— Послушай! Мы пойдем вместе. Тебе придется сделать признание, но мне тоже есть в чем признаваться. Мы сами пойдем к лорду Берингару, не дожидаясь, пока он к нам явится. Я сознаюсь, что ты ночью уходил и я ему солгала, зная, что ты пошел к любовнице. Ты скажешь то же самое. Я притворюсь, что не знаю ее имени. А ты откажешься ее назвать. Скажи, что она замужняя женщина и ты не хочешь ее губить. Этим ты только вызовешь у него уважение. И мы скажем, что с этого часа начинаем новую жизнь.

В эту ночь ее сжимал в своих объятиях любящий, благодарный муж, он ласкал жену и, казалось, не мог насытиться. Поверил ли Хью Берингар в их признание или не очень, но выслушал все с серьезным выражением и отпустил, сделав строгое внушение; Марджери и Даниэль ушли от него с облегченной душой. Нынешний Даниэль, испытавший, что значит трепетать перед законом, который в любой момент может обратить на тебя свое грозное око, смирнехонько будет сидеть там, куда его посадили.

— Все прошло! — утешала его Марджери, покоясь в его объятиях и с удивлением ощущая, что, несмотря ни на что, ей там очень приятно. — Я уверена, что тебе больше не о чем беспокоиться. Никто не думает, что ты мог что-то сделать этому человеку. Я всегда буду на твоей стороне, и нам больше нечего бояться.

— Ах, Марджери! Что бы я делал без тебя? — сказал он, прежде чем после всех пережитых страстей забыться в блаженном сне. Никогда даже с любовницей он не испытывал такого благоговейного восторга. Сегодня у него, можно сказать, по-настоящему состоялась брачная ночь.

— Хорошая ты жена, верная и преданная…

— Я твоя жена и люблю тебя, — сказала она и сама удивилась, поняв, что это более чем наполовину правда. — Когда будет нужно, ты всегда можешь на меня положиться. Я никогда тебя не брошу в беде. Но и ты должен держать мою сторону, потому что у меня, как у жены, тоже есть свои права.

Как хорошо, что он такой благодушный, но засыпать ему еще рано! И Марджери сделала все, чтобы снова его взбодрить. Всего за одну довольно неудачную неделю она успела многому научиться. Не давая ему остыть, она опять начала умильно и ласково:

— Теперь я — твоя жена, жена наследника. Мне нужно занять в семье подобающее положение. Как я могу жить в доме и не иметь своего места, без всяких обязанностей, которые принадлежат мне по праву?

— Как это нет места! — возразил он нежно. — Тебе принадлежит почетное место, ты хозяйка дома. Чего тебе еще? Все мы терпим и не спорим с бабушкой, она уже старенькая, у нее свои привычки, но она же не вмешивается в хозяйство.

— Нет, я на нее не жалуюсь, старших надо уважать. Но раз я твоя жена, мне, кроме почетных прав, полагается иметь обязанности, за которые бы я отвечала. Если бы твоя матушка была жива, тогда иное дело. А почтенная Джулиана по старости сложила с себя хозяйские обязанности, передав их нашему поколению. Я признаю, что твоя сестра достойно заботилась о вас все эти годы…

Даниэль покрепче прижал к себе жену, его кудри защекотали ее лицо.

— Ты права, она молодец, так что ты можешь поберечь свои белые ручки. Отдыхай себе и ни о чем не тужи, будь в доме госпожой. Чем это плохо?

— Мне не этого хочется! — твердо сказала Марджери, глядя перед собой в темноту широко раскрытыми глазами. — Ты — мужчина, тебе не понять. Сюзанна трудится, не жалея себя; никто не может пожаловаться — все у нее сыты, и ничего зря не пропадает; белье, и вещи, и съестные припасы всегда в сохранности, я уж знаю. Я признаю за ней все ее заслуги. Но ведь эта работа — дело жены, Даниэль! Твоей матушки, кабы она была жива. Твоей жены, коли уж ты женился.

— Милая моя! Да отчего же вам не работать вместе? Разделенное бремя легче нести, я не хочу, чтобы моя жена изматывалась, хлопоча по хозяйству, — лукаво нашептывал он ей на ушко, уткнувшись лицом в ее рассыпавшиеся волосы.

«Каким хитрым он себе, наверно, кажется! А сам, как и все мужчины, только и хочет, чтобы все было тихо и гладко, для них это важнее, чем порядок и справедливость. Нет уж, голубчик, так легко ты у меня не отделаешься! Меня не так просто умаслить!»

— Она не хочет делиться своим бременем, она так давно привыкла к своему положению, что не знаешь, как к ней и подойти. Недавно, в понедельник, я вызвалась развесить белье, она меня сразу так и обрезала: я, мол, сама это сделаю. Поверь мне, мой друг, нельзя, чтобы в одном доме были две хозяйки, так никогда порядка не будет. Ключи от дома у нее на поясе, она смотрит, чтобы вовремя пополнялись припасы, чтобы белье было зачинено и вовремя куплено новое, она дает распоряжения служанке, она выбирает кусок мяса к обеду и решает, что из него сготовить. И когда гости приходят, она их встречает, точно хозяйка. Все это мои права, Даниэль, и я хочу ими пользоваться. Нехорошо, когда жену от всего отстраняют. Подумай, что скажут о нас соседи?

