Элоиза Джеймс

Ночь герцогини

Пролог Правосудие герцогини

15 декабря 1783 года

Суд графства

Герцогство Берроу

Председатель суда — достопочтенный Реджинальд Трудер

— Но у меня и в мыслях не было выходить замуж ни за одного из них!

— Проблема не в том, — подавшись вперед, проговорила герцогиня, — чтобы выйти замуж во второй раз. Самое сложное — обзавестись вторым супругом в то время, когда первый еще жив.

— Ну, я вовсе не желаю Эйвери смерти, — объяснила Ловдей Биллинг. — Просто мне хотелось выйти за Джона, вот и все. И я ничего не могла с этим поделать. Я чувствовала себя такой усталой, такой одинокой, а он... он просидел со мной весь вечер!

Судья фыркнул. Ловдей уже решила, было, что он проснулся, но он снова принялся мирно похрапывать.

Герцогиня Берроу была сама доброта. И глаза у нее были добрые, но, взглянув на Ловдей, она укоризненно покачала головой.

— Но ведь ты уже была женой Эйвери... то есть, я хочу сказать, мистера Мозли, когда вышла замуж за Джона!

Ловдей виновато понурилась.

— Эйвери бросил меня три года назад, — плаксиво объяснила она. — Не думаю, чтобы я была ему нужна... он ведь как-то сказал, что я еще глупее, чем свинья по весне.

Броскую красоту герцогине заменяло какое-то тихое очарование, делавшее ее похожей на жену сельского священника. На фоне простого черного платья, которое было на ней, бледное лицо казалось прозрачным. Волосы герцогини, густые и длинные, были заплетены в тугие косы, украшенные плоеной оборкой, — эта прическа свидетельствовала о тонком вкусе ее обладательницы. А в ее глазах было столько доброты и прощения, что Ловдей вдруг безумно захотелось выложить герцогине всю правду.

— Я вовсе не была замужем за Эйвери Мозли... ну, я имею в виду по-настоящему, — призналась она. Скосив глаза на Эйвери, она заметила, как при этих словах он резко дернул головой. — Я была уже замужем, прежде чем вышла за Эйвери. И я не думаю, что наш брак имеет законную силу, поскольку мы обвенчались в какой-то монастырской церквушке в Ирландии, в местечке под названием Ушер, и Эйвери потом потихоньку шепнул мне на ухо, что эта свадьба была ненастоящей.

При этом заявлении ошеломленный Эйвери едва не свалился со стула. Но Ловдей, словно забыв о нем, не сводила глаз с герцогини.

— Собственно говоря, отец впервые выдал меня замуж, когда мне только-только исполнилось двенадцать.

— Двенадцать?!

Похоже, герцогиня испытала настоящий шок, поэтому Ловдей поспешила поскорее все объяснить.

— На самом деле все не так ужасно, — поправилась она. — К тому времени я была уже совсем, почти взрослой и очень хороша собой — словом, все было не так уж плохо, как вам, возможно, кажется.

— Как его звали?

— Моего супруга? Мистер Бакли. Но он умер. А после смерти мистера Бакли я вышла замуж за Гарольда Экклса.

— Надеюсь, мистер Экклс еще не успел покинуть этот мир? — В голосе герцогини слышалась робкая надежда.

— Что вы! Нет-нет — мистер Экклс пребывает в добром здравии... ну, насколько это возможно для человека, сидящего в долговой тюрьме. Я всегда навещаю его, когда бываю в Лондоне. Не смог расплатиться за пальто и две ленты для шляпы, вот и угодил в тюрьму. И сидит там вот уже... да, почти одиннадцать лет. В результате я вышла замуж за... — Ловдей немного помолчала, старательно собираясь с мыслями, чтобы ничего не напутать, — за месье Джованни Баттисту. Он был итальянец — пообещал, что увезет меня с собой. И обманул — вместо этого подарил пару перчаток, после чего исчез навсегда.

— И тогда в вашей жизни появился мистер Мозли? — спросила герцогиня.

Ловдей кивнула.

— Конечно, я не должна была так поступать, — пробормотала она. — Знаю, что не должна. Но я просто не знала, что мне делать... а он уговорил меня. А потом бросил и уехал.

