Изумившись, Уэс распахивает дверь.

— Халанан! Зайдете?

— Времени нет. Я пришел передать, что тебе звонили в гостиницу. Говорят, твоя сестра. Как ее… Маделин?

Черт. Звонки Маделин никогда не сулят ничего хорошего.

— Зачем звонили?

— Жаль, что сообщать об этом тебе пришлось мне, но она сказала, что с твоей матерью произошел несчастный случай.

* * *

Вестибюль гостиницы «Уоллес-Инн» такой же, как запомнился ему тогда вечером, — очаровательное подобие какого-нибудь пафосного столичного отеля. Над головой сверкает люстра, яркая, искристая, как шампанское, сквозь приглушенный гул голосов в ресторане слышно, как кто-то наигрывает на рояле переливчатую мелодию с синкопами, которая как раз сейчас вошла в моду в Дануэе.

Ровесница Уэса прислонилась к стойке администратора, почти скрытой из виду ветками какого-то раскидистого растения. В любой другой день Уэс не упустил бы случая пофлиртовать с ней, но сейчас едва замечает ее. Все, на чем он способен сосредоточиться, — беспрестанно повторять про себя услышанные от Халанана слова «несчастный случай». Не может быть, чтобы мама умерла. Халанан сказал бы ему. Вдобавок он сам понял бы в глубине души, уверен Уэс. Потому что сместились бы земные полюса или лопнула в нем некая жизненно важная жилка.

Он стаскивает кепку и торопливо выпаливает:

— Добрый вечер, мисс. Меня зовут Уэстон Уинтерс. Я слышал, мне звонили?

— А-а, — ее губы складываются в тонкую сочувственную линию. — Вы можете перезвонить вон там, мистер Уинтерс. Принести вам кофе?

— Пожалуй, да. Было бы замечательно.

Она ведет его за стойку, в уютный своей теснотой кабинет с плюшевым ковром и массивным деревянным столом. Он падает в кресло и ждет, когда девушка вернется. Ей требуется всего минута, чтобы скрыться за дверью, а потом снова вернуться и вложить ему в руки кружку. Тепло, проникающее сквозь кожу, ласкает его закоченевшие от холода суставы.

Собравшись с духом, он набирает на аппарате с диском свой домашний номер. Поверхность кофе дрожит, покрывается рябью, его отражение разбивается в ней, а телефон звонит ему в ухо. Он успевает издать лишь один сигнал, и в трубке становится тихо. Никто ничего не говорит, но по напряженному молчанию ясно, что кто-то слушает.

— Мад?

— Уэстон, — резко отзывается она.

Он резко втягивает воздух, услышав в ее голосе едва замаскированную ярость.

— Что случилось?

— Маме нужна операция. Она уснула на работе и загнала себе в руку иглу.

Уэс вздрагивает.

— Как она?

— Ты слышал, что я сейчас сказала?

Он прикусывает язык, чтобы не сказать еще чего-нибудь, о чем пожалеет. Мад не всегда мыслит здраво и отстаивает свою правоту яростнее, чем он.

— Да, слышал.

Она тяжело вздыхает. Ему представляется, как дымок вьется над ее сигаретой, как она выглядывает из окна. И почти слышит шум транспорта вдалеке и стук дождя по пожарной лестнице.

— Строго говоря, да, она в порядке. Но больше работать не может — по крайней мере так, как раньше. А если ей не сделать операцию, вообще не сможет больше пользоваться рукой.

— Вот черт.

— Ага.

Оба тяжело молчат, в трубке потрескивают помехи.

— Удачная вышла попытка, — продолжает она, слегка смягчившись, — но тебе надо домой.

А вот это удар ниже пояса. Удачная попытка? Будто он ставил какую-нибудь малобюджетку? У него путаются мысли, вырывается единственное слово «нет».

— Нет? Нашей матери под пятьдесят! И если тебе этого до сих пор не видно невооруженным глазом, больше она так не может. Ты хоть замечал?

— Конечно, замечал! — Он изо всех сил старается говорить ровным голосом. Орать он пока не хочет. Как не хочет и обеспокоить людей за пределами этой комнаты — неизвестно еще, что они подумают. — Боже, Мад, за кого ты меня принимаешь?

— Тогда тебе известно, о чем речь. Мы с Кристиной даже вместе не получаем столько, чтобы хватило на операцию, да еще на одежду и кормежку. Мне нужна помощь, Уэс.

— Знаю. Знаю, что она больше так не может. Знаю, что ты в одиночку не вытянешь. Но если ты дашь мне немного времени, тебе больше никогда не придется работать, и…

— Это ты уже в который раз говоришь. Все обещаешь, просишь то время, то дать тебе второй шанс. И я спускала это тебе с рук годами, потому что думала, что ты сам должен усвоить этот урок. Пора повзрослеть.

— Так чего же ты от меня хочешь? Чтобы я вернулся и нашел какую-нибудь жуткую тупиковую работу, на которую берут всех подряд? Хочешь, чтобы мы до конца наших дней еле перебивались? Этого я не могу. Мне надоело выживать, я хочу жить.

