Потом по скайпу со мной связался Тамерлан Мусаев. «Вы ничего не знаете о Швеции. Я вам могу рассказать, что они делают с людьми». Я погуглила его имя и прочитала про угон самолёта в 1993 году. Мусаев с женой и новорождённой дочерью захватил рейс «Тюмень — Петербург», показав стюардессе «фенюшу», гранату Ф-1, и приказал, залетев на дозаправку в Хельсинки, направляться в Штаты. Но Финляндия и Штаты отказались принимать самолёт, а вот Швеция, на свою голову, согласилась.

Мусаев позвонил мне, и я увидела на экране рано постаревшего, осунувшегося человека.

— Мне тоже казалось, что Швеция — это рай на земле. Когда меня обманом выманили из самолёта, то все были очень приветливы. Сотрудники аэропорта, газетчики, правозащитники. Все улыбались. И еда была вкусная.

Я представила себе тот рейс, сумасшедший с гранатой в руке, его жена, бьющаяся в истерике, орущий младенец, перепуганные пассажиры.

— И камера была как в санатории, и мороженым кормили, и фруктами…

— А зачем вы самолёт-то угнали? 93-й год, границы открыты, лети куда хочешь.

Он не ответил, притворившись, что не слышит меня.

В газетах я прочитала, что Мусаева экстрадировали в Россию. Там ему дали 10 лет, из которых он отсидел всего 7, а жена вышла замуж за другого.

— Вот увидите, эта милая демократическая Швеция на самом деле имеет уродливое звериное нутро. Меня разлучили с семьёй, вышвырнули в Россию, где уже ждала тюрьма, из-за них я переболел туберкулёзом и потерял близких.

— Но вы же угнали самолёт…

— Поймите, Швеция только с виду санаторий, — вновь пропустил он мои слова мимо ушей. — На самом деле это концлагерь, в котором гнобят всех, кто не хочет ходить строем. И Швеция очень боится, что мир узнает правду о ней. Поэтому я хочу, чтобы мир знал правду. Вы должны рассказать эту правду, это ваш долг политического активиста.

— Я читала в газетах, что вы занялись телефонным терроризмом. Три раза из-за вас самолёты сажали.

Писали, что он отсидел за это в шведской тюрьме и получил запрет на въезд в Евросоюз на десять лет. Но каким-то образом он снова был в Европе, потому что звонил мне из Голландии.

— Швеция мне должна! Она должна извиниться передо мной, официально признав свою ошибку. Швеция сломала мне жизнь!

Я захлопнула крышку ноутбука, спрятав его под подушку, словно Мусаев мог оттуда вылезти.

* * *

Гудрун нашла мне комнату за 7000 крон в районе Эстермальм, недалеко от Карлаплан, у женщины по имени Ваня.

— В России Ваня — это мужское имя, — сказала я, пока мы искали нужный дом.

— Я знаю. Ванин папа любил Чехова и назвал её в честь «Дяди Вани».

Я волокла за собой чемодан с вещами, которыми уже успела разжиться за эти дни. Одежду купила на распродаже в H&M и Indiska, где было дешевле, обувь в Vagabond, и совсем уже почти слилась со стокгольмской толпой, если бы не смуглая кожа и тёмные волосы. Цены в Швеции оказались запредельные, а я не очень-то была осторожна с деньгами и обнаружила, что за неделю спустила треть всего, что у меня было.

— Ты должна быть больше ответственная, — сказала Гудрун. — В Швеции относятся к финансам очень серьёзно, здесь не принято быть, как это по-русски, кутилой, если у тебя нет на это средств. Нас этому учат в школе.

Район оказался тихим, уютным, и Стургатан, «большая улица», была не такой уж большой. В доме, где с последнего этажа свешивался огромный шведский флаг, был один подъезд с широкой лестницей и старинным лифтом, в котором мы с Гудрун едва поместились вдвоём.

— Ты будешь жить в самом шикарном месте Стокгольма. Тут только богачи, политики и кинозвёзды. Засранцы, которые голосуют за модератов и ультраправых. И совсем нет мигрантов, так что не удивляйся, если твои соседи будут принимать тебя за уборщицу только потому, что ты русская.

Звонок не работал, зато был кнокер в виде львиной головы, и я постучала. Ваня, оказавшаяся седовласой старушкой, оглядела меня с любопытством и, отступив на шаг, пригласила войти. Квартира была огромной, с длинным, изогнутым коридором, упирающимся в кухню, и я насчитала восемь комнат, одна из которых, гостиная со стеклянной дверью и деревянным обеденным столом, использовалась как кладовка. Везде стояли безделушки, игрушки, вазы с цветами, на стенах висели старые картины, подобранные без всякого вкуса и замысла, и квартира напоминала игрушечный дом.

— Здравствуйте, добро пожаловать, как дела? — выпалила Ваня все слова, которые знала по-русски. И, помявшись, добавила: — Поехали, товарищ Гагарин! — а потом перешла на английский: — Как дела?

