— У Лысого? Да откуда у него взрывчатка? Менты подбросили.
— Кто? — переспросил следователь.
— Менты, — упрямо повторила я.
Очень хотелось в туалет, низ живота сводило от резкой боли, кружилась голова.
— Вы никогда не слышали от Андрея Андреевича разговоров о том, что хорошо бы где-нибудь чего-нибудь взорвать? О том, что он готовит нападение на отделение ФСБ или полиции?
Я фыркнула в ответ.
— А о том, что другой ваш соратник, по кличке Феликс, собирался захватить склад боеприпасов в воинской части? В Электрогорске? Кстати, Феликс — это в честь Дзержинского? Его же на самом деле Алексей зовут?
— Вы бредите, — процедила я. — Феликс продуктовый ларёк захватить не сможет, не то что воинскую часть. Да и как можно захватить воинскую часть без оружия?
— Устроив теракт, например?
Я закатила глаза.
— Расскажете мне что-нибудь о тренировках по стрельбе и спортивному ориентированию?
— Вы о чём вообще?
— О том, как все участники организации «Левый переворот»…
— Поворот! — перебила я.
— …«Левый переворот» уходили на недели в лес, где проходили боевую подготовку.
— Какую ещё подготовку? В походы мы ходили, на байдарках в Карелии сплавлялись. Слушайте, я на самом деле хочу в туалет. Очень хочу. У меня сейчас там всё лопнет, вам это надо?
Следователь пропустил мимо ушей.
— Ты понимаешь, что ты можешь сломать себе жизнь? Тебе замуж надо, детей рожать, а ты хернёй маешься, с террористами связалась. В итоге сядешь на двадцать лет, выйдешь старухой, с туберкулёзом и гепатитом. И всё, вот тебе весь поворот-переворот.
— Что-то я уже запуталась, вы добрый полицейский или злой?
Я устроилась на стуле удобнее, вытянув ноги, чтобы меньше болел вздувшийся живот.
— Впутали тебя дружки в такое дерьмо, что мне тебя искренне жаль, — гнул он своё.
Мне стало обидно: он намекает, будто я какая-то девочка на побегушках. Но это могло быть провокацией, и я стерпела.
— Я хочу в туалет, — сказала я медленно, делая ударение на каждом слове. — Очень хочу.
Но следователь, не ответив, встал, проверил, надёжно ли я пристёгнута, и вышел из комнаты. Стоявший в дверях полицейский взял мусорный пакет, который принёс из туалета, надел его мне на голову и вышел следом.
Я старалась дышать ртом, задыхаясь в пакете, набитом использованной туалетной бумагой, и чувствовала, как липнут к телу мокрые джинсы. Было стыдно и хотелось расплакаться, и от этого было ещё стыднее.
Наконец за мной пришли. Всё тот же полицейский и ещё двое, в форме и чёрных балаклавах. Они сняли пакет, посмотрели на растёкшуюся под стулом лужу и ничего не сказали. Молча повели меня через пустой коридор куда-то вниз по лестнице.
Мы пришли в другую комнату, тоже без окон. Тусклая лампа едва освещала её, бросая чёрные тени, возвышавшиеся надо мной на стене. Там были ещё двое, в резиновых перчатках и тоже в чёрных масках. А в углу, скрестив руки на груди, сутулился следователь. Это было похоже на второсортную, полную штампов постановку о застенках Лубянки.
С меня сняли наручники и приказали раздеться.
— Я хочу видеть адвоката, — сказала я.
— Раздевайся, — крикнули мне. — И ложись на кушетку.
Тут я разглядела кушетку, как в медицинском кабинете. Мне стало по-настоящему страшно.
— Зачем раздеваться? Что вы будете делать?
— Медицинский осмотр, — хмыкнул один из тех, что в перчатках.
— Я ничего не буду делать, пока не увижу адвоката.
Меня окружили, стянули джинсы, свитер и бюстгальтер, уложили на кушетку лицом вниз. Я пыталась кричать, но мне заткнули рот.
Потом перевернули на спину и, вытянув руки и ноги, привязали их по углам кушетки. В психиатрических больницах такое называется «распятием на кресте». Один из мужчин в перчатках достал полевой телефон, размотал провода и прицепил клеммы мне на соски. Следователь стоял с руками за спиной и сосредоточенно смотрел на меня.
— Вы не можете пытать меня, — крикнула я. — Я пожалуюсь правозащитникам…
Ударило током, и я выгнулась в дугу, ощутив такую боль, словно меня проткнули насквозь. Сначала они ничего не говорили, просто били током, затыкая рот, чтобы я не так громко орала. Потом разглядывали и ничего не говорили, ни слова. Потом снова включали ток.
Спустя время, измотав меня, начали задавать вопросы.
— Вы состоите в организации «Левый переворот»?
Я с такой силой стиснула зубы, что, казалось, они раскрошатся. «Ничего не говорить, ничего им не говорить». Мне всегда представлялось, что я смогу выдержать всё, и пытки тоже. Но продержалась я недолго.
— Да, состою, состою. Прекратите, как же больно!
