Я не стала представлять «засос» пипеткой моих мозгов в исполнении Камиля (он и так без устали выносил их при каждой нашей встрече). Тем более из-за долгого отсутствия у меня парня подобные слова провоцировали на излишнюю дрожь, но чаще на воспоминания то о Максиме, то о Косте.

Камиль хотел меня взбесить, но я лишь непроизвольно мечтательно улыбнулась, взбесив этим его.

— Кость в Костино… — покосилась я на Воеводина, думая о том, как принятые мной и Максом решения не смогли минимизировать людские потери в оранжерее.

Мы их МАКСИМизировали. Вместо того чтобы уничтожить яды Аллы, мы уничтожили их повелительницу — богиню тайн, которая хранила секрет в том числе и о пыльце, от которой веяло терпким ароматом герани. Алла взорвала свое хранилище сама, планируя убить меня. Она выиграла в том сражении, придя к финишу первой.

К тому, где победитель пересекает черту и разрывает похоронную черную ленту.

Когда в машине по пути в Костино Воеводин перечислял три основных мотива преступлений: страсть, деньги и месть, я повернула голову к Смирнову, который ссутулился на заднем сиденье, делая вид, что читает книгу, и спросила:

— Ты веришь в страсть, Камиль? Веришь, что она способна убить?

— Месть, — буркнул он, — только месть способна убить. А страсть так… отшлепать.

— Страсть — это восклицательный знак любви. Она сильнее, чем шлепки.

Его плечо дернулось, а пальцы скользнули по шраму-паутинке на виске, пытаясь прикрыть его копной волос.

— Норадреналин, серотонин и допамин. Фенилэтиламин, эндорфины и крохи окситоциновой обезболки — вот что такое «любовь». Гормоны. Химия. Наука. Точка. Никакого восклицания.

— Раз ты ученый, ты должен верить в любовь. Хотя бы в допаминовую.

— Я верю в физику, — продемонстрировал он обложку книги, — в этой науке нет никаких глупостей. Никакой, — перекорежило его губы, — допаминовой бурды. — Так и не смог он произнести ругательное в его понимании слово на «л».

— А как же уравнение Дирака? В нем зашифровано признание в любви. Когда две частицы вступают в контакт, их связь остается навечно, даже если они отправятся на противоположные концы планеты. То, что случается с одним, влияет на другого.

— Как у журавлей, — бросил реплику Воеводин, который вел машину, — когда в один день и час они возвращаются друг к другу с противоположных краев планеты.

— Нет, — отрезала я, отворачиваясь к окну, — у журавлей не так… пока они возвращаются, их могут подстрелить охотники или сожрать дикие звери.

Воеводин замолчал, но не Камиль:

— Это не уравнение Дирака, а уравнение «дурака», Журавлева. Где ты вычитала такое определение? В статусе социальной сети? — И он продолжил подтрунивать надо мной: — «Меня легко потерять, но невозможно забыть»?

— Камиль, — одернул его Воеводин, — не шути про память и Киру, будь так добр. И коллеги, прошу вас, в Костино вы должны общаться профессионально. С выдержкой и уважением к свидетельнице или участковому. Исключительно деловым тоном. Вы сможете?

Смирнов ответил, не поворачивая головы:

— Отправьте Журавлеву в делопроизводители. У них прекрасный «деловой» тон.

— У нас нет такого отдела, Камиль, — ответил Воеводин.

А я возразила:

— Камиль все устроит. Выкопает мне бункер под своими катакомбами и секционной!

Спускаться в подземные владения Задовича опасались все, кроме меня, Жени Дунаева и его лингвистов-переводчиков, работающих с шифрами. Им не досталось пространства на трех этажах выше уровня земли, и временно (а в переводе с офисного это означало «навсегда») Дунаеву и его команде выделили кабинет недалеко от Смирнова.

Камиль фыркнул:

— Тянет под землю? Думал, ты Журавлева, а не Кротова. Тебе бы в небо. В кабинет на чердаке.

— А тебе бы на остров! На необитаемый! Без коллег и вообще без людей! — выкрикнула я, но Камиль от безобидной фразы (не к черту же я его послала, а почти что в рай) пришел в бешенство, как и его плечо, что дернулось трижды.

Выскочив из машины, Смирнов поправил синие латексные перчатки, в которых провел весь день. Он прибыл в них к особняку еще утром, но для нас с Воеводиным это было нормой. Камиль никогда их не снимал, находясь в бюро, словно не собирался прикасаться ни к чему, что трогали его коллеги.

— Где эта сука?! — взревел Камиль, пока я краснела, закрывая блокнотом лицо, которое приобрело тон моих красных гольфов в клетку. Я думала, что он зовет так свидетельницу Ляпину, но Воеводин меня успокоил:

— Он о собаке, Кира. Кокер-спаниель Ляпиной по кличке Золушка принес в дом ту самую берцовую кость, скорее всего, из мусорного бака неподалеку.

— Бака! — хмыкнул приблизившийся к нам участковый. — Тут же ж мусорный «бак» под каждым кустом! Не люди, а свиньи! Штрафов на них не хватает. Там псина и подобрала кусок мужика!

Камиль не слушал участкового. Вооружившись лупой — треснувшее стекло, рукоять перемотана синей изолентой, — он шарил ею между ног хозяйки Золушки. Уверена, Камиль не замечал босую блондинку в бикини, ее маняще покрывшуюся мурашками шею и спущенные бретельки купального лифа, пока Золушка крутилась и тявкала возле ее ног. Перестав пытаться успокоить псину, Камиль схватился за лодыжки девушки, резко раздвигая их в стороны, и поймал спаниеля за ошейник.

— Тише, девочка, тише, все будет хорошо.

— Вы считаете? — обмахивалась ладонью свидетельница.

Но Камиля никогда не интересовали теплые тела, его привлекали ледяные трупы, с которыми он работал в подземелье с утра до ночи, швыряясь сброшюрованными папками о дверь, когда материал в них был переписан сотрудниками медблока не тем шрифтом или без нужных запятых.

И теперь уже я обхватила себя за локти. Не из-за того, что боялась мертвых. Я представила, как в скором времени и мне придется уворачиваться от папок-бумерангов Задовича, когда Воеводин переведет меня в отдел делопроизводства, где я стану единственным сотрудником.

А ведь так и будет, если мы не сможем работать в команде.

Пока мы ехали в Костино, книга в руках Камиля навела меня на одну идею. Я и сама любила почитать, особенно учебник «Психология криминалиста. Первый курс». Я знала его назубок и парой уловок из главы шесть была готова воспользоваться, чтобы мы с Камилем раз и навсегда разобрались в вопросе: кто сука, а кто кобель и где чья территория, кому достанется чердак, а кому подземелье!

Продолжая водить лупой над Золушкой, Камиль отрывисто ответил хозяйке:

— Я говорю с собакой. Вы мешаете! Можно не стоять у меня над головой? — И опустился на колени в свежевспаханную грязь.

Если Камиль и бывал когда-то доволен, то в эти моменты он выглядел таким, как сейчас, — с благоговением держа в руках кусочек грязи размером с копейку, что он только что снял пинцетом с морды спаниеля.

Встав на ноги и обернувшись, Камиль ткнул мослом в пакете для улик мне под нос, направив взгляд мимо, и спросил:

— Журавлева, это что?

— Суставная кость, — быстро ответила я.

— Животного, человека, какого сустава? Костей в организме больше двухсот.

— Берцовая, — добавила я, — кость человека.

Камиль кивал и смотрел на хозяйку Золушки:

— Даже стажерка знает, как выглядит кость, а вы, Ляпина, нет? Повезло еще, что вы и за псиной не следите. Иначе не видать нам улик!

Ляпина принялась оправдываться:

— Я думала, Золушка с помойки мячик притащила! Она постоянно приносит хлам и дохлятину! Однажды прикопала у крыльца ворону, нет, во́рона! Черного такого, с разорванной грудкой… что-то красное лилось из него и по зубам собаки тоже…

Камиль рассматривал свою благословенную грязь через лупу с рукоятью, перевязанной синей изолентой.

— Собака — тварь умнее любого человека, — разошелся он, а Ляпина вздрогнула, пытаясь найти, чем бы прикрыть свое бикини.

Видимо, она тоже не поняла: есть ли запятые до и после слова «тварь», ведь ее недавно чуть «сукой» не обозвали.

Стало очевидно, что округлые, словно мячи, части ее тела совсем не привлекают эпатажного столичного криминалиста. Сколько бы Ляпина ни выставляла филейную часть на вполне себе гибких мослах, мужчину с лупой интересовала только оторванная трупная кость и морда псины, из которой разило перегноем с мертвечиной.

Ляпина ругнулась и отошла в сторону, возвращая бретели лифа на место и накидывая пляжный халат, поднятый с шезлонга. Камиль же закатал рукава своей огромной белой рубашки, обнажив коричневый кожаный чехол, закрепленный ремнями выше локтя. В чехле у него хранился небольшой набор хирургических и криминалистических инструментов.

Меня сразу же привлек блеснувший искоркой скальпель.

«Это он…» — тут же раздался в моей голове голос.

— Кто? — озиралась я, к счастью не добавив что-то из серии: «Кто это сказал, кто тут?!»

— Кира? — обернулся Воеводин, и я, прокашлявшись, скорее добавила:

— Кто… нибудь опрашивал местных? Есть свидетели? А труп полностью? Он не найден?

Я подошла к высокому молодому мужчине лет двадцати пяти или двадцати шести. Он был не старше Камиля. Применив уловки из учебника «Психология криминалиста», я вежливо поздоровалась, скромно улыбнулась и вытянула руку для установки тактильного контакта.