Элоиза Джеймс
Неприличные занятия
Неприличные занятия,
или Как была опубликована одна из самых аморальных,
скандальных и невероятных рукописей о сексе (в 19 веке)
Лондон, Англия
Офис королевского издательства «Турман и Турман»
14 февраля 1818 года
...Из рукописи Реджинальда Фезергастингтона
«Чувства и разочарования»:
Любезный читатель!
Мне непереносима мысль о том, что я могу вас шокировать или напугать.
Должен просить всех леди возвышенного образа мыслей сию же минуту отложить этот том.
Я прожил жизнь, полную неумеренных страстей, и меня убедили поделиться с читателем в подробностях всем пережитым в надежде на то, что восприимчивые читатели благородного образа мыслей воздержатся от того, чтобы последовать по моим стопам… [Большинство цитат приводятся по книге Э. Джеймс «Пленительные наслаждения» (М: АСТ, 2002; пер. С.Б. Шестернева) — Здесь и далее примечания переводчика.]
О, читатель, берегись!
Говорят, не различающий цвета человек никогда не поймет, что красный — цвет опасный. Также говорят, что глупец никогда не почувствует опасности, если влюбится.
Очевидно, что самая большая опасность для мужчины заключается в том, чтобы влюбиться в рыжеволосую женщину.
Джас Гриффин мог это подтвердить: спустя четыре года после того, как он влюбился в именно такую женщину, его собственный отец, герцог Хонингборн, судился с ним, пытаясь лишить его наследства. Перед этим мать поведала большей части Лондона, что он незаконнорожденный. Его рыжая возлюбленная сбежала, исчезнув без следа немногим более шести месяцев назад. А теперь, похоже, ему грозило увольнение с должности в издательском доме Турмана и Турмана.
И все из-за рыжеволосой женщины…
А он даже не мог притвориться дальтоником.
Джас Гриффин впервые увидел Линнет Чандрос, будучи замкнутым — очень замкнутым — двенадцатилетним подростком. Его отец, герцог, вызвал его в гостиную и сообщил, что мистер Чандрос будет его новым преподавателем по риторике, геральдике, стихосложению и истории. А также азам права, физики и астрономии.
Джас застонал. Он, конечно, увидел девочку, стоявшую рядом с учителем, но не придал ей значения. У нее было маленькое личико, делающее ее похожей на нахальную мышку, и туго заплетенные в косу волосы.
— Я великодушно позволяю мистеру Чандросу включать свою дочь в те занятия, которые подходят женщинам, — как всегда, напыщенно сообщил его отец.
Вероятно, Джас снова застонал.
И только на следующий день он понял, что его жизнь навсегда изменилась. Бесконечные дни скучных нотаций, направленных на то, чтобы превратить его в будущего герцога, превратились в дни, проведенные в водовороте страстных споров.
В тот первый день он не обратил внимания, что волосы Линнет Чандрос были рыжими как пламя, и ее характер оказался соответствующим. В первый год она сосредоточилась на том, чтобы постоянно указывать на его ошибки.
— Тупица! Смотри, как надо! — говорила она, глядя на его лист с заданием по математике. Она забирала у него лист и без труда исписывала его целыми колонками чисел.
В истории он ее превосходил.
— У тебя каша вместо мозгов! — презрительно бросал он, когда она думала, что регент вдруг убивал своего подопечного, будущего короля, повинуясь импульсу. — Наверняка его жена родила мальчика. Регент планировал убийство с того самого момента, когда узнал, что его жена беременна.
Линнет любила порывы и иррациональность. Джас был ее полной противоположностью и считал, что любое действие нужно тщательно планировать. Через полгода они были уже неразлучны, хотя этого никто не замечал. На самом деле никто и понятия не имел, что рассеянный преподаватель мистер Чандрос частенько терял свою дочь… или что молодой хозяин всегда знал, где она находится. Герцог редко приезжал в поместье, а герцогиня вообще его избегала. Если бы кто-нибудь удосужился посмотреть, Линнет и Джаса можно было найти на рыбалке или стреляющими из лука в осиннике. Но никто не обращал внимания.
