Когда бесплодные поиски наконец прекратились, брат Кадфаэль вернулся к себе в сарайчик и стал дожидаться прихода Руна. Паренек явился точно к назначенному часу и долго сидел молча, глядя перед собой большими задумчивыми глазами, в то время как Кадфаэль привычно делал свое дело. С каждым разом он разминал затвердевшие мышцы все сильнее и глубже.

— Брат, — промолвил юноша, поднимая глаза, — правда ли, что ни у кого не нашли кинжала?

— Верно, паренек, ни у кого. Хотя, понятное дело, обычных ножей, какими путники на привалах режут хлеб да мясо, обнаружилось немало. И для этой цели они достаточно остры, но вряд ли таким ножом можно неприметно перерезать прочный шнурок. Однако, как известно, у мужчин растет борода, а тупая бритва не больно-то пригодна для бритья. Что поделаешь, когда где-то объявляется вор, честным людям приходится туго. Тем, кто не ведает угрызений совести, всегда легче. Но тебе тревожиться нечего, ты ведь никому не сделал ничего дурного. То, что случилось, скверно, но не должно омрачить тебе завтрашний праздник.

— Да, да, — рассеянно пробормотал юноша, занятый своими мыслями, — конечно. Но я хотел сказать тебе, брат, что кинжал был не только у Мэтью. Дело в том, что я оказался прижатым к нему во время мессы. Ты ведь знаешь, что мне приходится опираться на костыли, а костыль вместе с рукой вплотную притиснуло к полотняной суме, и сквозь полотно я почувствовал что-то твердое. Потом я сообразил, что это было — кинжал с крестообразной рукоятью. Но вы его так и не нашли.

— А кто же это был? — спросил Кадфаэль, не прекращая старательно массировать ногу. — Кто не постеснялся даже к мессе заявиться с оружием.

— Тот здоровенный купец, что ходит в камзоле из столичной шерсти. Уж в чем, в чем, а в шерсти разбираться я научился. Зовут его вроде бы Симон Поер. И раз вы кинжала не нашли, он скорее всего передал его на хранение привратнику, как и Мэтью.

— Все может быть, — согласился Кадфаэль. — А когда ты это обнаружил? Вчера? Ну а сегодня он снова стоял рядом с тобой?

— Сегодня? Нет, сегодня нет.

А сегодня, подумал монах, он как ни в чем не бывало наблюдал за разыгравшейся на дворе сценой, готовый по первому требованию вывернуть наизнанку свою суму, и лишь добродушно улыбался, когда аббат велел Мэтью сдать свое оружие. Ясно, что в тот момент никакого кинжала при нем не было, а стало быть, он успел вовремя от него избавиться. И то сказать, аббатство большое и в стенах его найдется немало укромных мест, где можно надежно спрятать и кинжал, и сколько угодно краденых вещиц, благо все они невелики, а цену имеют, и немалую. Очевидно, поиски могли бы возыметь успех лишь в одном случае: если аббат прикажет держать ворота на запоре, а гостей — пленниками, пока братья не перекопают все грядки, не перевернут каждый топчан и не заглянут в каждую щель. Что ни говори, а распознать грешника — дело нелегкое.

— Нечестно получилось, — промолвил Рун, — Мэтью заставили отдать кинжал, а у того купца остался такой же. А Сиаран так расстраивается из-за своего перстня, что даже из спальни выходить и то не решается. Прямо извелся весь.

«Похоже, что так оно и есть», — подумал Кадфаэль. «Хотя странно, — вдруг пришло в голову монаху, — чего страшиться человеку, который сам объявил, что жить ему осталось недолго. Ему-то чего бояться?»

Впрочем, люди странные существа. Тот же Сиаран, вполне возможно, считает, что одно дело мирно преставиться в Абердароне, исповедавшись, причастившись и сподобившись христианского погребения, и совсем другое — стать жертвой разбойника или бродяги на большой дороге.

А вот о ком стоит подумать, так это о Симоне Поере. Допустим, что вчера у него был кинжал — тогда не исключено, он заявился с ним и на мессу. Но куда же он подевал его, прежде чем Сиаран обнаружил свою пропажу? И главное: почему решил избавиться от оружия? Кому это могло прийти на ум, если не вору.

— Ты бы, сынок, не забивал себе голову мыслями о Мэтью и Сиаране, — промолвил Кадфаэль, глядя на прекрасное и печальное лицо юноши. — Думай только о завтрашнем дне, о том, с какими мыслями ты предстанешь перед святой. И они, и Господь читают в твоей душе, и потому нет надобности ни о чем просить. Ты просто жди — с верою и надеждою в сердце. И чем бы ни закончилось твое паломничество, оно не будет напрасным. Скажи-ка, а в прошлую ночь ты принимал мое снадобье?