— Да, вы оказались в трудном положении, — признала герцогиня. — Если я правильно поняла, ваш первый супруг умер, второй в настоящее время в тюрьме за долги, третий сбежал в Италию, брак с четвертым не был законным, а пятый ваш муж...

— И некому позаботиться обо мне и детях — ведь мой отец после того итальянца объявил, что знать меня не желает.

— О детях?! — Растерявшись, герцогиня пробежала глазами ворох разложенных на столе бумаг. — Но во всех этих прошениях нет ни единого упоминания, о каких бы то ни было детях! — проговорила она.

Вместо Ловдей на этот вопрос ответил стоявший рядом с Джоном щегольски одетый мужчина, по виду — истинный лондонец.

— Мы сочли, что это не имеет прямого отношения к разбираемому в настоящее время делу, ваша светлость. Как свидетельствуют данные документы, мой клиент женился на этой даме по доброй воле. Со всем уважением должен заметить, что считаю данное судебное разбирательство весьма... хм... необычным. И раз уж я заговорил об этом — нельзя ли, по крайней мере, разбудить нашего уважаемого судью?

Герцогиня высокомерно притворилась, что не слышит. Ловдей следовало бы предупредить этого лондонского стряпчего, что у них, в Берроу, свой суд и свое представление о том, как следует разбирать подобные дела. Трудер, конечно, пьяница, но это ничего не значит — ведь они с герцогиней до сих пор творят суд и расправу как в старые добрые времена, и, благодарение Богу, у них в Берроу все благополучно.

— И чьи же это дети? — осведомилась герцогиня, снова повернувшись к Ловдей.

— Да так сразу и не объяснишь, — упавшим голосом проговорила Ловдей. — Собственно говоря, каждому из своих мужей я подарила по ребенку. Ну, кроме Джона, конечно, — видите ли, мы ведь поженились совсем недавно.

— То есть у вас четверо детей? — уточнила герцогиня.

— Пятеро, — поправила Ловдей. — Гарольд — ну тот, что сейчас в тюрьме, — сделал мне двоих.

В зале суда повисла тяжелая тишина. Ловдей услышала, как Джон переступил с ноги на ногу. Если бы только... но нет, уже слишком поздно.

— То есть в действительности вы миссис Экклс, — подвела итог герцогиня.

— О, вы правы, госпожа герцогиня! Я тоже так считаю, — закивала Ловдей.

— Ваша светлость! — прошипел стоящий рядом мужчина.

— Ваша светлость, — послушно повторила Ловдей. — Но ведь Гарольд в долговой тюрьме!

Взгляд герцогини снова обратился к скамье, на которой сидели свидетели, и Ловдей машинально повернула голову и посмотрела туда же. Там сидел Джон... ее Джон с голубыми глазами. И Эйвери тоже сидел там, сердито кривя тонкие губы — впрочем, как обычно.

— Что заставило вас возбудить дело, мистер Мозли? — спросила герцогиня.

Эйвери разразился бурным потоком слов, смысл которых заключался в том, что он желает вернуть свою жену — вне зависимости от того, что он тут наговорил.

Некоторое время герцогиня пристально разглядывала его. Потом снова повернулась к Ловдей.

— У вас есть деньги? — поинтересовалась она.

— О нет! — ответила Ловдей. — Ни пенса сверх того, что дают мне мужья.

На какое-то время в зале вновь воцарилось молчание. Потом герцогиня снова заговорила.

— А ваш отец... он еще жив? — уже более мягким тоном поинтересовалась она.

— Да, но он... — Ловдей запнулась.

Герцогиня сложила руки. От всего ее облика исходило ощущение доброты.

— Он болен, не так ли?

— Да. Мне так сказали, — прошептала Ловдей.

— Но у вашего отца имеются кое-какие средства, которые вы можете унаследовать — со временем, конечно. Верно?

Ловдей оглянулась на Джона, увидела знакомые голубые глаза — и вновь, непонятно почему, почувствовала себя дурой.

— Именно поэтому Эйвери и хочет меня вернуть. Из-за фабрики. А Джон... Мне кажется, он потому и принялся ухаживать за мной. Тоже из-за фабрики.

При этих словах Джон молча встал и вышел — что уже само говорило за себя.

