Или… или можно пройти по улице голой — ведь теперь она одна и никто ее не увидит. Оставляя мокрые следы, Офелия дошла до открытой двери и выглянула наружу. Смеркалось; солнце уже сползло за макушки далеких деревьев. Пусто на улицах, пусто в домах. Под ложечкой засосало от предвкушения и собственной смелости. Отважится ли она? Когда-нибудь это непременно случится, она знала это, знала с того дня, когда внутри нее зазвучал новый голос. А раз так — почему не сегодня, пока острота ощущений не притупилась?

Полотенце соскользнуло на пол, и она шагнула вперед. Нет. Она подобрала полотенце, вернулась в душевую и повесила его на крючок. Если уж идти по улице голой, то начинать надо отсюда, из душевой. В полумраке здания Офелия чувствовала себя в безопасности. У двери она остановилась снова. Нет? Да? Спешить некуда. Можно постоять на пороге подольше, дождаться темноты, когда бы ее никто не увидел, даже будь здесь люди.

Но она будет знать. Ей хотелось знать. Один шаг — через порог. Еще один — из-под козырька. Еще и еще, все дальше от здания, вдоль по улице… и никто не

выглядывал из темных окон, никто не стыдил ее. Прохладный вечерний воздух скользил по коже, щекотал спину, грудь и живот, руки и ноги, внутреннюю часть бедер. И оказалось — когда она наконец успокоилась и прислушалась к ощущениям, — что это очень приятно.

И тут она увидела, что в окнах центра горит свет, теплый на фоне сизых сумерек. Офелия оцепенела от страха. Идиотка! Чем она только думала? Если на орбите кто-то есть, если они в этот момент смотрят на планету, то, конечно же, увидят свет. Они все поймут; они могут вернуться.

Позабыв о наготе, она кинулась внутрь и защелкала выключателями. Затем вернулась домой — и машинально потянулась к выключателю. Секунду Офелия стояла неподвижно, до судорог в мышцах сопротивляясь рефлекторному желанию включить свет. Сердце рвалось из груди, по всему телу разливались волны страха. Постепенно она немного успокоилась и мысленно обругала себя. Дура, какая же дура. Она не может позволить себе забывать о таких вещах; рядом больше нет никого, кто бы ей напомнил.

Не включая свет, она съела холодный ужин. По крайней мере, теперь у нее есть крыша над головой и, если пойдет дождь, она не промокнет. Офелия закрыла ставни, из-за чего в доме стало еще темнее, и ощупью добралась до кровати. Собственная спальня показалась ей вдруг тесной и душной. Завтра она переберется в комнату Барто и Розары, где жила с мужем до его смерти. Но сегодня — сегодня она не будет шарахаться в темноте. Офелия стянула с кровати покрывало и уже почти заснула, как вдруг вспомнила.

Она не бывала настолько одна… никогда в жизни. Удивительно, но ей совсем не было страшно — одной в темноте, единственной живой душе на всей планете. Нет, страшно не было… Было спокойно — спокойнее, чем когда-либо. Тело нащупало знакомые ямки матраса, и Офелия провалилась в сон.

Проснувшись утром в собственной постели, в своем доме, в окружении знакомых запахов, она не сразу вспомнила, что произошло. Встала как обычно, прошаркала к выключателю — и только тогда осознала, что на ней нет одежды, и вспомнила почему. Последние несколько дней казались чем-то нереальным, как сон. Прежде чем открыть дверь, она сняла с крючка халат и накинула его, почти ожидая услышать храп из комнаты Барто и Розары.

Ее встретила тишина — абсолютная тишина заброшенного дома. Но Офелия все равно заглянула. Спальня уже выглядела иначе — как комната, в которой давно никто не живет. Место для багажа было ограничено, и Барто не захотел занимать его постельным бельем, поэтому на кровати все еще лежали подушки в красных наволочках и бежевая простыня с широкой красной полоской. Открытый чулан зиял распахнутой пастью, из которой, как язык, торчал мятый носок; Офелия усмехнулась, представив, как будет жаловаться Барто, обнаружив пропажу. Они убрала носок и задвинула щеколду, иначе дверь чулана не закрывалась. Комната все еще выглядела странно, но Офелия не могла понять почему. На подоконнике поблескивала пленка росы; с потолка на паутинке спустился ползунчик.

В кухне тихонько гудел холодильник. Не обращая на него внимания, Офелия вышла в огород. Здесь ничего не изменилось: растения продолжали расти, впитывая свет и тепло. Она поработала на грядках, наслаждаясь тишиной. Где-то заблеяла овца, и ее блеяние подхватили другие; в противоположном конце поселка замычала корова. Такие звуки никогда не раздражали Офелию и не нарушали ее покоя. Наверное, стоит найти животных и проверить, не нужно ли им чего. Но пока солнце мягко грело затылок, а в воздухе разливались ароматы фасоли, помидоров и дневки. Когда стало жарко, она распахнула халат, а потом и вовсе сняла и повесила на крючок в сарае. Солнце поглаживало ее тело, как огромная теплая ладонь, прогоняя старые болячки. Когда Офелия вернулась в дом, то заметила, что ее слегка знобит. «Ты перегрелась, — предостерегла она себя, открывая холодильник. — Надо быть поосторожнее, по крайней мере, первое время».

