— Не хочу, чтобы наши отношения зашли в тупик. Я думал, мы…
— Что? — нетерпеливо уточнила Джемма.
Он не ответил. Глаза сейчас казались такими же черными, как полночное небо, — слишком красивыми для мужчины.
— Я для тебя всего лишь приложение к титулу и поместью, — горестно продолжала упрекать Джемма. — Корова, которую ничего не стоит отдать соседу.
— Только не надо впадать в истерику…
Она не позволила договорить:
— Будь добр, не перебивай. Поскольку главной жизненной ценностью у тебя считается работа, вопрос о наследнике не может стоять остро. Вот уже больше года тебе известно, что твое сердце может в любую минуту остановиться, и все же ты отказался встретиться со мной в постели по окончания шахматного матча с Вильерсом.
Герцог насупился.
— Исключительно в интересах ребенка. Не хочу, чтобы все вокруг подозревали, что в венах моего наследника течет чужая кровь.
— В таком случае позволь сделать заявление столь же прямое, как твой отказ покинуть палату лордов. Я не буду с тобой спать, Элайджа. Я не племенная кобыла, доступная в любую минуту, свободную от общения с премьер-министром и членами парламента.
— Джемма!
Она вопросительно вскинула брови:
— Да?
— Но я страстно желал тебя. — Слова падали, словно капли раскаленного железа. — Я мечтал о тебе, как путник в пустыне мечтает о глотке воды.
Элайджа был не из тех, кто с легкостью готов открыть собственную слабость. Но сейчас, не получив ответа, он поцеловал сначала одну ее ладонь, потом другую. Прикосновение обжигало.
— Мы хотим друг друга.
— Нет, — ледяным тоном отрезала Джемма. — Вернее, да. Мы действительно хотим друг друга, но этого недостаточно.
Элайджа выпустил ее руки. Глаза снова стали непроницаемо-холодными.
— В таком случае добейся меня.
— Что?
— Готов признать великую силу ухаживания изо дня в день наблюдаю ее действие в палате лордов. Не поверишь: чтобы убедить оппонента в ошибочности позиции или доводов, приходится долго и искусно за ним ухаживать. Только так можно доказать, что он совершил грубую ошибку, поддержав работорговлю или увеличение налога на пшеницу. Если ты права, и я действительно напрасно трачу время и силы, убеди меня.
— За те пять минут, которые ты мне уделяешь по пути в палату лордов?
— Сдаешься?
Джемма прищурилась.
— А мне казалось, что ты никогда не складываешь руки; всегда и во всем стремишься к победе. Считал тебя равной себе.
— Я не умею творить чудеса.
— Готов дать тебе время и отказаться от участия в некоторых комиссиях. — Муж безжалостно сверлил ее взглядам, и Джемма металась между неутешным горем и раздражением. — Хочу получить то же самое, что ты даешь Вильерсу.
Она возмущенно вскинула голову:
— Ради всего святого, Элайджа…
— Пожалуйста, ухаживай за мной.
— Но я не ухаживаю за Вильерсом!
— Прошу тебя. — Он снова взял ее за руки. — Очень прошу. Завтра я не пойду на заседание. Позволишь сопровождать тебя?
— Куда?
— Туда, куда собираешься отправиться. И делать то, что собираешься делать ты.
— Но спасение мира на завтра не запланировано, и даже не предусмотрено освобождение ни одного из узников чести. Завтра всего лишь четверг, а по четвергам я обычно езжу на цветочный рынок.
— Ты готова преодолеть раздражение? Или моя глупость невыносима? — Герцог задал вопрос спокойно, однако в голосе слышалось напряжение.
— Ты ужасно меня злишь. — Слова вырвались импульсивно и оттого прозвучали особенно резко. И все же победить собственное сердце не удалось: она была отчаянно влюблена. Да, конечно, это всего лишь влюбленность — ничего серьезного.
Джемма не удержалась и погладила мужа по щеке; она была покрыта колючей щетиной, но очень теплой. Элайджа молчал, и, набравшись смелости, Джемма бережно коснулась пальцами его губ, провела ладонью по подбородку. Он прикрыл глаза, и длинные темные ресницы опустились, словно тень греха.
