— Пусть он и не приказывал, — с той же непримиримостью продолжал Бер. — Но он был рад, что они избавили его от соперника. Он не собирается их искать и наказывать. Если мы этого не сделаем — никто не сделает.

— Госпожа передала право мести мне. — Лют, бесцельно бродивший по поляне, остановился перед ними и положил руки на пояс. — И я сделаю все, что только возможно. Когда Мистина узнает… Он-то придумает, как их найти. От него они в Кощеевом Подземье не скроются! У… учудища!

Никто не возразил, на лице Малфы отразилось понимание. Сванхейд снова покачала головой. Мистина — в Киеве. Пройдет месяц с лишним, пока он узнает о смерти своего приемного сына. Его участие в деле, каким бы оно ни было, потребует немало времени, а следы стынут с каждым днем.

— Я потому и вспомнила о Снефрид, — опять заговорила Сванхейд. — Если бы она была здесь, она могла бы спросить своих духов. У нее были сильные покровители возле Источника Урд и близ самого Одинова престола. Но ее давно нет в живых… и я не знаю, передала ли она кому-то свое искусство и свой жезл вёльвы. Я могла бы попробовать сама… но… — она перевела дух и опять вздохнула, — боюсь, мне этого не пережить.

— Если говорить о духах, то мы найдем, кого спросить. — Бер наклонился вперед, опираясь локтями о колени, чтобы взглянуть на Мальфрид, сидящую с другого бока от бабушки. — А, Малфа? У тебя же есть приятели среди мудрых волхвов? Может, переведаться с ними? Неужели откажутся помочь в таком деле?

— Я не знаю! — с досадой ответила Мальфрид. — Может, они теперь и смотреть-то на меня не захотят… никогда! И все из-за…

— И все из-за моего отважного брата Святослава, чтоб его тро… — начал Бер, но с усилием заставил себя замолчать.

Его смутная неприязнь к двоюродному брату — князю Киева и владыке Хольмгарда — за последние дни перешла в почти открытую ненависть, но все же он не мог вслух послать к троллям посредника между русью и богами. Хотя, честно говоря, очень хотел.

— Если здешние волхвы и правда чего-то стоят, давай попросим их. — Лют взглянул на Бера. — Может, хоть что-нибудь прояснится.

— С этого мы и начнем, — сказала Сванхейд.

Голос ее слегка дрожал и звучал слабо, но это была лишь телесная слабость. Дух ее оставался крепок, и внуки, водившие ее под руки, и не думали смотреть на нее как на немощную старуху. Это по-прежнему была госпожа Сванхейд — женщина из королевского рода Бьёрна Железнобокого, более полувека бывшая владычицей Хольмгарда и всех Гардов.

— Пусть Дедич или Ведогость поговорят с духами. — Сванхейд взглянула на Бера. — Позови их ко мне, я сама с ними потолкую. Если же они откажутся, возможно, тебе, Берси, придется съездить кое-куда подальше.

— Я все сделаю! Поеду хоть до Утгарда!

Сванхейд назвала внука Берси — Медвежонок, это было его самое ранее детское прозвище, полученное двадцать лет назад, когда он только учился ходить. Настоящее его имя было Берислав — в честь матери, происходившей из рода псковских князей. То, что бабушка вспомнила времена его младенчества, показывало, как глубоко погрузилась она в прошлое в поисках средства от нынешней беды.

Детское прозвище Бера забылось после смерти его матери; на медведя он ничуть не походил. Крепкий, соразмерно сложенный парень чуть выше среднего роста, с широкой грудью и крепкой шеей, он был силен и ловок, хорошо владел оружием, хоть и не имел пока случая применять эти умения на поле боя. Продолговатое лицо с угловатой нижней челюстью и тяжелым подбородком, крючковатый ястребиный нос не давали ему считаться красавцем, хотя, если приглядеться к серо-голубым глазам, на ярком свету отливавшим в синеву, высокому широкому лбу и светлым, золотистым, мягкой волной лежащим волосам, завивающимся на концах, то впечатление некрасивости сглаживалось. Лучше всего помогало то, что сам Бер никогда не беспокоился о своей внешности, а его ум, уверенность, дружелюбие, общительность, чувство справедливости и умение выказывать людям уважение, не забывая о королевском достоинстве своего рода, принесли ему всеобщее расположение. С отрочества он был почти единственным родичем Сванхейд, жившим с ней в одном доме, и бабушка привыкла находить в нем надежную опору в своих заботах. А он, подрастая при ней, привык считать себя хранителем достоинства древнего рода — и тех ценностей, что можно потрогать, и тех, что живут в душе и определяют удачу.

Знаком Сванхейд показала, что хочет встать; Бер и Малфа с двух сторон подхватили ее под локти и подняли. Малфа подала ей клюку, и Сванхейд медленно приблизилась к клочку песка близ обломанных камышей. Еще немного постояла, глядя в мелкую воду и мысленно рисуя себе тело лучшего, быть может, из ее многочисленных внуков.

— На этом месте, где отлетела душа… — начала она. — Его душа, моего внука, Улеба сына Ингвара… я, Сванхейд дочь Олава, говорю, и пусть меня слышат боги… Сколько ни осталось у меня сил — я отдам их все ради мести, чтобы мой внук смог родиться вновь и удача нашего рода не оказалась утрачена. Мои желания привели его к смерти…

— Не говори так! — пылко перебил бабушку Бер. — Ты не должна винить себя. Ты хотела сделать его князем в Хольмгарде. Смерти его пожелал кое-кто другой!

Сванхейд слегка кивнула и добавила:

— А когда наш долг будет исполнен, пусть Фрейя возьмет меня к себе.

