— Чем вы, Камиль Агзамович, психиатрическое расстройство устанавливать собрались?! У вас что, сканер какой?! Или пробирки?! Не было в ней спирта или наркоты! Не было! — ударил кум Наттика кулаком по столу, разливая следующий стакан с водой.

Я сделала пометки в блокноте: «Кружки-непроливайки?», «Защитное стекло на столешницу?».

— Тест на яды, — кивнул Камиль на папку с отчетом, — его нет.

— Как же? Вот! — спорил генерал. — Нет ядов в ней, нету!

— Не те, — скривил Камиль губы. — Нужен тест на биологические, промышленные пестициды и лекарства. Максимально.

«Максимальные тесты на яды, — думала я, — Максим и яды… это случайная аллегория или профессиональная деформация личности, как когда фотографа просят снять пальто, и он делает его снимок?»

Камиль не отличался эмпатией. Он считал человека свертком из мяса и костей, в котором застряла экзотическая материя под названием «душа» со временно присвоенным именем — и однажды оно сменится строкой с причиной смерти из международной классификации болезней.

Воеводин подкинул мне загадку — узнать о прошлом Камиля. Но что бы ни случилось, душа его осталась там — вне настоящего. Может, отданная Воеводиным галька была окаменевшим сердцем Смирнова? Таким же холодным и бледным, черствым и бескровным, как трупы в его морге. Или это кал со временем белеет, а не мышечно-фиброзный орган?

Таким овалом видела я и детальку его пазла — ни бугорка, ни впадины. За Камиля было не зацепиться. Так и рухнешь рядом с ним в пропасть — а что это за напарник, который не в состоянии удержать своего партнера?

Я подумала, что из нас с Камилем напарники хуже некуда, мне впервые стало неуютно в бюро.

— Остальные пять тел, — перебил Воеводин спор об эксгумации. — Так понимаю, всех объединяет общая причина смерти — невыявленное психиатрическое расстройство?

— Так точно, — ответил военный. — Все покончили с собой, но как-то… не по-людски! Устроили анатомический театр, а не смерть. И они… не понимали, что делают. Не понимали, что убивают себя. Был один, потом двое, Наталья стала шестой. Как расследовать, не знаю. Все жертвы из Москвы. Не бомжи, не нарики, у всех квартиры, работа, учеба. Самому младшему пятнадцать, самому старшему восемьдесят девять.

— Любого, — буркнул Камиль. — Можете откопать любого из шести. Мне нужен собственный анализ.

— Анализ?! — возмутился генерал. — Какой анализ заставил студентку Варвару Грузову построить проекцию касательной плоскости на собственном теле! Шестью циркулями! На ней нашли триста иксов и игреков, выдавленных на коже в некоторых местах до костей. Грузова решила, что ее кожа — ватман для начертательной геометрии. А что скажете про пятнадцатилетнего Ильнара Васильева, который ушел с отцом на рыбалку и пропал? Спустя несколько часов его нашли с проткнутыми рыболовными крючками венами. — Генерал полистал записи и озвучил: — Двести пятьдесят семь крючков сняли из десяти проколотых вен!

— Из скольких вен? — настороженно переспросил Камиль. — Десять?

— Именно. Мало десяти?! Ну, простите!

— В теле человека десять главных вен, — нахмурился Камиль. — Проверяйте! Эти перечислены в отчете: яремная, легочные, воротная, верхняя полая, нижняя, подвздошная, скрытая малая вена ноги и подкожная ноги?

— Слово в слово… — кивнул военный, — другой порядок, а названия самые те…

— Сын рыбака учился на медика?

— Он учился в ПТУ на электрика. Мать — продавщица в универмаге, отец — бухгалтер в краеведческом музее.

Я записала в протокол про крючки, вены и их количество.

— Откуда рыбак знал точно, в какие вены цеплять крючки? Вот вы знаете, где находится воротная вена? — спросил Камиль.

Военный подумал пару секунд:

— За воротом… за воротником? На шее, да?

— В печени.

— Ясно, нет, не знал.

— А парень знал, — опустил Камиль руки на столешницу, опираясь на оба кулака, обернутые в латекс.

— Или знал тот, кто его убил, Камиль Агзамович. И раз больше никто другой не может, не хочет и не в состоянии разобраться с «висяками», признанными самоубийствами, вся надежда на вас.

— И вера, — поднялся со стула Воеводин, — в моих расследованиях без веры никак.

— Во что бы ты ни верил, Семен Михалыч, дай результат. Насчет эксгумации, — буркнул он в сторону Камиля, — решу. Будет труп.

Он вроде бы имел в виду кого-то из прошлых трупов, но «Алла» внутри меня расхохоталась: «Будет, будет! Будет вам труп!»

Делегация направилась к выходу. Проводив их, Воеводин вернулся к нам с Камилем.

— Одно из трех, — резюмировал Камиль. — Нужно изучить тело. Лучше два. Лучше три. Лучше все.

