Сначала игра, потом все остальное.

— Да, что-то случилось? — спрашивает меня и смотрит как на чужого человека. Да как так-то, блин?

— Да, — отвечаю. Я обо всем подумаю потом. Обязательно. — Ваши сломали меня. Можно заморозить и зафиксировать чем-то? Доиграть надо и не развалиться.

— Я бы порекомендовала покой…

— Надо доиграть, — перебиваю ее. «Покой» — точно не мое слово сегодня.

— Присаживайтесь, — кивает на кушетку и отходит к шкафчику с лекарствами, доставая оттуда нужные.

А я смотрю. Она так притворяется искусно или правда существует вероятность того, что она меня не узнала? Но как? Всех узнала, а меня нет? Так не бывает, наверное. Я что, настолько изменился?

Аленка достает все нужное и подходит, присаживаясь передо мной на стул. Аккуратно касается ледяными пальцами опухшего места, прощупывая каждый сантиметр, интересуется, где больнее.

А мне почему-то больнее всего в груди. Прям вот ноет.

— Растяжение, судя по всему. Сейчас зафиксирую, сделаю заморозку, а после игры нужно будет поставить укол и мазь, хорошо? — спрашивает, поднимая наконец-то голову и впервые за все время глядя мне прямо в глаза.

Не говорю ничего, только киваю, глядя в ответ.

Ну же. Хоть что-то в тебе пусть выдаст то, что ты помнишь меня! Не могла забыть, у нас же явно все было взаимно, хоть и не было ничего. Сдавайся, Аленушка.

И она сдается. В одну секунду в ее глазах читается целый миллиард эмоций. Это и осознание, и удивление, шок, что-то еще, с трудом уловимое. Выражение лица меняется с сумасшедшей скоростью, а тонкий голосок, ласкающий слух, наконец-то произносит тихо:

— Сережа?

Глава 9

Алена

О боже…

Обожеобожеобоже!

Это не может быть правдой, это просто какая-то чушь. Я видела этого парня в раздевалке, я видела его на льду, я разговаривала с ним секунду назад, и это просто не может быть он!

А глаза точно его… Вот только глаза его, а все остальное — нет.

Хочется встать и посмотреть фамилию на его форме, потому что до этого банально не обращала внимания: поняла, что Сережи тут, видимо, нет, и расслабилась.

А он есть. Есть же? Или это какой-то его брат, у которого точно такие же глаза?

Меня бросает в жар и тут же жутко морозит, хотя предпосылок для таких эмоций быть не должно. Ну, подумаешь, была в него влюблена когда-то… Сейчас-то нет! И мы даже не были вместе, чтобы я вот так вот реагировала.

Но реагирую, ничего не могу поделать с собой. Смотрю на него и поверить не могу, что все это правда.

Я до последнего жду, что этот мужчина скажет: «Нет, но я его брат», мы посмеемся вместе, и все закончится.

Но он только кивает и добивает меня негромким:

— Узнала наконец-то?

Да как это возможно?!

Он шире, чем был, в два раза, даже в форме это видно. Выше, кажется, тоже стал, хотя вряд ли такое бывает. У него… у него пирсинг в ухе и носу! Другая прическа, виднеются края татуировок, которых, судя по всему, у него немало, а еще голос стал грубее, чем был два года назад.

Ну, так не бывает ведь. Прошло всего два года, а теперь передо мной сидит не милый парень, а какой-то взрослый мужик. Красивый, конечно, тут отрицать глупо, но боже, он совсем другой!

— Ты очень изменился. — Надеюсь, что мой голос звучит адекватно, а не как у полевой испугавшейся мыши.

Не знаю, о чем еще говорить, поэтому быстро приступаю к работе. Да и некогда болтать, ему третий период еще играть.

Делаю все, что нужно, с поврежденной ногой и чувствую, как пристально на меня смотрит Сережа. Слишком пристально. У меня из рук падает флакон с заморозкой, потом эластичный бинт, с трудом нахожу наколенник на полках. Издевательство.

— Что? — Поднимаю голову и смотрю на него, а он улыбается отчего-то и добивает меня:

— Ты очень красивая.

Мило, конечно. Чувствую, как краснею, боже, как пятиклассница какая-то. Организм, что за предательство? Обязательно реагировать на него именно так?

Не решаюсь ему ответить хоть что-то. Во-первых, у меня наверняка будет дрожать голос после его слов. Во-вторых, я вообще не представляю, что говорить. А в-третьих… какой смысл в словах? Их стоило бы сказать гораздо раньше, а не сейчас, когда мы уже абсолютно чужие друг другу люди.

— Готово, — говорю, закрепляя повязку. Встаю и отхожу к своему столу, начиная бездумно перекладывать вещи с места на место, имитируя бурную деятельность. Только бы занять руки хоть чем-то и сделать вид вселенской занятости. — Постарайся сильно не напрягать ногу, важно не сделать хуже.