— Все будет, как ты хочешь, — сказал Даниэль, пыша сонливым жаром. — Я понимаю, что сестра должна передать тебе свои обязанности, и передать добровольно, с собственного согласия. Но она так долго всем заправляла в доме, что до нее еще не дошло, что я теперь стал женатым человеком. Сюзанна рассудительная женщина, со временем она это осознает.

— Для женщины нелегко отказаться от своего положения в доме. Обещай же, что ты поможешь мне добиться моих прав!

Он охотно пообещал, в эту ночь он готов был обещать ей вообще все что угодно. Из них двоих она определенно больше выиграла после того, как благополучно разрешились все неприятности этого дня. Засыпая, она думала об этом и уже готовилась как можно лучше употребить все свои умения, чтобы развить одержанный успех.

Глава девятая

Четверг, с утра до вечера

На следующее утро почтенная Джулиана, стуча клюкой по широким деревянным ступеням, спозаранку спустилась в холл, собираясь произвести подобающее впечатление на брата Кадфаэля, который должен был прийти к ней после завтрака, и встретить его, приняв вид статной и уверенной в себе пожилой дамы, находящейся в добром здравии и держащей в подчинении всех домашних. А для этого ей нужно было заранее водрузиться на лавку, где она будет сидеть, и позаботиться, чтобы все было удобно расставлено и трость была у нее под рукой. Он-то знал, что на самом деле она уже не та, и она знала, что он это знает.

Одной ногой старушка уже стояла в могиле, время от времени она чувствовала, как почва проседает у нее под ногами и затягивает ее все глубже вниз. Но оба играли в эту последнюю игру, питая друг к другу взаимное уважение и восхищение, несмотря на отсутствие любви и даже симпатии.

Уолтер и его сын с утра уже были в мастерской. Джулиана царственно расположилась на лавке около лестницы, подперев спину подушками, и оттуда взирала на всех со снисходительным неодобрением. Долгие годы прожитой жизни, слишком долгие для любой женщины, волочились за ней, оттягивая плечи, как чересчур тяжелый шлейф, надетый на юную невесту, от которого напрягалась спина и каждый шаг дается непомерным трудом.

Перемыв немногие, оставшиеся от завтрака блюда, поставив подниматься хлебное тесто, Раннильт уселась с шитьем, выставив табуретку на пороге холла, где ей было светлее. В руках у нее было невзрачное, скромное платье коричневого цвета с разодранным подолом. Сейчас девушка старательно зашивала прореху. У Раннильт глаза были молодые, у Джулианы очень старые, но зрение у нее не ослабело, несмотря на возраст. Она видела мельчайший стежок, который делала молодая швея.

— Это платье Сюзанны? — резко спросила старуха. — Где же это она его так изорвала? И подол полинял! В мое время мы так берегли вещи, что носили их, пока они не станут тонкими, как паутинка, прежде чем подумать их выбросить. Куда уж нынешним хозяйкам! Порвать, да залатать, да и выкинуть нищим! Всем бы вам только проматывать добро!

Как видно, старушке ничем нельзя было сегодня угодить, она с утра настроилась на придирки, чтобы всем доказать, кто тут главный. В такие дни лучше было вообще не отвечать, а уж коли она потребует, то ограничиваться краткими и покорными ответами.

Раннильт обрадовалась, когда наконец показался брат Кадфаэль с сумкой, набитой бинтами и мазями, чтобы перевязать ногу старушке, у которой опять на щиколотке открылась язва. Истонченная, воспаленная кожа лопалась от малейшего прикосновения и от любой царапины. Кадфаэль застал свою пациентку сидящей прямо и неподвижно в ожидании его прихода, на редкость молчаливой и задумчивой; но едва он вошел, она взбодрилась в присутствии своего давнего доброго неприятеля и в поддержание своей репутации показала привычный норов; старушка славилась злым и язвительным языком и никогда не соглашалась с родными, упрямо называл белое черным, а черное белым.

— Ногу-то надо бы вам держать повыше, — сказал Кадфаэль и, промокнув тряпицей маленькую, но зловредную язвочку, начал ее бинтовать. — Вы это прекрасно знаете, я вам уже не раз говорил. Может быть, мне следовало сказать вам, чтобы вы день-деньской проводили на ногах, тогда вы сделали бы все наоборот и язва бы зажила.

— Вчера я весь день не выходила из спальни, — коротко ответила Джулиана. — Мне уже надоело это до смерти. Откуда мне иначе узнать, что тут им вздумается творить за моей спиной, пока я сижу взаперти? Здесь я по крайней мере вижу, что творится в доме, и в случае чего могу сказать свое слово; уж так я привыкла, и так будет до конца моих дней.