Эйвери последовал его примеру. Так что Ловдей немного поплакала. А потом герцогиня снова заговорила.

— Вам не стоило выходить замуж столько раз, Ловдей, — мягко пожурила она.

— Знаю, — шмыгая носом, кивнула Ловдей.

— Я посоветуюсь с судьей и попрошу, чтобы вас оправдали. Но вы должны дать слово, что не будете снова выходить замуж. Вы должны сделать все, чтобы помочь мистеру Экклсу выйти из долговой тюрьмы. А после вы вернетесь к нему — вы меня поняли? Обещаете?

— Да, — поклялась Ловдей.

Герцогиня, протянув руку, потрясла судью за плечо. Всхрапнув пару раз, судья открыл глаза. Герцогиня шепнула ему что-то на ухо, он громко фыркнул и трубным голосом объявил:

— Дело прекращено! — И снова захрапел.

После всего герцогиня подарила ей пять фунтов, наказав выручить Гарольда из тюрьмы, да поскорее. Гарольд вряд ли задолжал больше одного-двух фунтов, даже с учетом стоимости пребывания в тюрьме, так что Ловдей попыталась вернуть герцогине лишние деньги, но та отказалась их взять.

Глава 1 Золушка наряжается на бал, а фея-крестная приносит ей гусыню вместо тыквы

6 января (Двенадцатая ночь) 1784 года

Бал-маскарад

Загородное поместье герцога Бомона

Гарриет, герцогиня Берроу, после того как ее супруг отбыл в мир иной, очень скоро поняла, что существует две категории вдов: очаровательные и такие, кто, подобно Ловдей Биллинг, из-за кучи детей едва сводит концы с концами. Вдовушки, которые ночи напролет танцуют и кокетничают с молодыми людьми, и другие — в унылых траурных платьях, которые удостаиваются лишь жалостливой или презрительной улыбки.

У Гарриет не было ни малейших иллюзий по поводу того, к какой из этих двух категорий причислить себя.

Ее супруг скончался почти два года назад, но ни одному мужчине — ни молодому, ни уже в летах — не приходило в голову пригласить ее на танец. Почему-то у большинства ее знакомых при одном только виде ее в глазах появлялась скорбь, и, вежливо поздоровавшись с Гарриет, они спешили исчезнуть, как будто печаль в их представлении была чем-то вроде чумы, которую можно было подцепить даже на расстоянии.

Иначе говоря, если твой муж покончил с собой, ты автоматически попадаешь в категорию вдов, не способных привлечь внимание ни одного мужчины.

Частично в этом была виновата она сама. Явилась на бал-маскарад к герцогине Бомон — но в чем?! Разве у кого-то повернется язык назвать ее туалет соблазнительным? Или хотя бы чуточку порочным?

— Кем ты нарядилась? — спросила ее подруга Джемма (вышеупомянутая герцогиня Бомон).

— Я персонаж из детских стишков. Угадай какой. — На Гарриет было нечто вроде ночной сорочки из простой хлопковой ткани, которую ее горничная позаимствовала из гардероба экономки. Под нее она предусмотрительно поддела три нижние юбки да еще напихала за корсаж четыре шерстяных чулка. Вдобавок она выгнула спину — чтобы еще больше подчеркнуть пышную грудь.

— Персонаж из детских стишков — с такой грудью, — пробормотала Джемма. — О-очень большой грудью. Ну, просто очень...

— С грудью как у кормилицы, — услужливо подсказала Гарриет.

— Ну, на кормилицу ты точно не похожа! Скорее ты выглядишь безумно соблазнительной. А ты подумала, что будет, если кто-то из наших гостей затащит тебя в укромный уголок и примется щупать?

— Да у меня и в мыслях ничего такого не было, — слегка опешив, принялась оправдываться Гарриет. — И меня никто никогда не пытался щупать. А кстати, что у тебя за костюм?

Нежно-розовое, с перламутровым оттенком, платье Джеммы превосходно гармонировало с ее роскошными, цвета старого золота, не напудренными волосами. Подол платья был украшен крохотными шелковыми маками, и такие же маки были вплетены в ее волосы.

— Я Титания. Королева фей.

— А я — Матушка Гусыня. Что и требовалось доказать.