— Я не буду с тобой спать, не соглашусь лечь в постель лишь для того, чтобы произвести на свет наследника. Твой кузен вполне достоин высокого звания, разве не так?
— А из других соображений согласишься?
Что ответить на прямой вопрос? Выдвинуть условие: чтобы возжелал ее острее, чем желал спасти человечество? Но этого никогда не случится. Состояние души герцога Бомона, сложившаяся система представлений о мире, устройство жизни — ничто не обещало тех радостей, к которым она стремилась. Часть души погрузилась в печаль, но ведь существовала и другая часть, готовая принять супруга даже таким: с восхитительными поцелуями, со странной привязанностью, так похожей на любовь.
Элайджа открыл глаза и заговорил глухим, внезапно охрипшим голосом:
— Ты моя, Джемма. Понимаешь?
И неожиданно она поняла. Поняла и удивилась, почему с самого начала не замечала очевидного. Почему после того, как начался длинный и сложный матч с Вильерсом, муж соглашался играть в шахматы только с ней и больше ни с кем; почему отказался принять ее в свои объятия — до тех пор, пока злополучный марафон не подойдет к концу.
Да, все это время она находилась на вершине странного треугольника и по глупой наивности ничего не видела и не понимала.
— Я твоя, — подтвердила Джемма печально.
— Ты говоришь это так, словно…
— Но ты не мой, вот в чем беда.
Не дождавшись ответа, она вышла из комнаты.
Глава 8
28 марта
На следующее утро, едва Джемма успела спуститься в холл, на площадке появился Элайджа. Сегодня он выглядел значительно лучше — должно быть, выспался и отдохнул, подумала герцогиня, наблюдая, как муж легко сбегает с лестницы. Впрочем, человек, столь щедро одаренный природой, никогда не казался безнадежно истощенным, до какой бы степени ни уставал. Благородный волевой подбородок, орлиный взгляд, прекрасно очерченный выразительный рот — аристократичные черты лица в сочетании с гордой, величественной статью неизменно производили глубокое впечатление.
Джемма твердо решила начать сложный процесс ухаживания, ни на миг не забывая, что чувства супруга осложнены острым соперничеством с Вильерсом — соперничеством, противостоять которому она не имела сил. И все же попробовать стоило: не ради сомнительной победы, а хотя бы потому, что каждый отвоеванный у палаты лордов час продлял супругу жизнь, пусть даже ценой ее собственного разбитого сердца.
— Куда собираемся? — первым делом поинтересовался он.
— В Ковент-Гарден, на цветочный рынок, — ответила Джемма.
Элайджа помог ей подняться в экипаж и даже не выказал ни намека на нетерпение.
А спустя полчаса они уже бродили среди бесчисленных прилавков, не успевая реагировать на настойчивые призывы торговцев.
— Фиалки! — восторженно прошептала Джемма и замерла возле огромного ведра, в котором синели очаровательные в своей непритязательной скромности букетики.
— Ах, вот эти? — удивился Элайджа. — Я такие видел.
— Неужели не знаешь названия?
Герцог пожал плечами:
— Честно говоря, нет. А что, разве обязательно знать?
— А как же уроки ботаники? Общепринятые знания? Эрудиция?
— Нет. — Судя по всему, пробелы в образовании его ничуть не волновали.
Джемма осторожно достала пучок бархатистых цветов и вдохнула нежный, едва ощутимый аромат.
— Так вот знай: это и есть фиалки.
— Вполне приемлемо, — заключил Элайджа. — Возьмем все сразу?
Она рассмеялась:
— Целое ведро? Зачем? Нет, это особые, очень хрупкие цветы. Простоят всего день-два. Приятно подержать в руках крошечный букетик, поставить возле постели. Много фиалок сразу — излишество, экстравагантность. Они быстро вянут.
Джемма вынула из букета несколько цветков и засунула мужу в петлицу.
— Ну вот, теперь не так сурово.
Элайджа посмотрел на черный бархатный камзол.
— А что, обычно я выгляжу суровым? — удивился он.
