — мы не станем меньше думать о дорогой мамочке, если начнем встречаться с людьми. Поэтому мы решили выходить почаще.

— Вы могли бы пригласить меня раньше, дорогие мои. Я так сочувствую вашему горю. Оно не выходит у меня из головы. Я была так огорчена вашим отказом принять меня, потому что во всех отношениях я могла бы заменить вам мать.

— Пожалуйста, не надо, — вырвалось у Джесмин.

— У нас не может быть другой мамы, — сказала маленькая Дэйзи, тесно прижимаясь к Примроз и заглядывая в глаза любимой сестры.

Примроз наклонилась и поцеловала ее.

— Беги в сад, дорогая, и возьми с собой Пинк, — сказала она.

Прежде чем покинуть дом, мисс Мартиноу намеревалась высказать девочкам Мэйнуеринг все, что было у нее на уме. Такая уж у доброй леди была привычка — высказывать все, что хотелось, младшему поколению обитателей Розбери. Кто, как не она, имел на это право? Разве не она была учительницей большинства из них? Разве не она учила их лучшему из того, что знала во французском языке и в музыке? И разве не она была лучшим наставником для Джесмин и Дэйзи? Примроз она считала своей бывшей ученицей. Без сомнения, девочки, хотя и не принимали ее целый месяц, теперь относятся к ней с полным доверием. Мисс Мартиноу было удобно в кресле, в которое усадила ее Примроз, и она сказала своим высоким, тонким голосом:

— А теперь, дорогие, сядьте ко мне поближе, но не слишком, чтобы не помять мое воскресное шелковое платье. Я хочу поговорить с вами о важном деле. Вопрос серьезный и требует обсуждения. Хорошо, что ты отправила Дэйзи в сад, Примроз, она слишком мала, чтобы участвовать в обсуждении. Я хочу, дорогие, как я это делала, когда была вашей учительницей, разделить нашу беседу на две части: первая — это ужасная потеря, которую вам пришлось пережить. Мы поговорим о ней и вместе поплачем; это придаст вам мужества и утешит ваши юные сердца. Джесмин, дорогая, почему ты так покраснела? Вторая проблема, которую мы должны обсудить, не менее важная: как вы собираетесь дальше жить, мои дорогие девочки?