— Господи, о чем ты говоришь?! — возмутилась Джемма, обняв подругу за талию. — Посмотри на себя, дорогая! Какая еще Матушка Гусыня! Глупости! Для этого ты слишком свежа и хороша собой.

— Зато ни одна живая душа меня не узнает, — заявила Гарриет. Вырвавшись из объятий Джеммы, она уселась на диванчик. — Вот увидишь — все примут меня за доброе, старое, толстое привидение.

Глядя на нее, Джемма принялась хохотать.

— Ну да — за привидение убитой кем-то кухарки, не иначе! Нет-нет, чего тебе не хватает, так это какой-нибудь детали, которая бы подсказала, что ты решила одеться Матушкой Гусыней, — и тогда все наперебой станут восхищаться твоим костюмом, вот увидишь! Подожди минутку, кажется, я придумала!

— О, но...

Не прошло и минуты, как Джемма вернулась. С гусыней.

— Она настоящая? — с сомнением в голосе поинтересовалась Гарриет.

— Ну, можно и так сказать, — хмыкнула подруга. — Боюсь, только немного жестковатая. Моя свекровь имеет пренеприятную привычку украшать стены чучелами животных.

Гарриет неохотно забрала у нее из рук гусыню.

— Просто держи ее под мышкой, — посоветовала Джемма. Гарриет, встав, попробовала сделать, как сказала подруга. — Нет, не так! Вот, поверни ее головой вверх — тогда будет казаться, будто она по-дружески нашептывает что-то тебе на ухо.

Гарриет уставилась в стеклянные глаза мертвой птицы.

— Какая-то она не очень дружелюбная, — недовольно проворчала она. — Вид у нее, во всяком случае, такой, будто она только и ждет удобного момента, чтобы кого-то ущипнуть.

— А дружелюбных гусынь в природе вообще не бывает, — бросила Джемма. — Извини, мне пора — нужно пойти взглянуть, как там дела у Исидоры с ее костюмом. Исидора сказала, что собирается одеться царицей, но, боюсь, как бы она не спустилась вниз, завернувшись в свой носовой платок.

— Кстати, а почему Исидора избегает пользоваться своим титулом? Она ведь герцогиня Косуэй, верно? — спросила Гарриет. — Но вчера вечером она просила доложить о себе как об Исидоре Дель Фино.

— Не думаю, что она вообще когда-то видела герцога. Своего мужа, я имею в виду, — хмыкнула Джемма. — А если даже и так, то много лет назад, да и то мельком. Поэтому она и не пользуется собственным титулом. Впрочем, сегодня она намерена быть царицей Пальмиры.

— Если бы ты предупредила меня, что намерена устроить бал-маскарад, как это принято делать на Двенадцатую ночь, — проворчала Гарриет, осторожно поставив чучело на пол, — я бы тоже нарядилась как-то иначе.

— Прости, что не предупредила тебя заранее, но ведь объявить об этом в последнюю минуту гораздо забавнее, верно? Сразу поднимается такой переполох, люди мечутся по всему дому, придумывая себе костюмы, умора! Бедный дворецкий чуть с ума не сошел! Так весело!

Рассмеявшись, Джемма выпорхнула из комнаты, оставив Гарриет в компании чучела гусыни.

Глупо жалеть себя, уныло подумала Гарриет. Всякий раз, сидя вместе с судьей Трудером в зале суда, она поражалась, сколько на свете людей, жизнь которых куда более беспросветна, чем ее собственная. Да вот взять хотя бы тот случай месяц назад, когда перед судом предстала девушка, стащившая апельсин и полкружки горчицы. Некстати проснувшийся Трудер едва не приговорил бедняжку к каторжным работам. Старый осел!

Ей, Гарриет, нет нужды воровать апельсины. Как-никак она герцогиня; молодость ее еще не прошла, она хороша собой, здорова и...

И одинока.

На голову утки капнула слеза. Гарриет машинально пригладила перья птицы.

Глава 2 Часто женская грудь играет немаловажную роль

Зенобия, царица Пальмиры, запрокинула голову и рассмеялась. Корсаж, весьма ненадежно державшийся на ее пышной груди, слегка приоткрылся. Ее партнер, франтоватый немолодой мужчина, закружился на цыпочках, вскинув одну руку вверх — в точности как цыган, пляшущий на ярмарке в Бартоломью. Не сводя с него глаз, Зенобия снова расхохоталась и взмахнула в воздухе руками, передразнивая своего партнера.