Они проводили дни в спорах о том, не портит ли предварительное планирование все удовольствие от веселья, полученного благодаря спонтанным действиям. А когда наступал вечер, если Джаса не звали в библиотеку для отчета (что случалось крайне редко), они дожидались, когда служанки накрывали в детской одинокий ужин для Джаса, и тогда Линнет спускалась с третьего этажа и они съедали его вместе. Кухарка думала, что у хозяина хороший аппетит, и очень любила его и те пустые тарелки, что он присылал обратно на кухню.
Только когда Джасу было пятнадцать, его отец заметил Линнет и вспомнил, что она живет в его доме. В тот же вечер он вызвал своего сына и наследника в библиотеку.
— Надеюсь, ты осознаешь свою ответственность за тех, кто ниже тебя по статусу, — чопорно сказал он, расставив ноги, встав перед камином. Если бы герцог мог признаться в этом (а он не мог), ему было неуютно находиться рядом с сыном. В его светившихся умом черных глазах было нечто такое, что герцогу было абсолютно чуждо.
Джас просветлел и сказал что-то о том, что коттеджам на западной дороге нужны новые крыши.
— Я имею в виду девчонку Чандроса, — оборвал его герцог. — Она выглядит совершенно неинтересной, но с женщинами ни в чем нельзя быть уверенным.
Сердце Джаса похолодело, когда он понял, что если он не справится с этим, как дулжно, его мир будет разрушен. Он расправил плечи, всем своим видом изображая презрение.
— Надеюсь, ваша светлость, вы не подразумеваете под этим, что я отношусь к тем, кто щиплет горничных.
— Она не совсем горничная, — сказал герцог. Он-то как раз относился к тому типу мужчин, что пристают к служанкам, и это помогало представить Линнет в подобной перспективе. — Тогда ради чего ты себя бережешь? От валяния в сене тебе не будет вреда.
У его сына были странные глаза: слишком внимательные. Возможно, он и не знает ради чего щипать горничных, думал герцог. Посмотрите, как долго до парня доходил смысл охоты.
— Как хочешь, — добавил он, раздраженный этим очередным свидетельством того, что его сын и наследник был не таким, как он. — Если ты дефлорируешь парочку горничных, так в твоем возрасте я занимался тем же самым. Но старайся держаться подальше от учительской дочки. Это нехорошо. Отправляйся в деревню, если все же решишь стать мужчиной.
Джас поклонился и вышел.
Но все, конечно же, изменилось. Когда тем вечером Джас посмотрел на Линнет, он впервые увидел в ней женщину. У него не было ни малейшего желания ее щипать. Или дефлорировать ее, что бы это ни означало. Он не совсем понимал, что ему хотелось сделать. Кроме того, чтобы касаться ее и не отпускать от себя.
Это стало началом конца.
...Из предисловия к рукописи Фезергастингтона:
Возможно, те, кто пустился по стезе плотских грехов, с детства сознают, что рождены для жизни, полной бесстыдных связей. Я же, любезный читатель, был взращен в блаженном неведении относительно своего будущего беспутства.
По правде говоря, до тех пор пока я не достиг нежной юности, когда оказался при дворе в Сент‑Джеймсском дворце, где встретил герцогиню… Кое-кому известен случай с зелеными чулками, но от себя могу добавить…
С того дня прошло четыре года открытий, радостей и, конечно, опасностей. Что касается настоящего дня, 14 февраля 1818 года, то Линнет отсутствовала уже ровно шесть месяцев. Джас искал везде, тратил все деньги на поиски, а потом однажды утром его мать небрежно бросила ему записку.
— Подарок тебе на День святого Валентина, — сказала она с еле заметным презрением. — Я получила ее от этого болвана, ее отца. И потом не говори, что я о тебе не забочусь.
Он поклонился и поцеловал материнскую руку.
— Куда ты собрался? — крикнула она ему в след. — Полагаю, ты собираешься жениться на этой безродной девице?
— Не сейчас, ваша светлость. Меня ждут в конторе «Турман и Турман».
