— Ко мне явились двое, — неспешно начал Дедич среди общей тишины. — Они назвали свои имена. Один назвался Гримом, Гримкелевым сыном, а второй — Агмундом, Сэвилевым сыном…
Каждое имя гости встречали всплеском взволнованного шепота. Даже Бер переменился в лице, услышав полное имя Агмунда — он сам его не знал и подсказать Дедичу не мог.
— Эти двое мертвы и погребены где-то на восточной стороне. О том же, где пятеро товарищей их… ответить не сумели они.
По гриднице пролетел вздох-стон от разочарования. На лице Болвы отразилось облегчение, Асмунд озабоченно нахмурился; Святослав приложил все силы, чтобы сохранить полную невозмутимость.
Несколько мгновений было тихо.
— Так значит… — подал голос Бер, — из них пятеро живы.
— Осталось пятеро, — многозначительно подхватил Лют. — Двое уже поплатились.
Это «пятеро живы», принесшее Святославу тайное облегчение, для Бера и Люта было призывом к действию.
Святослав отлично их понял. Раз-другой он перевел неприветливый взгляд между Бером и Лютом, потом посмотрел на Сванхейд.
— Госпожа… — хрипловато начал он и прочистил горло. — Я должен… Мне известно, что ты закрыла глаза моему брату Улебу и взяла на себя право мести.
— Да, это так, — уверенно подтвердила Сванхейд. — У меня есть послухи. Они здесь.
Трое словенских молодцев за столом закивали — они оказались возле бани в тот ужасный час, когда Сванхейд увидела мертвое, до неузнаваемости залитое кровью лицо своего внука, и были вынуждены принять это свидетельство.
— Нет такого закона, который включал бы женщину в число мстителей. Ты должна передать это право мне. Я — князь Киева и Хольмгарда, и я — ближайших родич Улеба, — с напором продолжал Святослав, взглядом пригвождая к месту Бера, у которого на лице было прямо написано: «А почему это тебе?». — Я — ближайший его родич по крови и высший по положению. Мне и достойно, и прилично взять на себя эту месть. У меня и сил больше, мне способнее…
На лице Бера отразилось нескрываемое недоверие. «Сил-то у тебя больше, но есть ли желание ими пользоваться?»
— Сожалею, но это не выйдет, — ровным голосом ответила Сванхейд. — По закону первый мститель — сын, второй — отец, и это — Мстислав Свенельдич.
— Он ему не отец! — возразил Болва. — Это пока раньше думали… Но Улебу отцом был Ингвар, а не Мистина!
— Он вырос как мой братанич, — уверенно ответил Лют и приосанился, как всегда, когда предстоял спор или тем более драка. — Все тайны острова Буяна не заставят меня и Мистину от него отказаться. Улеб — сын Уты и единоутробный брат других моих братаничей. Этого довольно, чтобы для нас с Мистиной месть за него была законной.
— Я сам, — с напором ответил Святослав, — решаю, кому мстить за моего брата!
— Ты не можешь запретить делать это другим его родичам. — Лют тоже слегка наклонился вперед; на лице его появилось ожесточение, но не зря старший брат столько лет учил его владеть собой, голос его звучал ровно и не громче обычного. — Это обязанность… священная обязанность… принадлежит всему роду. И тот, кто ее исполнит, Улебу честь вернет, а себе славу добудет.
— Дорогу мне хочешь перебежать? — В голубых глазах Святослава сверкнула молния, ладонь поднялась, будто хотела ударить по столу, но он не посмел сделать этого в доме своей бабки-королевы. — Добегаешься!
— Я не заяц, чтобы через дорогу бегать, — бросил Лют. — Я исполню свой долг, когда получу к тому возможность. А ты исполни свой.
— В мои дела норовишь лезть… — Святослав не сказал вслух «рабыни сын», но угадать его мысль было нетрудно.
— Эти дела не только твои.
— Я — глава рода, и мне решать, как исполнять его общий долг.
— Глава рода — госпожа Сванхейд, — громко, ледяным тоном возразил Бер. — Это было ее решение — отдать власть над Хольмгардом только потомству Ингвара, то есть тебе! Хотя бы ради уважения к тому решению ты должен исполнять ее волю.
Святослав втягивал воздух широко раскрытыми от гнева ноздрями, но он тоже был достаточно учен, чтобы не оспаривать власть своей бабки в ее присутствии, в ее доме, за ее столом, тем более поминальным.
— Госпожа Сванхейд, — Асмунд откашлялся, — почему ты не могла бы… право мести князю передать. Если ты будешь упря… упорствовать, люди могут подумать… будто мы… будто ты винишь… что в нашем роду нет согласия!
