Елизавета Дворецкая

Княгиня Ольга

Две зари

Часть первая

Малуша стояла у печи, не сводя глаз с госпожи за столом и ожидая возможных приказаний.

— Кое в чем этот змей ползучий прав, — говорил князь, покачивая в руке округлую чашу зеленого стекла. — Мы должны его женить.

Чаша была греческая — из добычи похода по Вифинии. В числе прочего ее привезли в Киев в начале той зимы, когда мать Малуши, Предславу, выдали замуж. Поэтому на чашу Малуша смотрела, как на свидетельницу создания мира. Цветом та напоминала глаза княгини — и смарагды в ее старом ожерелье, которое та надевала каждый день. Служанки, что ездили с Эльгой в Царьград два года назад, рассказывали, что вода в Босфоре такого же цвета — прозрачного, тускло-зеленоватого, немного дымчатого. Особенно зимой.

Чаша была невелика, размером с кулак Святослава. Он опорожнял ее почти одним духом, и тогда Малуша неслышно подходила, снова наливала вина, разведенного медовой водой, и отступала. Ей княгиня доверила ключи от погребцов, где хранились разные заморские редкости для княжеского стола: вино, сушеный греческий овощ, пряности, копченые окорока, осетровая икра. Малуша сама мыла дорогие кувшины — глиняные расписные или серебряные, с чеканкой, — и хорошо умела разводить вино сладкой водой.

— Я сам должен решить, с кем Етон будет в родстве, — продолжал князь, — и мне ведь нужен от него заложник! Тот, кто ему наследует. А сейчас у него никого нет — делай, что хочешь! Этот черт такой скользкий, что никем, кроме родного чада, дорожить не станет. Он ведь из могилы, жма, выполз ради того, чтобы бездетным не сдохнуть!

С безучастным лицом Малуша смотрела в угол мимо госпожи — так, чтобы заметить малейший знак, поданный ей, но по лицу ее можно было подумать, что мысленно она пересчитывает бочонки солений в погребе. Беляница, старшая ключница, научила ее так держаться — ты на месте, если понадобишься, а пока не нужна, тебя как бы и нет. Тонкие пальцы пятнадцатилетней служанки неслышно перебирали несколько железных ключей на поясе. Малуше не следовало вслушиваться в этот разговор. Но она слушала, как будто он еще мог иметь до нее какое-то касательство.

Речь шла о плеснецком князе Етоне — человеке, женой которого Малуша одно время надеялась стать. Это она могла бы родить ему чадо, которое с первых дней жизни отдадут в заложники киевским владыкам. Род ее позволял рассчитывать на княжеский брак. Но глупые эти надежды продержались всего несколько дней — а потом ее девичий поясок украсили три звонкие игрушки, знак подневольного положения. Она стала рабыней уже окончательно. А ведь она не сирота, не холопка безродная, увезенная за тридевять земель от своих краев и проданная на торгу. Ее дед — внук самого Олега Вещего, бывший киевский князь, ныне посадник в деревском городе Вручем. Ее отец — бывший деревский князь, а мать, рожденная киевской княжной, была его законной женой и княгиней. Но только все это в прошлом. Родичи Малуши — вольные и знатные люди, но она сама и брат ее Добрыня — рабы княгини Эльги. Воля Эльги оказалась сильнее, чем судьба внучки пяти княжеских родов. Когда десять лет назад сгорел Искоростень, Малуше было всего пять лет. В тот хмурый зимний день она утратила все, даже свое родовое имя — Мальфрид, и стала просто Малушей. И когда Эльга произвела ее в ключницы, ей это полагалось посчитать высокой честью и милостью.

— У меня есть для Етона невеста, — сказала Эльга.

И Святослав, и Малуша воззрились на нее с равным любопытством, почти с изумлением — только сын почти в упор, а юная ключница — через пол-избы.

— Это кто же такой смелый? — недоверчиво усмехнулся Святослав.

В Киеве знали, что чудесный выход ожившего Етона из могилы — чистая правда. Сам Святослав мог это засвидетельствовать. Он нанес дряхлому Етону рану, от которой тот через несколько ударов сердца скончался у него на глазах. И он же сам три дня спустя наблюдал, как из свежей могилы старика выбирается парень неполных двадцати лет, рослый, отдаленно похожий на покойника — как могут быть схожи два человека с разницей в возрасте более шестидесяти лет. Что Святослав думал об этом — иное дело, но он мог подтвердить, что все так и было. К большому своему неудовольствию.