— Выглядишь как настоящий государственный деятель. Но фиалки придают образу некоторую человечность.
— Может, стоит изменить стиль и носить такие же камзолы, как у Вильерса?
В вопросе послышалась искренняя растерянность, и Джемма не удержалась от смеха.
— Не пугайся, Элайджа: Вильерс ни за что на свете не выдаст имя своего портного.
Герцог поймал ее руку и поднес к губам.
— Ты назвала меня по имени.
Джемма почувствовала, что краснее.
— Ну и что? Я часто это делаю.
— Но мы на людях.
— Мы… мы муж и жена, — возразила Джемма и рассердилась, уловив в голосе излишнюю чувствительность.
— А моя мать, скорее всего даже не знала, как зовут отца, — заметил герцог, выпуская ее ладонь.
Джемма отдала цветы лакею.
— Эти и еще один букет, Джеймс. — Она взяла супруга под руку. — Не сомневаюсь, что отлично знала. Скорее всего просто не хотела произносить его имя в присутствии ребенка. Как по-твоему, не пора ли твоей матушке нас навестить? Или, может быть, мне лучше самой к ней съездить? Боюсь, из меня получилась не очень внимательная сноха.
— Если бы вдовствующая герцогиня пожелала тебя видеть, то непременно сообщила бы о принятом решении — Элайджа уверенно погасил эмоциональный порыв. — А это что такое?
— Цветущая яблоня! — радостно воскликнула Джемма. — Ах, какая прелесть! Значит, действительно пришла весна. И белая вишня. Давай поставим в гостиной большой букет. А вот и самшит.
Элайджа склонился над ветками и тут же отпрянул.
— Кажется, здесь кто-то сдох.
— К сожалению, самшит пахнет далеко не так чудесно, как выглядит, — согласилась Джемма и взглянула на Джеймса: — Несколько больших вишневых веток, пожалуйста.
Она тут же увлекла мужа к следующему прилавку, чтобы лакей не слышал, о чем идет речь.
— Ответь серьезно, Элайджа, следует ли мне съездить к твоей маме?
— Можем навестить ее вместе, — без энтузиазма отозвался герцог. — Знаешь, церемония очень похожа на визит к королеве. Прежде необходимо подать прошение. Ее светлость не вызывала меня уже два года. — Он на секунду задумался. — А может быть, и дольше.
Джемма остановилась.
— А если она больна?
— Нет-нет. Вполне здорова и каждую неделю пишет поучительные письма. Главное для нее — стратегия. Не поверишь, но в течение года я получил полезные советы по самым разным вопросам. Жаль только, что матушка чрезвычайно склонна к оскорблениям; каждое новое письмо приводит в неописуемую ярость.
Джемма кивнула и остановилась, чтобы рассмотреть колокольчики.
Старик торговец напоминал лохматую растрепанную сову: круглые желтые глаза, крючковатый нос.
— Вырастил на навозной куче, — гордо сообщил он. — У меня всегда самые ранние и самые красивые колокольчики в Лондоне. Все дело в навозе. Полпенни за букет, если желаете.
— А это что? — Джемма с удивлением рассматривала высокие эффектные цветы, по форме напоминающие колокольчики, однако по цвету больше похожие на фиалки.
— Не трогайте! — неожиданно сердито прорычал торговец.
— Вы разговариваете с герцогиней. — Ровный голос Элайджи прозвучал предостерегающе.
— Это опасный яд.
— Яд? — не поверил Элайджа. — Разве в цветах бывает яд, тем более в таких красивых?
— Еще как бывает! — раздраженно подтвердил старик. — Они называются «колокольчик мертвеца». Очень опасны!
— Должно быть, это и есть наперстянка, — предположила Джемма. — Я что-то о ней слышала. Удивительно! Вы выращиваете их для аптекаря?
— Для одного доктора. Он всегда забирает все, что приношу. Готовит какое-то лекарство. — Суровый старик неожиданно улыбнулся: — С удовольствием принимаю его деньги, но не дай Бог принять его микстуру!
— Но от прикосновения-то ничего не случится! — недоверчиво возразил Элайджа.