— А мне плевать на то, чего хочешь ты.

— Я же стараюсь, Мад. Стараюсь найти для всех нас выход.

— Теперь одних стараний уже недостаточно.

У него вылетает прерывистый вздох. Он не говорит ни слова, потому что она права. Права, черт бы ее побрал.

— Скажи что-нибудь, Уэстон.

— Что ты хочешь от меня услышать? — хрипло выговаривает он.

— Что-нибудь. Что угодно, только не о тебе самом.

Спорить бессмысленно. Всю свою жизнь он ничего не желал так, как стать алхимиком вопреки всему. Поверить, будто парнишка-сумист с банвитянскими корнями, выросший в Пятом Околотке, способен сравняться с политиками-катаристами, семьи которых правили здесь на протяжении поколений. Поверить, что кто-то вроде него способен хоть что-нибудь изменить. Но как он может надеяться защитить угнетенных этой страны, если он не в состоянии уберечь даже своих самых близких?

Проклятье, да он даже Мэгги не может защитить от Джейме Харрингтона и ему подобных, хоть она этого от него и не ждет. Ни она, ни он в этом не признавались, но Уэс не может отделаться от мысли, что и Мэгги сталкивается с предубеждениями того же рода, что и он. И потому он стремится оберегать ее.

Все Едино, и Единое — Все: таков основной принцип алхимии. Для Уэса он всегда был нравственным кодексом. Помочь одному человеку — помочь стать лучше целому миру. Но на этот раз не все так просто и понятно. Если он останется, обидит родных. Если уедет — бросит Мэгги на растерзание волкам. Как бы он ни поступил, он проиграет. Но если уж он вынужден принимать решение, оно будет одинаковым каждый раз: он выбирает свою семью. Если погоня за мечтой означает, что семью придется бросить, значит, эта мечта недостойна того, чтобы за ней гнаться. Какой в этом смысл? Он не станет лучше, чем думает о нем Мад. Эгоистичный, беспочвенный оптимист, вдобавок инфантил.

Может, он и впрямь все это время был наивен, если его идеалы оказалось так легко разрушить. Эта мечта не для него. Алхимики — люди того сорта, которые растут в богатых семьях и всегда будут богатыми. И он говорит:

— Ладно.

— Что «ладно»?

— Я приеду домой. — Уэс крепко сжимает трубку. — Я серьезно. Приеду следующим поездом.

Мад поначалу молчит. Весь ее боевой настрой вдруг улетучился.

— Хорошо.

— Сувенир хочешь? Здесь в этом году охота.

— Нет. — Она не смеется, но голос звучит мягче. — Вечером увидимся.

В трубке становится тихо, потом ему в ухо звучит гудок.

Это правильное решение. Он сам понимает. Но легче от этого не становится.

Если он даст себе волю, то вспомнит, как это было раньше, когда они с Мад еще ладили и она была для него целым миром. Ничего ему не хотелось так, как быть рядом с ней и быть как она. Когда оба были еще детьми, он пробирался в ее комнату ночью и дергал одеяло, пока она, смягчившись, не пускала его к себе в постель. Подрастая, он полюбил болтать с ней, пока она собиралась на смену в бар. Она работала даже в то время, пока был жив папа, потому что с деньгами было всегда туговато, и даже тогда она, должно быть, уже выдыхалась.

Он говорил что-нибудь вроде: «Когда вернешься домой, хочешь посмотреть кино?»

Иногда она швырялась в него чем попало, пока он не убегал. Иногда продолжала подрисовывать карандашом свои выщипанные в ниточку брови и заявляла: «Сегодня у меня найдутся занятия получше, чем зависать с тобой».

— Завтра?

— Завтра.

А потом еще завтра, и завтра, и завтра, и так далее. Мили между ними и океаны раздражения, заполнившие их.

К тому времени, как он вешает трубку, кофе чуть теплый. Невежливо было бы не выпить его, ведь сам попросил, и он опрокидывает кружку одним махом, что оказывается ужасной ошибкой. Кофе горький, как грех Божий, пить его — будто глотать жидкую грязь, и от такой встряски он аж вскакивает. На обратном пути через вестибюль он невольно стонет при виде окон в дождевых каплях. Он как-то ухитрился забыть, насколько ненавидит его Бог, и значит, ему еще придется топать несколько миль до Уэлти-Мэнора под дождем. Он накидывает отцовский тренчкот на голову, как капюшон.

— Эй!

Уэс оборачивается, видит девушку из-за стойки и вынуждает себя улыбнуться. Он давно овладел искусством держать чувства в себе. Если он не выпустит их на волю, отчаяние не потопит его.

— Еще раз спасибо за кофе.

Она кладет руку ему на плечо.

— Идемте. Давайте я вас домой отвезу.

— Да ничего, необязательно.

— Нет, обязательно. Льет как из ведра.

Он смотрит на небо, наклонив голову набок.

— Да уж.

Она выводит его задним ходом, где у края поля, которое быстро заливает вода, припаркована ее машина. Новая модель, сплошь блестящая черная краска и хромированная отделка.