Бер и Малфа тихонько вздохнули. Такие женщины, как Сванхейд, не попадают в Хель — в своих резных повозках или погребальных кораблях они отплывают по воздушному морю прямо в Асгард, в чертоги славнейшей из богинь.

* * *

Доставив бабушку домой в Хольмгард, Бер и Лют вернулись в ту же лодку и отправились в Перынь. Плыть было недалеко — мыс на другом берегу Волхова был виден из Хольмгарда. Словенское святилище лежало точно между озером Ильмень и Волховом, вытекавшим из него. Волхов здесь был так широк, что дальний правый берег почти терялся вдали, заслоненный зелеными островами. На низком берегу корни ив тянулись по песку почти до серых и бурых камней в прозрачной воде. Высадившись на мостки, Бер и Лют пошли по широкой тропе на возвышенную часть мыса, через заросли сосны, черемухи и рябины. Миновали площадку святилища — самое высокое место берега, где стояла сопка с деревянным идолом Ящера, — и двинулись по тропе, усыпанной сосновыми шишками, дальше вдоль берега, через лес.

Ближе к краю мыса стояли несколько избушек, где жили волхвы. Дедича гости застали за делами по хозяйству; в простой серой рубахе, без оберегов и посоха, он был похож на любого из мужиков лет тридцати с небольшим. Однако необычное сочетание красок — русые волосы, густые черные брови и рыжая борода, а еще пристальный, острый взгляд ярких голубых глаз, легонько колющий прямо в душу, вызывая дрожь, давал знать, что человек это не простой.

— Да я и сам хотел посмотреть, что там, — сказал он, выслушав, с чем к нему приехали от Сванхейд. — Три тела подняли, троих мы похоронили, проводили, как полагается. Но коли их там больше было — остальные мертвяки шалить могут. А скоро жатва — испортят нам хлеб, голодными останемся. Давай сочтем — нынче который день? — Он взглянул на небо, хотя в разгар дня месяца не увидишь.

Втроем посчитали, что убийство случилось восемь ночей назад.

— На девятую ночь приеду, — пообещал Дедич. — Попробую вызвать — не отзовется ли кто.

— А если никто не отзовется? — спросил Бер.

— Оно и к лучшему. Нам тут мрецы [Мрец — ходячий мертвец.] не нужны. И для людей худо, и для князя нашего будущего тоже доброго ничего нет.

После того как Улеба, которого и Сванхейд, и словене хотели видеть новым своим князем, убили люди Святослава, о том, чтобы Святославу здесь править, речи больше не шло. Сошлись на том, что Святослав и словене признают здешним владыкой его сына от Мальфрид — мальчика неполных двух лет. Для того Святослав должен был дать ему княжеское имя и объявить наследником здешних прав и владений, и сейчас шли долгие совещания старейшин об этом деле и всех его условиях. Беру и Люту будущий князь приходился родичем, да и Дедич был ему не чужой, но об этом он с внуком Сванхейд говорить не хотел.

— Тебе что-то нужно? — спросил Лют. — Для жертвы, может?

— Кровавую жертву не буду приносить — если есть там кто худо умерший, от крови они вовсе ошалеют, и меня, того гляди, загрызут. Пусть Свандра или… — Дедич запнулся, но все же сказал, — Малфа блинов испекут, каши сварят и киселя сделают… Да они и так сделают — девятый день же будет.

На третий день умерших поминали у могилы, еще дважды — на девятый день и двенадцатый, — это полагалось делать дома.

— Ты на поминальный стол к нам придешь? — спросил Бер.

— Коли пригласите… так приду.

Дедич старался держаться невозмутимо, но Бер угадывал в нем тайное сомнение — и волнение.

— От имени бабки моей, госпожи Свандры, и всего дома нашего, приглашаю, — Бер поклонился, — пожалуй к нам отправить стол [Отправить стол (за какой-то срок) — справить поминки.] на девятый день, батюшка.

Дедич слегка хмыкнул, но благосклонно кивнул:

— Пожалую, коли просите.

С тем родичи и отбыли назад в Хольмгард. Кровного родства между Лютом и Бером не было, но оба они состояли в довольно близком родстве с покойным Улебом и теперь, занятые улаживанием его посмертных дел, стали считать друг друга за братьев. Оба невозмутимо гребли и думали, глядя в синие волны могучей реки, об одном и том же: из того громадного дела, что им предстояло, они сегодня делают первый маленький не шажочек даже, а приступ к шажочку. И сколько их еще будет впереди, пока они смогут с чистой совестью обратиться с духу Улеба: мы отомстили за тебя, отныне тебе открыта дорога для возвращения в белый свет! Ведь тот, кто злодейски погублен и не отомщен, возродиться в потомстве не сможет, а вместе с тем от общей удачи рода будет оторван кусок. Чтобы сохранить в целости родовую долю, не дать ей уменьшиться — ничего не жаль. Поэтому месть — непременная обязанность свободного человека, ради мести не жалеют жизни и преследуют эту цель, бывает, по многу лет, лишь бы не ослабить свой род, не опорочить его прошлое и не подрубить будущее. День за днем, по мере того как отпускало потрясение и ужас после убийства Улеба, Бер и Лют все сильнее осознавали, какой тяжкий долг ложится на их плечи и утверждается там. Лют был старше почти на десять лет и гораздо опытнее в делах, связанных с пролитием крови: семнадцати лет он уже принял деятельное участие в той войне с древлянами, на которой погиб князь Ингвар, да и дальних опасных поездок он совершил немало — от Царьграда до Франконовурта, двора немецкого короля Оттона. Этот новый долг он принял со спокойной уверенностью, что так надо. Бер тоже ничуть не сомневался, что обязан его принять, и не был склонен к трусости и малодушию, но, имея меньше опыта, втайне волновался перед таким испытанием.