Корсет царицы Зенобии — если он, конечно, имелся — был явно не предназначен для подобных эскапад.

Будь у царицы Зенобии — вернее, у Исидоры — настоящая подруга, промелькнуло в голове у Гарриет, она бы предупредила, что венценосная грудь вот-вот выпрыгнет из корсажа.

Но Гарриет, забившись в уголок, одиноко сидела на своем стуле, не привлекая внимания большинства приехавших на бал мужчин.

Вдова, имевшая глупость явиться на маскарад в костюме Матушки Гусыни, в их глазах не идет ни в какое сравнение с полуобнаженной царицей — и не важно, какие сокровища на самом деле скрывают корсажи, обеих дам. Правда, тот клочок одежды, который сама Исидора именовала корсажем, богато украшенный вышивкой из павлиньих перьев, среди которых, словно глаза павлина, сверкали драгоценные камни, вряд ли был способен что-то скрывать.

Исидора снова закружилась, подняв руки над головой. Выбившийся из прически локон упал ей на плечо. Другие танцоры, затаив дыхание, не сводили глаз с ее бедер. В сладострастных изгибах тела Исидоры было что-то до такой степени неанглийское — ее чувственные, в форме лука Амура губы, то, как она улыбалась лорду Бисби... словно перед ней был сам король, — что это сводило мужчин с ума. Наверное, все дело в ее итальянских предках, решила Гарриет. Большинство англичанок выглядели — да и чувствовали себя — как сама Гарриет: унылыми, пресными. Короче говоря, вылитые Матушки Гусыни.

Лорд Бисби танцевал так, как не танцевал никогда в жизни. Вскинув одну руку в воздух, словно настоящий цыганский король, он выкидывал какие-то немыслимые курбеты. Да, он был очарован, пленен — он был явно без ума от своей прелестной партнерши.

Вдруг внимание Гарриет привлекло какое-то движение в углу — слегка повернув голову, она заметила леди Бисби. С возмущенным, красным от злости лицом, она проталкивалась к увлекшейся танцами парочке. Корсаж Исидоры к этому времени был уже в полном беспорядке. Гарриет, вскочив со стула, перехватила взгляд Исидоры и слегка кивнула в сторону приближавшейся леди Бисби.

Этого оказалось достаточно. Углядев в толпе лицо разъяренной матроны, которая, грудью раздвигая танцующих, явно направлялась в их сторону, Исидора попятилась.

— Лорд Бисби, что вы себе позволяете?! — воскликнула она.

Лорд Бисби, словно очнувшись, растерянно замер. Рука Исидоры взлетела в воздух, и она с размаху дала ему звонкую пощечину.

Бальный зал разом вдруг превратился в музей восковых фигур — гости застыли, точно пригвожденные к месту.

Появившаяся как из-под земли Джемма обняла разбушевавшуюся Исидору за талию.

— Полно, полно! — решительно перебила она. — Лорд Бисби — человек высоких моральных принципов, это всем известно.

— О-о... что же мне теперь делать! — застонала Исидора, трагическим жестом приложив руку ко лбу.

Джемма, развернув Исидору к двери, быстро вывела ее из зала. Это было проделано так ловко, что Гарриет едва удержалась, чтобы не зааплодировать.

Лорд Бисби, разинув рот, так и остался стоять посреди таращившихся на него гостей, пока к нему, наконец, не протолкалась супруга.

Леди Бисби даже снизошла до того, что подарила ошеломленному супругу улыбку. Потом, повернувшись, решительным шагом вышла из зала, а ее смущенный, пристыженный супруг вприпрыжку бросился за ней.

Гарриет вдруг почувствовала, как глаза предательски защипало. Боже милостивый, как она устала плакать! Вот уже почти два года, как Бенджамина нет в живых. Она плакала, когда он умер... плакала и потом. За эти годы она плакала столько, что сама иногда удивлялась себе — ей казалось, что человеческое существо просто не способно пролить столько слез. Откуда они только брались? При мысли о Бенджамине она испытывала какое-то странное чувство — смесь горя, злости и горькой обиды.