— Если хотите, можете даже попробовать на вкус, — упрямо стоял на своем старик. — Только предупреждаю: можно умереть даже от воды, в которой стоял хотя бы один цветок.
— Поставлю колокольчики в столовую, — решила Джемма. — Джеймс, половину этого букета, — распорядилась она, повернувшись к слуге.
Элайджа вынул из ведра несколько изящных цветков.
— Они безупречно гармонируют с твоими волосами. — Он посмотрел серьезным, оценивающим взглядом и аккуратно засунул колокольчики ей в прическу, чуть повыше уха.
— Ты поедешь вечером в Воксхолл-Гарденз? — спросила Джемма мужа.
— Я? Хочешь сказать «мы»?
— Я тоже там буду, в маскарадном костюме, и тебе придется меня узнать.
Элайджа застонал:
— О небо! Я же почтенный пожилой герцог, слишком старый для…
— О чем ты говоришь? Тебе всего тридцать четыре! Постарайся вспомнить, когда в последний раз ты был в парке?
— Недавно, — крайне неубедительно произнес герцог.
— Вместе мы ни разу туда не ездили, — возразила Джемма, — и не могу представить, чтобы ты развлекался в одиночестве. Разве что до женитьбы?
— Я вступил в палату лордов в двадцать один год, — признался Элайджа, — так что не хватило времени…
— Не хватило времени! Не хватило времени на одно из самых… право, дорогой, хорошо, что родители сосватали нас так рано, иначе ты давно бы превратился в закоренелого холостяка, который боится даже подумать о женитьбе.
— Но только не после встречи с тобой, — уверенно заметил герцог.
— Благодарю, — с улыбкой ответила Джемма. — Итак, я вечером непременно буду в Воксхолле, в маске. А у тебя есть домино?
— Наверное, есть, — предположил герцог. — Ты тоже будешь в домино?
Она кивнула.
— Какого цвета?
— Секрет, — рассмеялась Джемма. — Сам отгадаешь. Первым уроком ухаживания будет задачка: найди свою даму!
— Но ведь это ты намерена за мной ухаживать, с довольным видом возразил Элайджа. — А мне остается ждать, пока прекрасная незнакомка подойдет и начнет кокетничать.
— Что ж, попробуй, — с загадочной улыбкой согласилась Джемма.
Он взглянул с подозрением, и она пожала плечами:
— Конечно, ты сразу меня узнаешь. Кто еще способен флиртовать с герцогом Бомоном?
Глава 9
Герцог Вильерс, которого все вокруг считали великим и ужасным, принял твердое и бесповоротное решение. Единственная женщина, которую он по-настоящему желал, оставалась недоступной. Она принадлежала давнему и лучшему другу — герцогу Бомону. Хотя Элайджа и считал, что судьба уготовила ему судьбу отца и раннюю смерть, Леопольд пессимизма не разделял.
Как бы там ни было, а где-то в глубине души, в самом дальнем и потаенном уголке, Леопольд мечтал заслужить чувство той, чье сердце никогда прежде не принадлежало Элайдже. И для подобного стремления имелись веские причины.
Надо сказать, что первой женщиной, в которую он влюбился, оказалась миловидная официантка по имени Бесс. Однако стоило появиться Бомону и поманить пальчиком, как та помчалась следом, даже не обернувшись.
Вильерс не сомневался, что во всем виновата исключительно внешность. Его собственное грубое лицо даже с возрастом не проявляло намерения стать мягче и благообразнее. Не помогали ни серебряные нити в темных волосах, ни тем более крупный, с заметной горбинкой, нос. Короче говоря, он выглядел тем самым зверем, каким и был на самом деле. Ну и к черту!
С женщинами покончено. Нет, не так. С женщинами не будет покончено до тех пор, пока — избави Боже! — не пропадет сила. Но мечту о достойной женщине — о той, которую захочется повести к алтарю, пора оставить. Тем более что Джемма под венец все равно не пойдет, потому что когда-то давно уже стояла у аналоя рядом с Элайджей.
Итак, пусть и не доступная с точки зрения брака, дама сердца все равно должна напоминать Джемму — ту, ради которой не грех совершить любое безрассудство.