— Лучше бы ни одного, Камиль, — поморщился Воеводин, — лучше бы они все продолжали спать земным сном, а не вечным.

Я потянулась к стаканчику остывшего кофе, но разве от Воеводина что-то скроешь? Даже нежелание пересекаться с ним взглядом, чтобы он не задал мне именно этот вопрос:

— Ты решила рассказать ему правду?

— Кто и кому? — не понял Камиль. — О чем речь?

— О делах сердечных, Камиль. Боюсь, у патологоанатомов, как вы, и стариков, как я, совсем иные отношения с этим органом. Я бы деликатно промолчал, но его дело, Кира, — твое дело.

— Что-то не так? — не понимала я. — Со мной и Максимом?

Ну кроме того, что мы с ним вместе «застрелили» Аллу.

— То не так, что Воронцов твой кузен! — встрял Камиль.

— К твоему сведению, Смирнов, он мой почти парень, — не спешила я делиться со Смирновым результатом анализа ДНК.

Не знаю, улыбнулся ли Воеводин где-то там под пышными усами — они дернулись лишь чуть-чуть. Я решила, что это была именно улыбка — явление в криминальном ведомстве более редкое, чем радуга в январе.

— Парень? — выжидающе поднял бровь Камиль, буравя мое ухо. — Я читал твой профайл. Максим Воронцов — сын Владиславы Воронцовой, сестры твоей матери.

— Вот как? — покосилась я на Воеводина, оборонительно скрещивая руки. — А я твой профайл не читала.

— Моя вина! Сегодня же пришлю! И не спорь, Камиль. Это честно.

— Она ничего не поймет, — дернулось плечо Камиля уже четыре раза подряд.

— Она вообще-то здесь! — не выдержала я. — И чтоб ты знал, Макс не кузен мне! Я проверила по генетическому тесту. У него другая мать на девяносто девять и девять десятых процента. И скорее всего…

Фразу за меня закончил Воеводин:

— …от Максима сей факт был скрыт.

— Могу перепроверить со стопроцентной вероятностью, взяв образец его костного мозга. Или головного. Если он у него есть, — отрезал Камиль. — А тебе, Журавлева, напоминаю, венерические болезни приводят к бесплодию.

Он определенно наслаждался тем, что теперь шеи краснеют у нас с Воеводиным.

Когда Камиль переходил на фамилии, я знала — он бесится. Каким бы черствым истуканом ни хотел казаться, испытывать гнев он умел. И даже любил.

Огрев меня (точнее, снова мое ухо) расфокусированным взглядом, Камиль покинул кабинет. В проеме двери я заметила Женю, дожидавшегося Воеводина. Когда Семен Михайлович вышел, я убрала валерьянку. Пока шла с аптечкой мимо окна, возле которого Камиль простоял час, заметила… что-то, чего утром здесь не было.

Но не за стеклом, а на стекле.

Пальцами Камиль начертил паутину: несколько кругов и бегущие по ним из центра лучи. Еще немного, и я решила бы, что это рисунок прицела, но этот символ уже был занят Аллой, а рисунок Камиля был слишком кривым, с ромбическими провисшими краями окружности.

Стопроцентная паутина. А я тогда кто — паук или муха?

Вспомнила слова Камиля на дороге: «Если я посмотрю на тебя, ты умрешь».

Определенно, как сказала бы Таня, я была мухой. И так же определенно, как Татьяне, мне все меньше и меньше нравился этот Задович (не просто так коллеги из бюро дали ему это прозвище).

Я совсем не удивилась, что Воеводин в курсе передвижений Максима. Естественно, следователь продолжал приглядывать за всеми фигурантами дела Аллы Воронцовой.

СМС Максиму я отправила, стоя утром на ступеньках особняка Страховых. В кулоне, врученном Аллой (она была для меня Яной, когда его дарила), в две овальные половинки для фотографий я вставила снимки Максима и Кости — двух половинок моей скорлупы, со мной где-то посередине.

Уставившись на пустую переписку с Максом, я открыла панель смайликов, пролистывая ее. Долго смотрела на символ скрепки. Все те десять минут. В это время пришло СМС от Тани: «Что брать на обед?» Дальше она спрашивала символами: «креветкой», что означала рис с морепродуктами, и «курицей», означающей салат «Цезарь».

Я отправила Тане в ответ символ креветки.

И Максиму тоже.

Ответ от Макса на мою креветку пришел через двадцать секунд. Логично было бы прислать эмоджи салата, деревянных палочек или адрес суши-бара. И уточнить, не ошиблась ли я адресатом или символом?

Но Максим прислал самый логичный ответ — смайлик с самолетом.

Переписка с Таней выглядела сплошь картинками, демотиваторами, чашками кофе (иногда я посылала пять в ряд).

Мама не писала, а с папой или с бабушкой я созванивалась каждую субботу. Иногда отправляла им фотографии Москвы, Гекаты и своих закинутых на перила балкона ног в домашних тапках. По последней серии фоток отец и бабушка понимали, что я дома и переживать не стоит.