Рун широко раскрыл огромные, ослепительно ясные глаза, прозрачные, точно льдинки, сверкающие на солнце, и ответил:

— Нет, вчерашний день прошел хорошо, и мне хотелось поблагодарить святую за это. Не подумай, будто я не ценю твоей заботы, но я хотел сам ей что-нибудь дать. И я спал ночью, ей-Богу спал…

— Постарайся поспать и сегодня, — добродушно промолвил Кадфаэль и, просунув руку под спину Руна, помог ему сесть. — Помолись на сон грядущий, закрой глаза и засыпай, уповая на милость святой.

В тот день Сиаран шагу не ступил за дверь странноприимного дома, а Мэтью все же решился расстаться ненадолго со своим другом и вышел размяться и подышать свежим воздухом на высокое каменное крыльцо. Дело было после ужина, и многочисленные паломники прогуливались по двору, наслаждаясь вечерней прохладой и в благодушном настроении дожидаясь колокола к вечернему молебну.

Брат Кадфаэль покинул зал капитула до окончания чтения жития, поскольку у него были кое-какие неотложные дела, и, направляясь в сад, неожиданно заметил Мэтью. Тот стоял на верхней ступеньке крыльца и с видимым удовольствием вдыхал прохладный вечерний воздух. Бог весть почему, но один, без спутника, Мэтью казался моложе, и выше ростом. В мягком вечернем свете лицо его выглядело умиротворенным и безмятежным. Когда Мэтью шагнул вперед и начал спускаться во двор, Кадфаэль невольно поискал глазами фигуру его неразлучного спутника. Обычно Мэтью держался на полшага позади Сиарана, но на сей раз босоногого паломника поблизости не было. Что ж, может, Сиарану и впрямь не до прогулок, но до сих пор Мэтью не расставался с ним ни днем, ни ночью, ни в пути, ни на отдыхе, даже ради встреч с Мелангель, хотя всякий раз, завидя девушку, провожал ее задумчивым взглядом.

«Любой человек, — размышлял Кадфаэль, неторопливо шагая к себе, в сарайчик, — сплошная загадка, а я, грешный, любопытен не в меру, в чем, пожалуй, не мешало бы и покаяться. Правда, покуда человеку интересны ближние его, он еще не утратил вкуса к жизни. Почему кто-то поступает так, а не иначе? Почему, например, зная о своем смертельном недуге и желая до своей кончины достичь обетованного места, один человек пускается в долгое и многотрудное путешествие босиком и с тяжеленным крестом на шее? Неужто считает, что такое самоистязание более угодно Богу, чем, скажем, помощь, оказанная в дороге какому-нибудь бедняге вроде этого мальчика Руна, обреченного на страдания от рождения, а отнюдь не по собственной прихоти? Почему другой человек, словно тень, следует за ним через всю страну? И почему несчастный допускает это, вместо того чтобы распрощаться с другом и обрести душевный покой в уединении в ожидании близкого конца?»

Кадфаэль свернул за угол зеленой живой изгороди розария, и тут его раздумья о природе неуемного интереса к ближнему были прерваны тем, что он неожиданно узрел этого самого ближнего, а точнее сказать, ближнюю. Она сидела на траве, устремив взгляд через засаженный горохом пологий склон куда-то вдаль, за серебристую ленту ручья Меол. Девушка сидела неподвижно, подтянув колени к подбородку и обхватив их руками. Вне всякого сомнения, тетушка Элис в этот час судачила о том о сем со столь же почтенными матронами, Рун же наверняка уже улегся в постель. Ну а Мелангель, надо думать, украдкой пробралась в сад, чтобы в одиночестве и покое помечтать о счастье, лелея несбыточные надежды. Маленькая темная фигурка, словно окруженная золотистым сиянием, четко вырисовывалась на фоне заходящего солнца. Судя по закатному небу, завтрашний день, день праздника Святой Уинифред, обещал, как и сегодняшний, быть безоблачным и прекрасным. Кадфаэля и Мелангель разделял розовый сад, и девушка не слышала, как он прошел мимо по травянистой тропинке. Монах направлялся в сарайчик, чтобы прибраться на ночь, расставить и разложить все по местам, проверить затычки у своих бутылей и фляг и убедиться, что жаровня, которая зажигалась днем, остыла, и уголья в ней не тлеют.

Брат Освин, паренек, которого определили ему в помощники, старался изо всех сил, но запросто мог что-то упустить из виду, хотя уже не ронял и не разбивал все подряд, как случалось в первые дни его работы. Зайдя в сарайчик и окинув придирчивым взглядом свое хозяйство, Кадфаэль убедился, что все в порядке. Теперь можно было и не торопиться, а использовать оставшееся до повечерия время, чтобы спокойно посидеть здесь, в пахнувшем деревом полумраке, и поразмыслить. Каждому предстояло провести это время по-своему, и не всем с пользой. Троица ремесленников: Уолтер Бэгот, портной, Джон Шур, перчаточник, да Уильям Хейлз, коновал, — займутся своим истинным ремеслом, игрой в кости, и угодят прямиком в руки Хью. А вот с Симоном Поером, куда более загадочной личностью, дело обстоит сложнее. Угодит ли он вместе с ними в расставленную ловушку или ухитрится ускользнуть, как бывало не раз? Так или иначе, а ближе к ночи он наверняка примется за темные делишки.