Постояв несколько минут возле гробницы, Кадфаэль почувствовал спокойствие и уверенность, хотя и не выразил ни единым словом своих тревог. Так всегда бывало с ним, когда он думал о святой. Обойдя алтарь, Кадфаэль прошел в неф и увидел там отца Бонифация, который только что наполнил маслом лампаду и теперь поправлял свечи, чтобы они стояли прямо. Кадфаэль заговорил с ним, желая скоротать время.

— У тебя появлялся сегодня утром отец Элия из церкви Святого Алкмунда? Он приходил на капитул по тому же делу. Бедняга Олдвин, как это грустно!

Черноволосый отец Бонифаций сумрачно кивнул и, как мальчишка, вытер замасленные пальцы о подол рясы. Худой, но жилистый, молчаливый, вроде своего служки, молодой священник терял свою первоначальную робость по мере того, как заслуживал доверие паствы.

— Да, отец Элия подходил ко мне после заутрени. Я не был знаком с Олдвином, пока тот был жив. И покойнику, к сожалению, ничем не могу помочь. Оговорюсь, правда: я видел несчастного на похоронах старого Литвуда. Но на исповедь в канун празднества Олдвин не приходил.

— Элия расспрашивал всех священников в аббатстве и в городе: нет, никто из них не может сказать, что исповедовал Олдвина. Твой приход самый обширный. Отцу Элии предстоит пройти много миль, чтобы добраться до ближайшей церкви. Но думаю, если Олдвин не исповедовался ни в одном из этих храмов поблизости навряд ли он отправился бы ради этого в такую даль.

— Да, мне самому приходится иногда прошагать много миль, чтобы посетить чей-нибудь дом, — признался Бонифаций скорее с гордостью, чем с сожалением. — Что ты, я доволен! Я рад, если нужен им, рад, когда — днем или ночью — меня призывают из самой отдаленной деревушки и верят, что я приду. Счастливая судьба! Я даже спрашиваю себя порой — за что мне такое счастье? Вот только что, всего два дня назад, меня приглашали в Беттон: я пропустил все службы, кроме утренней. Мне не хотелось идти в такой день, но человек умирал, нельзя было откладывать. Вернее, им всем показалось, ему и его семье, что он уже умирает. Я не напрасно пришел: ему стало лучше, и я оставался с ними, пока не было полной уверенности. Вернулся я уже в сумерках… — И вдруг отец Бонифаций замер, ахнул и широко раскрыл глаза. — Ну да! — произнес он медленно. — И как это я раньше не сообразил!

— Что именно? — удивленно спросил Кадфаэль. Доверительный, откровенный разговор, на которые был так скуп отец Бонифаций, — и вот эта внезапная, прямо-таки пугающая заминка… — О чем ты только что вспомнил?

— Здесь был еще один священник, который вскоре ушел. А я забыл сказать отцу Элии! К нам в аббатство на празднество в честь перенесения мощей Святой Уинифред приезжал мой молодой знакомец, его рукоположили всего месяц назад. Приехал он днем, в канун празднества, и пробыл здесь весь следующий день. Когда меня после мессы пригласили к умирающему, я оставил своего друга служить вместо себя. Ах, как он этому радовался! Он дождался моего возвращения и заторопился домой: было уже темно, а ему предстояло пройти четыре мили. Недолго он пробыл тут у нас, но — как знать? Вдруг именно к нему и обратился Олдвин?

— Твой друг ничего не сказал, уходя? — спросил Кадфаэль.

— Нет, он очень торопился, ведь путь неблизкий. Я не успел его расспросить. Он был так доволен, что отслужил вместо меня заутреню. Как знать? — повторил отец Бонифаций. — Вероятность мала, но не мешало бы проверить.

— Да, надо бы проверить, — горячо поддержал его Кадфаэль. — Но где его можно найти? Четыре мили — это совсем недалеко.

— Он племянник отца Эдмера из Аттингема — и назван в честь дядюшки. Надеюсь, он все еще гостит там. Ведь у него пока нет своего прихода. Я бы сам сходил, — поколебавшись, сказал Бонифаций. — Но боюсь, не успею вернуться к вечерне. Знать бы раньше…

— Не беспокойся, — ответил Кадфаэль. — Я отпрошусь у настоятеля и пойду сам. Ради такого случая он разрешит. Ведь речь идет об успокоении души… В такую жару, — добавил он деловито, — стоит поторопиться.

Впервые за всю неделю погода выдалась пасмурной, но к вечеру тучи разошлись. Кадфаэль с позволения аббата отправился в путь. Он шел не торопясь через Форгейт, предвкушая приятную прогулку. Бродяга, дремлющий в монахе, ожил, едва Кадфаэль, дойдя до развилки близ Святого Жиля, свернул налево, направляясь в Аттингем. По временам в Кадфаэле просыпалась былая тяга к странствиям, и то, что ему три месяца назад, в марте, довелось попутешествовать в пределах графства, только разожгло аппетит. Нелегко было сохранять обет оседлости: так же нелегко, как обет послушания — главный камень преткновения для Кадфаэля. С упоением он предавался своей нежданной свободе — дозволенной и освежающей, как стакан хорошего вина в праздник.