— После игры зайду, — звучит за спиной после секундной паузы, и через несколько мгновений я слышу звук закрывшейся двери.

Хорошо, что сейчас ему нужно спешить на третий период. Эта неловкость от его слов… мы бы не смогли продолжить нормальный разговор после этого.

Осталось только каким-то чудом после игры поставить ему укол с холодной головой и уговорить свои руки не дрожать при виде него.

На третий период выхожу совершенно с другими эмоциями. Первые два я смотрела на свою нынешнюю и прошлую команду, сейчас же мне приходится смотреть на парня, в которого я была безответно влюблена и страдала от разбитого сердца, когда мне пришлось уехать в другой город.

Кажется, теперь я замечаю его везде. Фамилия «Булгаков» мелькает перед глазами чаще остальных, хотя оба периода до этого я и правда ее просто не замечала.

Я вижу еще одно его падение и морщусь болезненно вместе с ним. Боже… надеюсь, он не сделал хуже, неужели нельзя играть как-то аккуратнее?

До конца игры доживаю практически не дыша. Сердце то стучит слишком быстро, то замедляется и вообще отказывается работать. Я почти никогда не смотрю хоккей с такими эмоциями, но сегодняшняя игра просто разбивает меня на мелкие осколки.

Нельзя встретить свою первую любовь и не ощутить при этом никаких эмоций. Я уверена, что каждый человек в подобной ситуации хоть что-то, но почувствовал бы. В моем случае это «хоть что-то» ломает меня изнутри.

«Феникс» выигрывает. Забивает решающую шайбу на последних секундах, и я в глубине души радуюсь за них, естественно, не показывая этих эмоций. Моя команда не поймет.

Убегаю в свой кабинет под расстроенный гул трибун самой первой из всех. Мне нужно спрятаться, срочно, так быстро, как только возможно.

На самом деле хочется по-детски сбежать домой. Быстро собраться, поймать такси и молча уйти. А потом сказать, что просто забыла об уколах и еще одном осмотре травмы Сережи.

Только моя ответственность не дает облегчить себе жизнь, и я сажусь за отчетность сразу, как только вхожу в кабинет, чтобы занять мысли хоть чем-то, кроме…

Сережа приходит очень быстро, на самом деле. Я едва успеваю разложить все документы и включить ноутбук, погрузиться в отчетность и выдохнуть, как снова мне приходится ощущать все те эмоции, от которых я так отчаянно пыталась сбежать.

Я слышу стук в дверь, и даже это относит меня на два года назад, когда я каждый день с замиранием сердца ждала именно этого стука.

Три коротких и быстрых и один — самый сильный и громкий, как точка. Он всегда так стучал, только он. Это было своеобразным кодом, по которому я сразу понимала, кто стоит за дверью, и… И сейчас понимаю тоже.

Нужно срочно взять себя в руки.

Он входит, хромая, мне совсем не нравится это. Нужно отправить его на рентген, чтобы исключить серьезные травмы. Не хватало еще ему добить себя и уехать на скорой.

— Привет еще раз, — говорит как будто бы и не своим голосом. Сейчас он уже не в форме, в обычной одежде, и это еще сильнее вводит меня в ступор.

Руки почти полностью забиты татуировками, а черная футболка облегает все слишком уж четко очерченные мускулы торса и рук. Это выглядит почти неприлично, но я совру, если скажу, что это не привлекательно.

Все еще не понимаю, как за два года можно стать абсолютно другим человеком. И пока еще не знаю, какая из версий Сережи нравится мне больше…

— Садись, я осмотрю ногу, — киваю на кушетку, отхожу к раковине вымыть руки и снова чувствую слишком пристальный взгляд на своем затылке. Да чтоб тебя, Булгаков, уезжай туда, откуда приехал!

— Тебе очень хорошо с такой прической, — говорит мне, под «такой» имея в виду высокий хвост. Раньше я носила только косу, с другой прической он меня и не видел, и мне льстит, конечно, что он запомнил, но и одновременно с этим бесит.

— Спасибо, — отвечаю сухо. Стараюсь. Зачем он все это сейчас? Я не вижу смысла, правда. — Штанину задирай.

Пока осматриваю ногу — молчит. Хоть на это ему хватает ума, потому что разговоров, пока сижу перед ним, я не выдержала бы. Это уж точно слишком.

Кажется, хуже он не сделал, но на рентген отправлю на всякий случай, чтобы точно удостовериться. Не хочу ошибиться и сделать парня инвалидом в двадцать один год.

— Нужно поставить укол.

— Снимать штаны? — веселится.

— В колено. Терпи, будет больно. Потом выпишу направление на рентген в нашу местную поликлинику, сходишь, сделаешь, результаты принесешь, понял?

— Понял, принял, осознал, запомнил, будет исполнен… ай! — прерывается на болезненный стон, когда ставлю ему кол. Он действительно не из приятных. — Предупреждать же надо.