— О, Господи, только не это никчемное издательство! — взвизгнула она. — Разве я не могу дать тебе необходимые деньги? Как ты можешь таким образом унижать себя и, что еще важнее, меня?
«Потому что работа в издательстве мне нравится больше вас, — подумал про себя Джас. — Потому что я хочу оградить свою жену и ребенка от ваших скандалов. Потому что у меня есть план». Хотя в данный момент его выполнение, похоже, оказалось под угрозой.
— Чушь! Вздор! Полнейшая ерунда! — Его работодатель побагровел от ярости. — Как вы вообще посмели придти сюда и рассчитывать, что это достойное заведение — королевское издательство Турмана и Турмана — напечатает этот бред!
— Мне рукопись понравилась, — ответил Джас, изо всех сил стараясь говорить спокойно.
Маффорд шуршал страницами рукописи, и, пока он читал, его щеки багровели все сильнее.
— Вы с ума сошли? Здесь описывается, как женщина белым днем танцует голой на свежем воздухе. Это не просто скандально — это чушь несусветная. Вы принесли мне рукопись, описывающую — причем с восхищением — поступки шлюхи!
Джас вздохнул.
— Должен ли я снова напомнить вам, Гриффин, что этот издательский дом отказался печатать аморальные стихи Байрона? — воскликнул Маффорд.
— Это будет продаваться, — решительно ответил Джас. — Книги Байрона ведь продаются.
Бумаги, сжатые в руках Маффорда, затряслись со звуком, напоминающим порыв сильного ветра.
— Байрон — аристократ. Я никогда не слышал про этого Фезергастингтона. Кому будет интересен роман человека с подобной фамилией? — хмыкнул он.
— Все, что нам нужно сделать…
— Мы ничего не будем делать, — оборвал его Маффорд. — Я по доброте душевной дал вам место. А вы платите мне тем, что приносите всякий вздор от своих распутных дружков. Я добропорядочный христианин — и мои читатели тоже. Вы думаете, дамы вроде миссис Маффорд станут такое читать? Да никогда!
— Дамам понравится. Это написано представителем высшего общества, одним из их знакомых. Они много месяцев будут пытаться разгадать, кто же такой этот Фезергастингтон, поскольку очевидно, что это имя не настоящее.
— Покажите мне хоть одну приличную женщину, которая станет аплодировать этим грязным инсинуациям вместо того, чтобы сказать, что это разлагающий душу бред, потому что именно это скажет миссис Маффорд. — Он наугад вытащил лист из стопки. — Я могу открыть его в любом месте и… — У него глаза полезли на лоб. — Он… он… Я даже не могу это сказать… Он… он…
Заинтересовавшись, Джас взял у него рукопись.
— Эта часть немного непристойна, — согласился он.
— Он… он к стене привязан!
— Всего лишь шарфом, — напомнил Джас.
Маффорд выхватил у него страницу и продолжил чтение.
— Полагаю, Фезергастингтон — один из ваших близких дружков.
— Я с ним лично не знаком. Но он рассказывает отличную историю.
— Довольно, — воскликнул Маффорд. — Любой выскочка за этой дверью может найти мне порнографию для издания. Я думал, вы принесете мне труд утонченного джентльмена или что-то в этом роде. Теперь я понимаю, почему ваш отец выкинул вас из дома. Он знал о порочности вашего ума.
На это Джас лишь улыбнулся, что рассердило его работодателя еще сильнее.
— Мы не станем публиковать этот бред, — визгливо сказал Маффорд. — Одно дело, если бы истории были настоящими. Кто захочет читать о порочных женщинах, которые даже не существуют?
— Они существуют.
— Приведите мне автора, и я посмотрю, сможет ли он меня убедить. — Он еще раз покопался в страницах. — Игры в теннис при дворе, Олмак, леди Г…? Что он имеет в виду? Это все дрянные выдумки.
— Это все правда, — сказал Джас. — Я узнаю некоторых людей, послуживших прообразами. — Только сейчас он осознал свою ошибку. Маффорд терпеть не мог, когда ему напоминали, что Джас был не простым наемным работником, а представителем высшего света.
