Да, все-таки странное дело кровь. Понемногу, постепенно, у отца получилось вызвать в сыне интерес к истории рода. Может быть, сыграла свою роль дача, где они проводили много времени, а может быть что-то еще, какие-то замысловатые токи, повелевающие океаном внутри нас. Лука рассматривал генеалогическое древо и представлял, как на вершине башни-донжона стоит его предок Витольд Оранский, а ветер с поймы развевает его белые волосы. Опускаются сумерки, рука крепко сжимает меч с филигранной рукоятью, и Витольд смотрит, как вдоль толстой крепостной стены идут часовые с собаками. Громким голосом он отдает кому-то приказания, и без страха вглядывается в надвигающуюся ночь.

«У меня есть семья, у меня есть история, у меня есть, чем гордиться, — думал тогда Лука, — неплохой фундамент, на котором можно многое построить». Эти мальчишеские мечты тешили его самолюбие и дразнили тщеславие. Было приятно думать о том, что когда-нибудь и его назовут князем Оранским.

Лука улыбнулся, ведя в поводу осторожно ступающую Синьору. Как давно это было, каким счастливым и наивным мальчишкой он был! Много воды утекло с тех пор. Изменилась ситуация, изменился он сам, но мысль выкупить развалины и отстроить замок заново никогда не оставляла Луку. Конечно, он не слишком торопился. Возможность у него появилась давно, но лишь два года назад он сделал первую попытку, которая не увенчалась успехом. Бюрократических и юридических сложностей оказалось предостаточно, и тогда он не стал форсировать события, а занял выжидательную позицию, забросив крючки-наживки куда только можно. Он с затаенной нежностью берег эту мечту в душе, все оставляя на потом, намеренно оттягивая исполнение заветного желания. Эти мечтания долгие годы были отрадой его жизни, самыми излюбленными и лелеемыми мыслями, к которым он не уставал возвращаться. Он не думал о том, как замысел должен воплотиться в реальность, не желая осквернять мальчишескую мечту. Он сознательно не переводил свои грезы в практическую плоскость, где сразу же встанет множество непростых вопросов. Он наслаждался и не искал ответов, не знал, ни что надо строить, ни сколько на это понадобится денег и как осуществить подобный проект в существующих условиях. Просто хотел на старости лет, когда сможет позволить себе не работать, поселиться в Кроличьей Балке навсегда.

Вдруг ему захотелось взобраться на полуразвалившуюся крепостную стену. Порывы были не в его характере, но Лука все же перекинул повод через голову лошади, и Синьора недоуменно покосилась на него. Это не входило в привычный прогулочный ритуал. Он не стал привязывать ее, зная, что умная кобыла никуда не денется, и просто закрепил повод под стременами. Подошел к стене, выбрал подходящее место, глубоко вздохнул, сделал тренировочный взмах руками и полез наверх. Глубокие выбоины в кирпичной кладке облегчали задачу и вскоре стали видны верхушки деревьев, убегающие вниз. Еще через несколько кирпичных рядов перед ним открылся вид на пойму реки, спрятанную в толстоногих ивах. Заливные луга перемежались с островами полей, разделенных лесополосами. Справа за лесом белели хатки Тернавы, а далеко впереди дыбились лиловыми громадами Карпаты.

Лука взобрался на осыпающийся гребень и выпрямился, подставив лицо невысокому, но уже ощутимому солнцу. Не успел он насладиться теплыми прикосновениями, как что-то сдавило в груди. Дыхание перехватило, и он замер в тревожном ожидании, боясь пошевелиться. «Неужели сердце?» мелькнула мысль. И дальше подумалось растяжимо и бесстрастно: потерять сознание, упасть с высоты в этом заброшенном месте… В лучшем случае он переломает ноги, в худшем — шею. Синьора рано или поздно вернется домой, но одному богу известно, сколько его будут искать… Мысли текли, неповоротливые, словно реки времени, но каменная рука, сдавившая сердце, уже отпустила его. Болезненные ощущения в груди исчезли, оставив после себя странное предчувствие.

Случилось что-то непоправимое.

Да, именно так. Что-то случилось или должно случиться, вертелось в голове, ударяясь о холодные стенки. Нет, что-то уже произошло, обрушилось, как извержение вулкана, полного раскаленной лавы, или как цунами, несущее к берегу смерть и разрушение. В душе поселилась уверенность, тонкая и прочная, как леска, и накатила тоска, такая тоска… Он попытался отбросить предчувствие, как привык отбрасывать непродуктивные ненужные мысли, и с удивлением обнаружил, что это невозможно. Леска была продета в иглу, которая ныла под ключицей, и Луку охватило муторное, липкое беспокойство. Случилось что-то нехорошее — теперь он был абсолютно уверен в этом. Тоска сменилась чувством опасности, этим проклятым ветерком, что проносится над ухом и заставляет мозг отдавать приказы в обход сознания. Особенность улавливать подобные токи развилась у него еще на войне, и не раз спасала в непростых ситуациях. Те, кто не обладал такой способностью, как правило возвращались домой в свинцовых ящиках.