Вильерс отлично умел стряхивать волны черной меланхолии. Как правило, просто сжимал неприятные мысли в кулак и с крепким ругательством закидывал как можно дальше.
В библиотеку вошел дворецкий. Эшмол служил в доме с незапамятных времен, постепенно лысея и пригибаясь к земле. Сейчас его кожа напоминала увядший лист сельдерея.
— Что предпочитаешь получить, пенсию или дом? — привычно поинтересовался герцог. Этот вопрос он задавал регулярно, словно повторял обязательный урок.
Эшмол ответил яростным взглядом стареющего костлявого хищника, и Вильерс внезапно подумал, что и сам он, разменяв восьмой десяток, будет выглядеть так же. Открытие оптимизма не добавило.
— А зачем это нужно? — отозвался дворецкий скрипучим голосом. — Разве только чтобы не мешать вашей светлости пуститься во все тяжкие и устроить здесь бордель?
Вильерс мрачно уставился на нахального старика. Нет, это сущее наказание — получить в наследство самоуверенного лакея, который отчитывает тебя, словно мальчишку, стащившего из буфетной тарелку с пирожными, и напрочь отказывается признавать величие герцогского титула. Сварливый старик так и не удосужился проникнуться благоговейным страхом.
— Посмотри на себя, — сурово парировал Леопольд. — Выглядишь так, словно свалился с тележки старьевщика.
— В таком случае вы, ваша светлость, чрезвычайно походите на попугая, — не смутился Эшмол и торжественно, в меру сил, выпрямился, что означало, что церемония обмена любезностями подошла к концу. — Поверенный вашей светлости, мистер Темплтон, ожидает приема.
— Пришли его сюда, — распорядился герцог. — И ради Бога, приляг и вздремни. Не хочу пугать посетителей; того и гляди упадешь с плащом в руках.
Эшмол удалился без единого слова, что означало согласие и готовность прилечь и вздремнуть. Вильерс вздохнул. Меньше всего сейчас хотелось принимать посторонних.
Темплтон представлял собой чудо юридической рассудительности и уравновешенности. Длинный выступающий подбородок, должно быть, ни разу в жизни не опускался, чтобы дать дорогу звукам, хотя бы отдаленно напоминающим смех. Торжественная серьезность не допускала даже мысли о возможности веселья. Всем своим видом человек напоминал большую печальную птицу, вылупившуюся из черной юридической книги и сознающую, что там же обретет вечный покой.
Герцог кивнул, приглашая прекратить поклоны и сесть напротив.
— Я решил разместить всех внебрачных детей, — сообщил он без малейшего намека на предисловие.
Стряпчий прищурился.
— Уверяю, ваша светлость, что они все должным образом размещены.
— Здесь.
В рабочем кабинете Темплтона стоял огромный письменный стол с полусотней отделений, ящиков и ящичков. Каждый соответствовал отдельной теме, непосредственно затрагивающей интересы герцога Вильерса и его многочисленных поместий. Дети скорее всего занимали какой-нибудь дальний нижний угол: подальше от глаз, чтобы как можно реже вспоминать о позоре. И тот ужас, который внезапно проявился во взгляде, несомненно, происходил от невозможности немедленно вспомнить точное местонахождение необходимых документов.
— Ваша светлость?
— Собери всех, — рассеянно приказал Леопольд. — Впрочем, подожди: кажется, кто-то из них живет с матерью?
Темплтон сдержанно откашлялся.
— Если бы ваша светлость соизволили предупредить заранее, я бы представил подробный список.
— Ради всего святого, неужели их так много? — рявкнул герцог. — Ты же должен знать, кто где живет!
Даже от герцога не утаилось застывшее во, взгляде глубокое несогласие.
— Я поручил детей твоим заботам, — изрек он.
— Все прекрасно устроены и ни в чем не нуждаются, — с гордой уверенностью ответил Темплтон. — Вы не сможете найти ни малейшего повода для недовольства.
— Я и не намерен искать. Всего-навсего решил изменить тактику. Дети должны переехать сюда. Исключение возможно лишь для того, кто живет с матерью.