Но не успела я ответить, как она уже повернулась к Гудрун:

— Привет, как дела?

Ваня пригласила нас на кухню выпить кофе со свежими булками.

— Очень тёплая весна в этом году, — сказала она, ставя перед нами чашки. — Нетипичная для Швеции.

— Отличная погода, не то что в прошлом году, — закивала Гудрун.

— Да, погода хорошая, — поддакнула я.

Мы осторожно рассматривали друг друга, стараясь делать это незаметно, а встретившись взглядами, неловко улыбались.

— В ближайшем магазине ICA по утрам свежие булочки и круассаны, всего восемь крон за штуку.

— Да, булочки вкусные, — подхватила Гудрун. — Ещё тёплые даже.

— Очень вкусные. В России таких нет, — сказала я, протягивая руку за второй.

— У нас хороший дом, тихий, — сказала Ваня. — Но квартиру во дворе недавно купили китайцы.

Гудрун натянуто улыбнулась, но промолчала.

— Нет-нет, — спохватилась Ваня, — я не против мигрантов. Эту страну сделали мигранты, что бы было со Швецией, если бы сюда не приехали финны, поляки, югославы и иранцы с чилийцами. Но китайцы… Вы слышали, они даже «Вольво» купили! — Она решила сменить тему: — Расскажи о себе побольше.

— Меня пытали в полиции, — с набитым ртом ответила я. — Надевали на голову мешок, били током, заставили оговорить друзей. Теперь они в тюрьме и им грозит до двадцати лет. А мой бойфренд в федеральном розыске.

Гудрун посмотрела на меня растерянно.

— Как ужасно, как ужасно, — покачала головой Ваня. — О, совсем забыла, в торговом центре на Карлаплан в эти выходные большая распродажа.

Моя комната была маленькая, узкая, как пенал, зато с собственной ванной и отдельным входом. Окно выходило во двор. На балконе соседнего дома за столиком сидели мужчина и женщина, пили белое вино, ели креветки. Они ни о чём не говорили, только перебрасывались короткими репликами, и даже мне было понятно, что это «передай, пожалуйста, салфетку», «вино хорошее», «да, неплохое, только тёплое».

— Ну как? — спросила Гудрун.

— Мне нравится! Очень!

Я открыла окно, свесившись вниз, и помахала рукой мальчишкам, играющим во дворе в мяч.

— Откуда у старушки такая огромная квартира? Она процентщица?

Гудрун прыснула в кулак.

— Получила от государства.

— В смысле?

— Так, как у вас в Союзе получали. Встала в очередь, дождалась квартир. Мы все так живём. Платим арендный плата жилищной компании. И никто не отобрать у нас наш квартир. Но и в наследство оставить не можем.

— И что, если я, ну, предположим, получу вид на жительство, постоянный, или даже гражданство…

— Да, ты встанешь в очередь тоже. Но в таких районах муниципальных квартиров уже не осталось. Или ждать свой очереди нужно лет сорок. Там, где я живу, на Сёдермальме, лет тридцать. А в Ринкебю и в пригородах — быстрее, лет шесть.

— То есть социальное государство ещё работает, но уже еле-еле, со скрипом?

— Даже на ладан дышит, как вы, русские, говорите.

Когда Гудрун ушла, я села на подоконник и закурила. Вставила сим-карту Comviq в купленный телефон, загрузила Signal, по которому можно было безопасно говорить, и позвонила адвокату.

Он рассказал, что Тетеря добрался до Ростова, оттуда, вступив в добровольцы, которых вербовали через группу в Telegram, уехал автобусом до Донецка. Оттуда, с помощью активиста одного из левых движений, перебрался на украинскую часть и автобусом доехал до Киева. В Киеве, каждый день с трёх до пяти на Крещатике, у памятника Городецкому, его должен был ждать Бернар из меланшоновской «Непокорной Франции», внешне чем-то похожий на Тетерю. Бернар должен был уронить свой паспорт, чтобы Тетеря его подобрал и по нему уехал автобусом через границу с Польшей, а оттуда в Париж, где просил бы политического убежища. Но утром, когда он вышел из хостела на Подоле, кто-то напал на него сзади, скрутил, затолкал в багажник, и через полдня, когда Тетерю вытащили оттуда, он снова был в Ростове.

Майя пыталась бежать через Беларусь. Её повёз приятель, антифашист, у которого она пряталась несколько дней. Через КПП ехать было опасно, могли остановить и проверить документы. Ехали ночью, искали дорогу. У Солонца нарвались на полицию, но у водителя проверили документы и отпустили. Они проехали через лес, вдоль железной дороги, и через два с половиной часа были уже под Минском, в аэропорту. Майю зарегистрировали на рейс «Белавиа» до Варшавы, она без заминки прошла паспортный контроль, но в зале ожидания её задержали. Белорусские милиционеры отвезли её на границу и у КПП «Красное» вытолкали из машины. А там уже ждал микроавтобус ФСБ.