Он прислушивался к себе, пока тревожный ветер не стих. В животе застыл холодный ком. Утро утратило свою прелесть, и прогулка была безнадежно испорчена. Лука осторожно спустился со стены, сел в седло и повернул назад. Тропа уводила их с Синьорой прочь от развалин, от моста, и вскоре Кроличья Балка скрылась из виду. Лука оглянулся: верхушка стены еще маячила среди стволов зазубренным краем, постепенно растворяясь среди дымки леса. Туман почти рассеялся, лишь отдельные белесые полосы стелились по сочным зеленым ложбинам. По обе стороны высились покатые спины холмов, сплошь заросшие буком и елями. Тропа петляла, и вдруг с очередного взгорка показалась Тернава.

Село уютно, как в детской ладошке, устроилось в урочище между двумя предгорными грядами. Высокие цепи, еще не совсем горы, но уже и не холмы, заросли дивными светлыми лесами. Кое-где на поверхность выглядывали отверстые зевы гранитных разломов, следы древней морены. Внизу змеилась полоска шоссе, а по обе стороны от нее краснели черепичные крыши домов.

Лука неторопливо спустился в урочище. Копыта зацокали по асфальту единственной улицы и вскоре они с Синьорой свернули на засыпанную гравием дорожку, что вела к коттеджу. Ворота были распахнуты, Ежик их ждал. Как только хозяин спешился, он молча принял кобылу, тряся головой и роняя капельки слюны. Он невнятно забормотал себе под нос и повел свою подопечную в конюшню.

Когда-то с подачи пани Брониславы Лука приютил бедного сельского идиота. С тех пор Ежик жил при конюшне и заботился о Синьоре. Он был умственно отсталым от рождения, но отвращения не внушал. Вместо интеллекта Господь бог наградил его любовью к животным. Он чувствовал, что им нужно, а они отвечали ему привязанностью. Решение оказалось верным со всех точек зрения: Лука обеспечил Синьоре отличный уход и подтвердил репутацию хорошего хозяина.

Пани Бронислава уже встала и хлопотала на кухне, Лука увидел ее силуэт через окно. Сейчас он войдет, и она накинется на него шквалом сердечных поздравлений. Значит, придется быть любезным, что-то отвечать, и уж конечно она усядется с ним завтракать. Обыкновенно она накрывала для хозяина стол в гостиной — собственно, столовой, как таковой, в коттедже не было — и удалялась восвояси. Но сегодня она не преминет воспользоваться их почти родственными отношениями, и ни за что не позволит Луке завтракать в одиночестве. Вечно этот день рождения не вовремя. Ему не хотелось никого видеть, но скрыться от пани Брониславы в такой день нечего было и думать. Он сделал обреченную на провал попытку проскользнуть через прихожую, но она тут же прокричала из кухни:

— О, Лука, вы вернулись? Иду-иду, уже все готово!

Стол в гостиной сиял белой скатертью. Разнообразные кушанья на маминых тарелках, а в средине ваза с желтыми розами. Среди прочего Лука заметил свои любимые пирожки с фасолью, холодный ростбиф, фаршированные яйца, тминный кекс и конечно роскошный именинный торт. Торт украшали свечи: белые четверка и восьмерка, обведенные бордовой траурной каймой, которая, вероятно, отвечала чувству пани Брониславы о прекрасном. Только ей могла прийти в голову мысль украсить торт свечами, будто он ребенок. Зачем вообще нужен этот торт? Могла бы обойтись тминным кексом. Впрочем, удивляться тут не приходится: для нее он и есть своего рода ребенок, подопечный, который мгновенно захиреет без заботы и внимания.

Пани Бронислава вышла из кухни, торопливо вытирая руки о фартук и улыбаясь, как начищенная монета. Недолго думая, она схватила Луку и принялась тискать его в медвежьих объятьях, хотя ростом едва доставала ему до плеча.

— С днем рождения, дорогой мой Лука! С днем рождения! — восклицала она, подзадоривая саму себя. — Желаю вам здоровья! Счастья! Дорогой вы мой, крепкого вам здоровья! Счастья, огромного! И здоровья!

Когда излияния, наконец, иссякли, они вдвоем уселись за стол. Лука разлил по крошечным рюмкам самодельную наливку — экономка свято верила, что для праздника нет более подходящего напитка — и пригубил за самого себя. Он не любил эту наливку, она была слишком приторной, но сегодня приходилось терпеть, и хотелось верить, что пани Бронислава это оценила.