— Члены вашей организации готовили теракт?
От нового удара током свело судорогой мышцы шеи и подбородка, сколько-то времени я не могла отвечать.
Следователь подошёл ближе и погладил меня по голове:
— Всё будет хорошо.
Полицейский, державший полевой телефон, снова ударил током.
— Всё будет хорошо, — приговаривал следователь, пока я корчилась от боли. — Всё будет хорошо.
Мужчина в маске нагнулся к моему лицу:
— Члены организации готовили теракт?
— Да!
— Собирались захватить склад боеприпасов в Электрогорске?
— Да!
— Вы проводили тренировки в лесу?
— Да!
— Кто готовил взрывчатку для теракта?
Меня вырвало, я едва не захлебнулась. Один из мужчин быстрым движением вытер мне рот, без брезгливости, деловито, как врач.
— Всё будет хорошо, — повторил следователь.
Полицейский снова навис надо мной:
— Кто готовил взрывчатку для теракта?
— Я не знаю! Я ничего не знаю!
— Семёнов? Он готовил взрывчатку?
Я разрыдалась. Меня облили водой, плеснув из чашки на грудь, и от следующего удара током я на какое-то время потеряла сознание.
— Кто готовил взрывчатку?
— Лысый! Лысый готовил! Лысый!
— Андрей Андреевич Семёнов, по кличке Лысый?
— Да, Андреевич, Семёнов, — плакала я.
— А кто планировал нападение на склад в Электрогорске?
— Феликс!
— Хорошая девочка, не плачь, — повторял следователь. — Всё будет хорошо.
Я была готова говорить всё, что угодно, лишь бы больше не было тока.
— У Феликса младший брат служил там в армии. Феликс знал, что склада хватит на четыре дивизии. Двенадцать тысяч всего: автоматов, штанов, подштанников, ложек, одеял, котелков, — перечисляла я всё, что придёт в голову, лишь бы они не включали ток. — Ещё машины, там были машины, не знаю сколько.
Полицейский потянулся к полевому телефону, но следователь сделал знак, и он не ударил меня.
— Феликс знал, как там всё устроено, вокруг болота и ров, он знал, где можно перейти, чтобы попасть в часть. Она плохо охраняется, срочниками, всего две роты.
Феликс и правда рассказывал мне об этом. Больше шутил. Говорил, мол, если начнётся какая-нибудь буза, как он любил выражаться, мы знаем, где взять оружие. Но, конечно, в голову не могло прийти, что мы с Тимуром, Феликсом, Лысым и Майей с Тетерей пойдём брать воинскую часть в Электрогорске. Тимур вообще был убеждённым пацифистом и сторонником мирных акций, мы из-за этого часто ругались.
— Хорошо, молодец, — сказал следователь. — Всё будет хорошо. Я тебе помогу, не бойся. Только пароль от ноутбука скажи.
От меня отцепили провода и развязали верёвки. Дали воды, сказали одеться. Грудь горела от боли. Меня снова вырвало.
Мне надели на голову мешок, на этот раз без мусора, и вернули в комнату, где я провела ночь. Спросили, хочу ли в туалет, но я покачала головой. Пристегнули к стулу наручниками, оставив на этот раз одну руку свободной.
Полицейский принёс сухой паёк: рыбные консервы, галеты, повидло, сухое молоко. И поставил передо мной мятый пластиковый стаканчик с пластиковой ложкой, уже использованные, и, похоже, не раз. Одной рукой я высыпала молоко в стаканчик, едва не просыпав на стол, и полицейский налил мне кипяток.
— Приятного аппетита.
Я размешала молоко, стараясь растворить сухие комки. Не знаю, почему я так сосредоточилась на этих комках, ведь мне было всё равно. Я поела, и от галет с консервами заболел живот.
Следователь принёс мне бумаги, протянул ручку.
— Всё будет хорошо, — повторил он в сотый раз, и мне захотелось плюнуть ему в лицо. — Всех террористов засадим надолго. А тебе зачтём чистосердечное раскаяние и сотрудничество со следствием. Отделаешься лёгким испугом.
— Я… Я… Я не…
Следователь ткнул пальцем туда, где нужно было расписаться. «С моих слов записано верно, мною прочитано», — написала я без подсказки.
— Опытная, — хмыкнул следователь. — Надеюсь, это твой последний раз. — Он внезапно взял меня за подбородок, сильно сжав, и заглянул в лицо: — Ты ничего, смазливая. Только дурная. Найди себе мужика нормального, сразу мозги на место встанут. Ну и рожай уже, лет-то тебе сколько, пора.
Мне позволили умыться, вернули сумку, в которой лежали расчёска и крем, так что я смогла немного привести себя в порядок перед судом. Дали даже сухую одежду, чтобы сменить мокрые, воняющие мочой джинсы. Прихватили, видимо, из моей квартиры.
Суд я помню плохо, я вообще мало что понимала тогда. У входа собрались журналисты, немного, человек десять, все из небольших независимых изданий, и один активист с плакатом «Нет политическим репрессиям!».