— Докажите. Приведите этого Фезергастингтона или того, кто выступает под этим именем, когда не важничает.
— Не могу. — Правда заключалась в том, что рукопись доставил посыльный с запиской о том, что если он захочет напечатать книгу, то должен дать об этом объявление в «Таймс».
Маффорд насупился.
— Но я, возможно, смогу доказать правдивость рукописи без помощи автора.
— Даже если так, это принесет нам убытки.
— Нет, если я проспонсирую выпуск. Я оплачу расходы на издание и отдам вам двадцать процентов от дохода.
Это привлекло внимание Маффорда.
— Почему? — с подозрением спросил он. — Если бы у вас были деньги, вы бы не стали марать свои благородные ручки работой. Я отверг кучу никчемных рукописей, что вы мне приносили. Так почему вы так настаиваете на издании этой, а?
Это был решающий момент. Джас равнодушно пожал плечами.
— Может, я работаю у вас из любви к своему делу, Маффорд. В чем дело? Боитесь принять мои деньги?
Колесики в голове Маффорда все еще медленно вращались.
— Где вы возьмете деньги на публикацию книги? Вы же не думаете отправиться за помощью к отцу, правда? После того, как он… — Он увидел взгляд Джаса и умолк.
Весь свет знал о вспышках герцогского гнева, во время одной из которых он публично отрекся от своего сына и наследника, поклявшись, что пока он жив, Джас не получит ни фартинга.
— У меня есть деньги, — сказал Джас.
— Триста фунтов и настоящее доказательство, что все эти развратные истории не вымысел, — Маффорд помолчал и улыбнулся. — Может, одна из описанных в романе женщин признается. Ради вашего блага, я искренне надеюсь, что не появится кто-нибудь из вашей родни.
У Джаса на мгновение мелькнула мысль выступить в защиту матери, но он решил этого не делать. В конце концов, именно она рассказала большей части светского общества, что Джас был незаконнорожденным.
— Триста фунтов — это в два раза больше стоимости выпуска любой другой книги, выходившей в этом году.
Маффорд осклабился.
— Если мы возьмемся за эту чушь, то она будет выглядеть благочестиво, как Библия, в кожаном переплете и с золотым обрезом. И вы заберете две трети доходов и ни шиллингом больше. Если сможете найти деньги, конечно. А если нет, — Джас увидел удовлетворение в его взгляде, — я попрошу вас покинуть это заведение, мистер Гриффин. — Джас видел, как приятно Маффорду было называть его простым мистером и намекать на тот факт, что отец Джаса — герцог Хонингборн — подал прошение на высочайшее имя, чтобы Джаса лишили всех титулов.
Но, раз он получил именно то, чего добивался, не было смысла спорить. Джас не стал прощаться, просто вышел из кабинета, сопровождаемый пронзительным голосом Маффорда. Пришло время найти Линнет. Снова ее увидеть.
Из рукописи Фезергастингтона
Глава первая:
Любезный читатель, она сняла чулки с величайшей грацией, какую только было можно вообразить. Я остолбенел при виде ее изящных лодыжек.
В мгновение ока я положил к ее стройным ножкам свое сердце, прильнул к ним губами и отдал дань поклонения этой бесценной части ее тела, чего, безусловно, она заслуживала…
Все было так же, как тогда, когда он увидел ее впервые и влюбился, хотя он и не понимал этого. Теперь, когда ее лицо женственно округлилось, она стала совершенной. Ее волосы все еще были огненными, а ресницы — такими же бледными, как ее кожа. Она сидела в кресле-качалке и не слышала его, поэтому он просто стоял в дверях и упивался ее видом: тонкими руками, изящной шеей. А на руках…
Ребенок. Его ребенок.
— Линнет, — позвал он.
Она резко подняла голову, и на мгновение он увидел в ее взгляде радость под стать той, что расцветала в его собственном сердце. Затем ее взгляд стал бесстрастным, и она произнесла:
— Ты не должен здесь находиться.