— Понимаю, о чем ты, Асмунд, — кивнула Сванхейд. — Мы верим, что князь не причастен к смерти своего брата, и я охотно подтверждаю это перед всеми русами и словенами Хольмгарда. Князь дал клятву на мече перед могилой брата, и сомнения в его чести неуместны. Но он не сделал кое-чего другого. — Она перевела взгляд на Святослава, и ее глаза, голубые, как у него, хоть и не сверкали таким огнем, не уступали им в твердости. — Ты, Святослав… Готов ли ты сейчас, перед всеми людьми, дать на твоем оружии клятву, что сделаешь все, чтобы найти убийц и покарать их смертью за смерть твоего брата?
Она с нажимом выговорила «покарать смертью», и, произнесенные слабым голосом старой женщины, они приобрели оттенок неотвратимости.
В этом и заключался предмет спора. Все знали, кем были для Святослава семеро злодеев — и он знал, и его противники знали. И никто, пожалуй, в равной степени не верил, что он на самом деле желает убийцам справедливого наказания и смерти.
— Я… — хрипло начал Святослав; перед таким прямым вопросом он несколько растерялся и с трудом подыскивал ответ. — Мы не знаем… что там случилось. Вон, даже мертвяки не сказали ничего толком! Когда мы найдем их, то будем судить. Я должен узнать сперва, как вышло дело…
— Может, он сам на них набросился… — себе под нос пробормотал Болва.
Но даже он не посмел сказать это вслух: чтобы миролюбивый Улеб набросился с оружием на хорошо знакомых людей, к тому же большей численности, было совершенно невероятно.
Дело зашло в тупик: упрямство Святослава и его княжеская привычка всегда добиваться своего были крепче камня, но Лют и Бер, тоже люди неробкие, поддержанные чувством родственного долга, не собирались отказываться от своего права на месть, ибо опасались, что без их участия она свершена вовсе не будет. Это недоверие Святослав видел в их глазах и понимал его причину, но не мог прямо его опровергнуть. Все это вместо бесило его, так что широкая грудь вздымалась, ноздри трепетали от гнева, а в глазах блестела гроза.
Так просто было бы решить дело, дав эту клятву! Но Святослав слишком уважал богов и свое оружие, чтобы перед ними кривить душой. Однако и отказаться он не мог, нарушая тем родовой закон; кровное братство столкнулось в его душе с дружинным братством, и дружинное одолевало.
На счастье или на несчастье, в это время отворилась дверь и вошли двое: молодой мужчина, среднего роста и плотного сложения, и женщина — белая лебедь, стройная березка в наряде «полной печали».
— Вальга! — воскликнул Асмунд, в мужчине узнав собственного старшего сына.
Столь скорого его возвращения Асмунд не ожидал. Но увидеть одетую в «печальную сряду» [«Печальная (горевая) сряда» — траурная одежда.] молодую женщину, которую Вальга вел за собой, никто не ожидал и вовсе. Все взоры приковало к ней так прочно, что вошедшего за ней третьего — рослого темнобородого мужчину с лицом умелого убийцы — почти никто не заметил. Незнакомые с Алданом сочли его телохранителем, но даже Малфа, узнав своего отчима и в дальнем углу души обрадовавшись, не могла сразу подойти к нему.
— Правена! — Малфа, раньше других опомнившись, поставила кувшин и поспешила навстречу гостье. — И ты здесь! Вот мы… и не ждали.
Она взяла Правену за руки, будто пытаясь убедиться, что та ей не мерещится. Вгляделась в осунувшееся лицо с затененными горем глазами. Они знали друг друга с раннего детства: Правена родилась в Киеве, а Малфа была привезена туда пятилетней девочкой, их матери все время встречались у княгини и в других домах киевского дружинного круга. Однако пятилетняя разлука так изменила обеих, что и Правена поначалу с изумлением взглянула на Малфу, с трудом ее узнавая.
Раньше они не состояли в родстве, но теперь обе были в белом, нося печаль по одному и тому же человеку. Малфа, осознав это, ощутила к Правене новое для нее сестринское чувство. Это не просто младшая из пяти дочерей Хрольва и Славчи, с которой Малфа в былые зимы чуть не каждый вечер виделась на павечерницах, как эти женские собрания называют в Киеве. От Улеба Малфа знала, что именно Правену Мистина Свенельдич прислал ему в жены. А значит, Правена — та, которой гибель Улеба нанесла самый сильный удар.
Дойдя до этой мысли, Малфа обняла ее, а в мыслях ее вспыхнула благодарность судьбе: пусть сейчас они с Дедичем в разладе, но он жив, тот, кому она желает доверить свою судьбу, у нее еще может быть счастье впереди. А у Правены оно уже отнято навсегда…
— Госпожа! — Малфа обернулась к Сванхейд. — Это Улебова жена…
— Вдова, — подсказал Вальга.
— О! — Госпожа Сванхейд всплеснула руками. — Подойди ко мне, бедняжка.
Малфа повела Правену к Сванхейд — они увиделись впервые. В гриднице поднялся гул. Сванхейд встала и тоже обняла Правену, а когда выпустила ее, рядом уже стоял Святослав.