После завтрака она разобрала холодильник и выбросила старую еду в компост. Стоило проверить другие холодильники. Большую часть можно обесточить и держать в качестве запасных. Было бы неплохо иметь холодильник в центре — и, пожалуй, в дальнем конце поселка, на случай если она будет ходить туда ухаживать за скотом.

Почти во всех холодильниках все еще оставалась еда. Офелия тщательно вымыла их и выбросила в компост все, что успело зачерстветь или испортиться. Хорошую еду — твердые колбасы, копченое мясо, сыры и соленья — она отнесла к себе домой. Она уже обдумывала, за какими огородами ухаживать, а какие можно забросить, какие прополоть и засадить злаками для скота. За уборкой холодильников прошел весь день — ее изводила мысль, что где-то портится еда, которую она не успеет спасти. Только к вечеру Офелия осознала, что, даже если не найдет больше ничего, у нее не будет недостатка в пище. Конечно, чистить пропахшие порченой едой холодильники — та еще морока, и все же вовсе не обязательно надрываться, чтобы успеть все сегодня.

С этой мыслью Офелия бросила работать, оставив недочищенный холодильник Фаларесов открытым. Она уже выдернула его из розетки — этого хватит. Она вошла в ванную, которую по-прежнему воспринимала как чужую, и приняла душ. Пользоваться удобствами в чужом доме все еще казалось ей большой дерзостью, хотя она и понимала, что Фаларесы об этом никогда не узнают. Она с вызовом прошлепала к выходу, оставляя за собой цепочку мокрых следов, и нарочито медленно побрела по улице.

На востоке собирались облака, снежно-белые сверху и сизые снизу. Вечером будет дождь; в начале лета такие грозы приходили с побережья почти каждый день. На западе высились холмы, а еще дальше — горы, скрытые стеной леса. Офелия никогда не видела гор, но слышала о них, а на стене центра висел фотомонтаж из снимков, сделанных со спутников еще до основания колонии.

К тому времени, как она вернулась домой, первые порывы ветра уже щекотали ей ноги. Она выглянула в окно. Тучи затянули больше половины неба. Вряд ли с корабля будет видно свет, даже если он еще на орбите. Офелии не хотелось сидеть в темноте еще один вечер; она мечтала о вкусном ужине. С той же запальчивостью, которая подтолкнула ее помыться в доме у Фаларесов, она включила свет.

За окном все ближе рокотали грозовые раскаты. Офелия закрыла ставни в спальне, но оставила открытыми кухонные. За готовкой она то и дело поглядывала в окно, дожидаясь дождя и ветра. Когда началась гроза, на сковороде уже шкворчали сосиски с кольцами лука, сладким перцем и дольками картошки; Офелия завернула горячую начинку в свежевыпеченную лепешку и села на пороге кухни, слушая шелест дождя в огороде.

Вскоре сумерки наполнились звуками воды: она шумно хлестала с неба, стучала каплями по крыше, мелодично журчала, сбегая с козырьков на каменные плиты у порогов, бурлила в сточных канавах. Гораздо лучше, чем в лесу. Офелия доела ужин и прислонилась к дверному косяку. Лицо и руки обдало водяной пылью, отлетающей от земли. Офелия облизала губы — дождевая вода бодрила лучше душа.

Дождь продолжался до темноты. Наконец она встала, покряхтывая от боли в затекшей спине и ногах, и перенесла свою подушку в соседнюю спальню. За день ползунчик успел сплести в углу целую сеть; Офелия раздавила его туфлей — хоть какая-то польза от этой обуви, довольно сказала она себе — и смахнула паутину. Она знала, что ползунчики не ядовиты, но их когтистые лапки кололись, и ей вовсе не улыбалось проснуться из-за этого среди ночи.

Лежать на новой кровати было непривычно. Она спала в ней, пока был жив Умберто, но уступила комнату Барто и Стефану через год или два после смерти мужа. Когда Стефан умер, Барто счел, что комната теперь принадлежит ему, и пригласил в нее свою первую жену Элизу. Офелия не возражала; Элиза нравилась ей, но погибла во время второго большого наводнения. А потом Барто женился на Розаре… Получается, прошло больше двадцати лет с тех пор, как она спала в большой кровати. Ее тело привыкло к кровати поуже. Она долго ворочалась, прежде чем приспособилась к новым ощущениям и нашла удобную позу.