— Моя мать не из тех, кто может хранить секреты. Хотя у нее заняло шесть месяцев, чтобы понять, что я буду приходить к ней каждый день, пока не узнаю твое местонахождение. — Он сделал шаг по направлению к ней. — Это мой ребенок? Можно увидеть его… или ее?
Она посмотрела на него и лишь крепче прижала младенца к себе.
— Не надо, Джас. Ты не должен.
Это было как гром среди ясного неба.
— Почему?
— Она не твоя.
Он с уверенностью подошел еще ближе.
— Она наша.
— Она моя. Она не сможет стать нашей.
Он без труда опустился на колени рядом с ней.
— Прошу, Линнет. Не отгораживайся от меня.
Она закрыла глаза, прижимая ребенка к себе так крепко, что он мог видеть только розовое ушко.
— Я должна, Джас. Обязана — ради твоего же блага.
Так он и думал. Поэтому он заранее знал, что ей сказать.
— Ты можешь принести в жертву себя, Линнет. Но не имеешь права жертвовать нашим ребенком.
— Она…
— Значит, у нас девочка?
— Я уже говорила «она» раньше. Ее зовут Роуз.
В этом была вся Линнет: опять она указывала ему на ошибки.
— Ты разрушишь нашу с тобой жизнь зазря, — сказал он. — Ради клочка репутации, мнения людей, которые поставили крест на нас обоих.
Она нахмурилась.
— Ты действительно так это видишь?
— А как еще можно смотреть на наши жизни? Ты опорочена, благодаря мне. Я незаконнорожденный и опорочен, благодаря моей матери. Бедной маленькой Роуз достался не лучший комплект родителей.
Линнет посмотрела на него сузившимися глазами, и ее щеки слегка порозовели.
— У Роуз будет чудесная жизнь. Ее будут любить.
— Одной любви недостаточно. Будет ли она все еще чувствовать себя любимой через много лет, когда поймет, что ее мать отказалась выйти замуж за ее отца — что привело к ее дурной репутации и невозможности выйти замуж и завести собственных детей?
На щеках Линнет появились небольшие красные пятна.
— Как ты не можешь понять, что я не желаю выходить за тебя замуж? — гневно зашипела она.
Он поднялся на ноги.
— Не желаешь? Почему? Потому что не любишь меня?
Она решительно встретилась с ним взглядом.
— Именно.
Он посмотрел на нее.
— Это чушь.
В этот момент Линнет поняла, что все бесполезно. По правде говоря, она знала это с того самого момента, как увидела его лицо. Иногда она все еще думала о нем, как о мальчике, с которым выросла, а он-то стал широкоплечим мужчиной выше своего отца и красивее своей матери. Он выглядел так, словно ему на роду было написано стать королем, чей профиль чеканили бы на монетах.
Такой человек должен был жениться на принцессе.
— Я не позволю тебе ее увидеть.
— Почему? С ней что-то не так?
Испуг на его лице заставил ее ощутить укол раскаяния, ледяной ком в ее сердце начал трескаться, а ее решимость — таять.
— Ты не должен! — воскликнула она.
Но Джас больше не был мальчиком, он был мужчиной и выглядел, как мужчина. Нет, он выглядел, как герцог. Это безошибочно угадывалось в четко вылепленном аристократическом носе и горделивом развороте плеч.
— Моя дочь останется моей дочерью вне зависимости от того, деформировано у нее лицо или нет! — Он произнес это так, как только герцог мог приказывать богам повиноваться ему.
— Это вовсе не так! — возмутилась Линнет. — Она совершенна, слишком совершенна.
Его рука, коснувшаяся одеяльца, замерла.
— Так в чем тогда дело?
— Я тебя знаю, Джас. Если ты ее увидишь, то никогда уже не сможешь…
— Оставить ее? — Он улыбнулся ей знакомой кривоватой улыбкой, той, что заставила ее влюбиться в него много лет назад, когда она впервые поняла, какой он одинокий, забавный и красивый.
— Не смей смеяться надо мной!
— Я не смеюсь. Но ты не знаешь меня, Линнет.
— Знаю, я…
Он решительно продолжил, глядя ей в глаза:
