Эллен Грин
Лабиринты веры
Посвящается моим детям, Эве-Элизабет и Иэну
Глава 1
Серый, в пятнах дом напомнил мне мертвую рыбу. Краска, как чешуя, облезала со старой вагонки. Побитые непогодой ставни — судя по виду, когда-то они были черными — висели на ржавых петлях под неестественным углом. Высокий, узкий, уродливый дом, построенный на вершине крутого холма. Дул сильный ветер, и на мгновение я представила, как дом отделяется от бетонного фундамента, поднимается в воздух с насиженного места и опускается точнехонько на меня.
Я стояла на первой из восемнадцати каменных ступеней, ведших к входной двери. Снова опустила взгляд на фотографию. Черно-белый полароидный снимок был зернистым, но дом изменился не сильно. Мне хотелось подойти к двери и постучать, но я колебалась. Что я скажу, если мне откроют? Было бы проще, если б кто-то открыл дверь и увидел, как я топчусь тут, — но все окна были темными, несмотря на то что солнце на западе уже опустилось за горизонт.
Я допила остывший кофе из бумажного стаканчика и поднялась по ступеням. Шторы на первом этаже были раздвинуты, поэтому я, приставив ладони к лицу, заглянула внутрь; через грязное стекло мне удалось рассмотреть лишь пустую гостиную.
— Я могу вам чем-нибудь помочь?
От неожиданности я вздрогнула.
У подножия лестницы стояла женщина. Седые волосы, выбившись из-под шарфа, развевались на ветру; руки она держала в карманах пальто.
— Э… я ищу хозяина, но, похоже, дома никого нет. Вы из местных? — Я спустилась к ней вниз.
— Да. Если вы решите ждать хозяев, вам придется запастись провизией. Здесь сейчас никто не живет. — Ее тонкие губы раздвинулись в неуверенной улыбке. — А что вам нужно?
— И давно дом пустует?
— Полгода стоит без жильцов. Я живу рядом с этим уродством, так что знаю. Давно бы надо его снести… А что? Вы хотели бы его снять?
— Нет. Я провожу исследование…
— Как? Разве очередная годовщина уже была? — Она слегка отодвинула от лица края шарфа и склонила голову набок. — А мне казалось, что до нее еще месяца два…
— Годовщина?
— Убийств. Разве вы не их исследуете?
— Нет, я…
— Сейчас дом принадлежит девелоперской компании. — Женщина пожала плечами. — Я думала, его сразу снесут, но они почему-то цепляются за него. Уже целых пять лет он мозолит мне глаза.
Пока она говорила, я потихоньку пятилась, не подозревая, что край тротуара совсем близко. Потеряла равновесие и выронила снимок. Наклонилась и подняла, но женщина успела взглянуть на него.
— Здесь этот самый дом? — Она взяла из моей руки черно-белое фото и внимательно его разглядела.
Я подумала о Клэр, женщине, которая удочерила меня, которая растила меня двадцать два года. Она всегда утверждала, что не знает, как я, завернутая в желтое одеяло, оказалась в притворе католического храма Христа Спасителя. Недель шесть от роду, говорила она. Я умоляла ее дать мне побольше информации, открыть детали, рассказать об обстоятельствах, но она уверяла меня, что ничего этого не знает.
Я подозревала, что это неправда, потому что у меня сохранились воспоминания — расплывчатые фрагменты, перемежающиеся с яркими картинами. Они не вписывались в ее версию. И эти нестыковки стали загадкой, которую я пыталась решить всю свою жизнь. Проектом, который мне так и не удалось довести до конца. Все детские и юношеские годы я, постоянно спотыкаясь и падая, пыталась разобраться. Кто бросил меня, почему и когда? Я задавала вопросы, но, когда это не помогало, находила утешение в гневе, манипулировании людьми, а позже в алкоголе, чтобы все забыть.
Я наткнулась на эту фотографию уже после ее смерти. Снимок лежал в чулане вместе с другими памятными вещами из моего детства: школьными снимками, табелями, аттестатом, желтым детским одеялом. Фотография была вложена в заклеенный чистый белый конверт.
С того дня, когда я разорвала конверт и увидела фото с домом, мною владело растущее нетерпение — ощущение незаконченного дела, недописанной главы. За две недели и три дня, что прошли с того момента — пока я подписывала бумаги, помогала Анаис организовать переправку тела Клэр во Францию, утешала тетю Мари, — я постоянно возвращалась к фотографии. Что она значила для Клэр и почему та сохранила ее? Та ложь, за которую она так упорно цеплялась при жизни, те тайны, что она так упорно берегла, теперь, после ее смерти, сами вырвались наружу.
Посмотрев в серые водянистые глаза женщины, я спросила:
— А кого убили?
Она долго молчала; я даже усомнилась в том, что она услышала меня.
— Мужа и жену. Обоих сразу.
— Вы хорошо их знали?
Из моего «хвоста» выбились пряди, и я заправила их за ухо. Я слушала женщину, но мой взгляд рыскал по улице позади нее в поисках чего-то, чего я и сама не знала.
— Достаточно хорошо, чтобы здороваться по утрам или забирать их почту, когда они были в отъезде. Дайте мне еще раз взглянуть на фотографию… — Она протянула руку.
Я отдала ей снимок, и тут рядом с нами притормозила машина. Из окна высунулся пожилой мужчина.
— Прошу прощения. Скажите, как выехать на Флортаун? — Мужчина обращался к женщине, но его взгляд был прикован ко мне. Я твердо выдерживала его взгляд, пока женщина показывала дорогу, а потом, когда он поехал дальше, смотрела ему вслед.
Женщина сокрушенно покачала головой.
— Так о чем вы говорили? — Она держала фотографию так, чтобы лучше разглядеть слова — почти выцветшие, — написанные печатными буквами после даты. — Дата та же, что и дата убийства. — Она перевернула снимок. — Похоже, снимали с нижней части лестницы, примерно оттуда. — Указала чуть в сторону от себя. — Снимок, конечно, дрянной, но дом точно этот. — По тому, как она сунула снимок мне в руку, я поняла, что ей страшно.
— Что? В чем дело?
— Дверь осталась открытой. После того как их убили. Дверь осталась открытой, вот так и нашли тела. — Она ткнула пальцем в картонку. На фотографии входная дверь была распахнута во всю ширь, и в проеме виднелся погруженный в полумрак холл. — Что, снимали сразу после того, как их убили? — Прежде чем я успела ответить, она возмущенно произнесла: — Это дурацкая шутка? Но это не смешно. Это было ужасно. Их забили молотком. Почтальон нашел их на следующий день… Мужчина лежал на полу в гостиной. Откуда у вас это фото?
— Я уже сказала, что провожу исследование. Пожалуйста, расскажите мне о них и о том, что случилось в день их убийства.
Я думала, женщина уйдет — такое отвращение отразилось на ее лице, — но она не ушла.
— Фамилия у этой пары была Оуэнс. Мужчина и женщина средних лет. Дестини и Лойял Оуэнс. Он был крупным дядькой. Возможно, застал грабителя в доме, когда они вернулись…
— Значит, все решили, что было ограбление?
Она пожала плечами.
— Не слышала, чтобы из дома что-то пропало. Хотя все вокруг были здорово напуганы, это точно. Надо же, убить двух человек… Полиция так и не выяснила, кто это сделал.
Я перевела взгляд на дом; я уже довольно долго простояла перед ним. Взгляд мужчины в темной машине все не давал мне покоя.
— Меня от всего этого просто в дрожь бросает. Я, наверное, пойду. — Я повернулась к ней спиной, а потом оглянулась. — Спасибо.
Она едва заметно кивнула:
— Если захотите купить дом, они отдадут вам его за песню.
Я улыбнулась:
— Жаль, что я не пою.
* * *
Привалившись к своей машине, я изучала дом. Стемнело, зажглись уличные фонари; каменные ступени были освещены. Я кожей чувствовала теплый клубочек выдыхаемого воздуха.
— Какого черта, Клэр? — Я в сердцах топнула ногой.
Открыла дверцу машины, села за руль и заблокировала замки. «2/15/10. Судьба приходит к нам, побуждаемая Верностью». Я наизусть знала слова, написанные под фотографией. «Все, что возрождается, нельзя разрушить». Потерла глаза — от усталости буквы расплывались. Судьба и Верность — это Дестини и Лойял. «Все, что возрождается, нельзя разрушить».
— А что такое то, что возрождается? Надежда, — пробормотала я.
Знала ли Клэр, что эта фотография указывает на меня, Аву Хоуп [В английском языке имя Дестини переводится как «судьба», имя Лойял — как «верный», имя Хоуп — как «надежда». — Здесь и далее прим. пер.] Сондерс? А разве могло быть иначе? Она наверняка знала о тех убийствах — поэтому-то и убрала фотографию подальше. Передо мной возникло лицо Клэр — злое, усталое, с продолжающими триумфальное шествие «куриными лапками» у уголков глаз. Из ее рта с тонкими губами льется поток гадостей. Расстояние и время не изменили наши отношения к лучшему. Они, кажется, только ждали удобного момента, а потом возобновлялись с той же ожесточенностью, что и в день моего возвращения из колледжа.
Если честно, все прошедшие шесть месяцев она была не совсем самой собой. Я видела, что Клэр устала, расстроена, встревожена. Она, так трепетно относящаяся к своей внешности, стала пропускать запись в салон и допустила, чтобы в проборе появилась седина; ее ногти были короткими и без лака. Дни бесконечного сна или недосыпа сделали свое дело. На ее лице отразилось каждое мгновение прожитых ею сорока шести лет.
В последние недели ее жизни мы почти не разговаривали по дороге к врачу. У него не было ответов на апатичность, боль в мышцах, отсутствие аппетита, поэтому он делал ей укол витаминов и отправлял домой. После исключения Эпштейна — Барра, ВИЧ, аллергии он мог предложить ей лишь еженедельные уколы витамина В и отдых. Это могло бы помочь. Но не помогло.