Однако слава ожившего мертвеца сослужила омоложенному Етону дурную службу. Теперь он, если повезет, мог прожить еще лет сорок-пятьдесят, только вот замуж за покойника никто идти не хотел. Невеста требовалась не абы какая — достаточно знатная, чтобы брак с ней не уронил достоинства князя, но из такого рода, чтобы союз с ней Етона не принес Киеву вреда. Отдавать за него хоть кого-то из своей родни, пусть даже дальней, Святослав отказался наотрез: после воскрешения Етон внушал ему даже большую неприязнь, чем до смерти, почти отвращение. Менее знатные русские роды тоже не спешили предлагать своих девиц. Все понимали, что мир между Киевом и Плеснеском не прочнее паутинки и вскоре такое родство может оказаться крайне неудобным. А Етон не отставал — при каждом удобном случае напоминал Святославу и матери его Эльге про обещание найти ему жену взамен отнятой.

— Я деву одну нашла, — заговорила княгиня — неспешно, словно дразня любопытство слушателей. — В самый раз ему в версту [В версту — ровня, пара. (Здесь и далее — примечания автора.)] — и наша, и не совсем, и знатная, и не слишком…

— Да что ж это за чудо? — нетерпеливо спросил князь. — Баба с дедом из снега слепили?

— Помнишь Перемила из Веленежа? У него меньшая дочь подросла, в самый раз замуж отдавать.

— Перемила? — Святослав нахмурился.

Он хорошо знал, кто это — боярин, старейшина городца Веленежа, последнего с деревской стороны перед началом земли бужан. В нем путники делали стоянку перед выходом на Горину, и там после войны появился один из первых в земле Деревской киевских погостов. Перемил сам собирал дань со своей волости и сдавал киевским сборщикам уже готовую.

— Нет, — сообразив, что ему не понравилось, Святослав качнул головой. — Этот не годится.

— Почему же? — полюбопытствовала Эльга, хотя знала ответ.

— Он тесть Свенельдича-младшего.

— И что с того?

— Выходит, Свенельдич и Етон свояками станут! А там не успеешь оглянуться, как Свенельдичи всю дань бужанскую к рукам приберут! А я этого не хочу! — Святослав глянул на мать с вызовом. — Мало того, что Лют жену Етонову забрал — ему еще и Етоновы ско́ты [Ско́ты — деньги. От названия арабской серебряной монеты (она же ногата).] нужны!

— Даже если Лют поможет собирать эту дань, он ведь будет делать это для тебя!

— Я не хочу, чтобы он был в родстве с Етоном! Это слишком близко… к нам. — Святослав бегло оглядел жилую избу матери, куда допускались только люди ближнего родственного круга и где он очень часто заставал то старшего из двоих братьев Свенельдичей, то младшего, то обоих вместе.

— Но как раз потому, что Лют забрал Етонову жену, он никогда не сможет с ним… подружиться, — возразила Эльга, избегая слова «измена», хотя знала, что именно оно на уме у ее сына. — Величана между ними теперь стоит стеной неодолимой. Етон Люту этого не простит, а Лют его ненавидит, как гада ядовитого. Уж он ему ни малейшей потачки не даст. И ты вот что пойми — с этим браком Етон станет зятем нашего данника! Понимаешь? И нам ведь нужно будет ставить погосты в его землях, как у древлян…

— Не скоро это будет! Я хочу, чтобы Етонову дань собирали мои люди, — прямо ответил Святослав. — Твои люди сидят по погостам у древлян, имеют свою долю со сборов и корма. Женились все на тамошних девках, чад наплодили и добром обросли, как камень мхом, на месте лежа. А мои гриди и отроки зимой и летом по свету бродят — то в лодьях, то в санях, то пешком, то на конях. Сколько разных тягот принимают — так должны же они за это кое-каких скотов раздобыть. Мы сами будем собирать дань с Волыни. Пока… пока я не решу, где нам взять добычи получше.

Эльга подавила вздох. Ей было нелегко столковаться со взрослым сыном, но он хотя бы считал ниже своего достоинства кривить душой. Его люди были приучены брать военную добычу и собирать дань в первые годы после покорения новой земли, что было почти то же самое. И лишь через несколько лет, когда тот или иной род был уже основательно обобран и усмирен, когда были перебиты или пленены и проданы все склонные к мятежу, Святослав уступал новые владения матери — чтобы та строила погосты и размещала своих людей-посадников. Земля бужан, подчиненная только полгода назад, обещала еще немало прибытков.

— Но едва ли мы найдем для Етона жену лучше, чем Перемилова дочь, — Эльга вновь заговорила о том, с чего начинала. — Она знатного рода, но не родня нам, и отец ее не так силен, чтобы Етон мог, поссорившись с нами, от него большую помощь получить. Зато древляне порадуются, что мы одному из них такую честь воздали. Увидят: кто с нами дружит, тому честь и выгода…

— Я хочу, чтобы русы другой чести себе искали! И так сколько мужей по погостам разослать пришлось! К варягам посылаю за людьми, чтобы было кому копье держать! Мне идти в поход, а не с кем! Ты оставь пока и думать про погосты у бужан. Мне отроки для походов нужны.

— Но сколько же ты думаешь ходить! — вырвалось у Эльги. — И без того у нас северяне, кривичи, древляне, волыняне, бужане, дреговичи!