Дорога по обочинам широко заросла травой, будто мягким ковром, облачность смягчала жару, по обеим сторонам от дороги расстилались луга, пестреющие цветами, где копошились и жужжали насекомые, в кустах и на непаханых окраинах полей порхали птицы, щебетавшие или пронзительно кричавшие на соперников: первые выводки уже оперились и пробовали крылья. Кадфаэль неторопливо брел по зеленой обочине, шелковистые травинки ласково щекотали ему лодыжки. Идти оставалось недолго, и ему хотелось сполна насладиться каждым шагом путешествия.

Прямо перед ним над полями возвышался лесистый хребет Врекина, и чуть погодя на некотором расстоянии, слева, заблестела гладь реки, которая поворачивала все ближе и ближе и наконец потекла рядом с дорогой, тихая и безобидная меж отлогих зеленых берегов, но она не могла обмануть местных жителей, которым было ведомо ее коварство. На пастбищах у реки пасся скот, а в зарослях тростника обитали водоплавающие птицы. Вскоре Кадфаэль увидел за излучиной Северна прямоугольную, приземистую колокольню церкви Святой Эаты и невысокие крыши деревенских хижин, сбившихся в кучу подле нее. Неподалеку, если свернуть налево, был деревянный мост, но Кадфаэль направился прямо к церкви и домику священника за ней. Река тут разбивалась на несколько рукавов, и перейти ее летом вброд по желто-зеленому мелководью не составляло особого труда. Кадфаэль, подоткнув рясу, зашлепал по воде, и сонная гладь тут же покрылась рябью, на которой закачались плотики водяных кувшинок. Каждое лето, год за годом, столько народу переходило здесь реку вброд, оставляя в стороне мост, что от реки через берег и лужайку пролегла узкая песчаная тропка, ведущая прямо к дому священника. За церковью, сложенной из красноватого камня, и за поблекшим от непогоды деревянным домиком священника старые деревья, росшие полукольцом, ограждали от ветров и отчасти затеняли небольшой, разбитый при доме огород. Наполовину он был засажен овощами, которых хватало и для хозяйского стола, и даже для беднейших соседей. На второй половине росла мелкая травка, вся усеянная цветочками: волнообразный бугор приспособили под скамью, покрытую диким тимьяном. Там и восседал отец Эдмер во славе своих преклонных лет, тучный, но все еще мощный старик, с раскрытым требником на коленях. При каждом движении его могучего тела вокруг скамьи распространялся пряный аромат тимьяна. Перед ним — без шляпы, несмотря на солнце, — молодой человек деловито мотыжил капустные ряды, по блеску его обведенной курчавым кольцом тонзуры Кадфаэль понял, что пришел сюда не напрасно. По крайней мере есть кого порасспросить, и ничего, если ответы окажутся разочаровывающими.

— Ого-го! — сказал Эдмер-старший, выпрямляясь и едва не роняя с колен книгу. — Да ты, старина, вновь собрался в путь!

— На сей раз не дальше Аттингема, — ответил Кадфаэль.

— А как поживает тот молодой нечестивец-монах, с которым ты путешествовал весной? — И тут же он через гряды обратился к племяннику: — Положи мотыгу, Эдди, и угости брата Кадфаэля элем. Принеси кувшин и прочее.

Эдмер-младший вскочил и весело зашагал в дом, проворный и длинноногий. Кадфаэль присел на скамью рядом со стариком священником, всколыхнув вокруг себя волны тимьянового аромата.

— Хэлвин вернулся к своим перьям и кистям — и работает весьма успешно. Путешествие принесло ему пользу: он воспрял духом. И ходит он уже не так плохо: заметно постепенное улучшение. Как ты тут поживаешь? Я слышал, что твой племянник, вот этот самый молодой человек, недавно стал священником.

— Да, месяц назад, сейчас он ждет, что предложит ему епископ.

Кадфаэль поглядел, как юный Эдмер стремительными шагами подошел к ним, неся на деревянном подносе кувшин с элем и стаканы, с какой ловкостью он обслужил и дядюшку, и гостя, и подумал, что трудно не запомнить этого молодого священника: высокий, прекрасно сложенный, он обладал завидной внешностью, но, к счастью, не осознавал своих преимуществ. Молодой Эдмер, поставив на стол кувшин и стаканы, устроился в ногах у стариков. Упоминание о благосклонности епископа он встретил с почтительностью, но без подобострастия. Счастливец, перед которым открываются все двери и дороги ложатся прямые, как стрела. Но как знать, раздумывал Кадфаэль, станут ли счастливей люди, с которыми сведет его судьба?

— Хорошо мне тут с вами сидеть за чаркой эля, но боюсь, я не вправе терять время, — с сожалением сказал Кадфаэль. — Ведь я пришел сюда по делу. Мне нужно поговорить с твоим племянником и поскорей возвращаться назад.