— Я знаю. — По лицу Гарриет текли слезы. — Ты всегда был честен со мной, Джем. Да, это твоя жизнь, и это... замечательно. Ты любишь ее такой, какая она есть. Просто... я не могу жить так, как живешь ты. В этом все дело.

Она долго смотрела на него... смотрела так, словно старалась запечатлеть в памяти его лицо. Джем похолодел. Значит, он не ошибся — она действительно собирается это сделать. Предчувствие не обмануло его — Гарриет решила расстаться с ним.

— Я люблю и уважаю тебя, Джем. Но жить так, как ты, не могу... Прости...

Джем моментально ощетинился. Еще даже не успев ничего сказать, он уже почувствовал, как внутри у него будто все заледенело.

— Как я — это как? — жестко осведомился он.

— В доме, который похож на постоялый двор, где постоянно толкутся чужие люди, приезжают, уезжают, их место занимают другие... Господи помилуй, Джем, ты ведь их даже по именам не знаешь!

— Ну да, конечно, как это я сразу не догадался? Выходит, мои гости недостаточно хороши для герцогини?! Теперь мне понятно.

— При чем тут «недостаточно хороши»? Разве дело в этом? Впрочем, может, ты и прав. — Он видел по ее лицу, что решение уже принято. Гарриет вскинула на него глаза. — Понимаешь, Джем, я вовсе не вертихвостка — скорее наоборот, потому что по натуре я довольно, старомодна. Все, о чем я мечтала, это иметь семью — детей, мужа, который будет меня любить. Вот и все. Я никогда...

Гарриет поспешно отвернулась, но Джем успел заметить, как на глазах ее снова выступили слезы, и от жалости и сострадания у него заныло сердце.

— Господи, да у меня и в мыслях не было, что я могу вести себя так... В общем, ты понимаешь. Что я могу ввязаться в такую авантюру. Выдавать себя за мужчину, скакать верхом, фехтовать, играть в примеро, когда на кону огромные деньги, завести любовную интрижку... Такое впечатление, что речь не обо мне! Но при этом я все равно не в состоянии жить в одном доме с людьми вроде этих твоих Граций... во всяком случае, подолгу. Я не желаю жить в доме, который служит чем-то вроде постоялого двора для всего этого разношерстного сброда, бродячих жонглеров, актеров, картежников. Конечно, я не имею в виду ученых и политиков! И при этом я наслаждалась каждой минутой, которую провела в твоем доме! Это было... как глоток свежего воз духа. У меня такое чувство, что я стала совсем другим человеком. Я изменилась — и жизнь моя тоже изменилась. Я уже даже не виню мужа в том, что он предпочел уйти, оставить меня.

В душе Джема поднялась целая буря чувств. Сердце его будто превратилось в кусок льда, но волна гнева, копившегося в нем, уже готова была захлестнуть его с головой.

— Рад, что мы с Юджинией смогли хоть в чем-то быть тебе, полезны, — процедил он сквозь зубы.

— Нет! Не надо... — схватившись за сердце, крикнула она. — Я не хочу, чтобы мы расстались вот так, с обидой и гневом!

— Ты солгала мне. Все это время ты просто играла роль простолюдинки. Забавлялась! Ты играла... играла мною!

— Это совсем не то, что ты думаешь!

У него перехватило дыхание, во рту внезапно стало горько.

— А Вилльерс!.. О, герцог сыграл со мной превосходную шутку, явившись в мой дом в компании двух герцогинь сразу. Истинно герцогская шутка! Не знаю, почему я сразу не догадался обо всем. Это вполне в его духе. Извращенное чувство юмора, свойственное людям вашего ранга и положения!

— Это не было шуткой!

— Было. Это была как раз такая шутка, оценить которую по достоинству способен лишь тот, кто носит герцогскую корону, — холодным, равнодушным тоном отрезал он. — Юджиния вряд ли смогла бы ее понять. И уж тем более оценить.

— О Господи... не говори так! Это неправда!

Он молча посмотрел на нее — и Гарриет показалось, что разделявшая их стена стала еще толще, только теперь ее скрепляли горечь и презрение, которое она прочла в его взгляде.

— Не беспокойся — я сделаю все, чтобы скрыть от Юджинии уродливую правду о том, что произошло. А ты уезжай... возвращайся в свое герцогство. Ну а я — останусь здесь. Бог свидетель — надеюсь, что больше никогда не увижу тебя!

Лицо Гарриет было залито слезами, но привычная гордость заставила ее высоко держать голову.

— Не понимаю, что такого ужасного я сделала, чем заслужила твой гнев. Но это разрывает мне сердце!

— Я любил тебя. Я думал, что хорошо знаю тебя. И если сейчас я злюсь, то не на тебя — а на самого себя. Я был, слеп — стало быть, я это заслужил. — Он отвернулся. — А теперь, надеюсь, ты извинишь меня. Мне пора. У меня назначена встреча.

— Подожди!

Джем молча ждал. Он видел, что Гарриет пытается что-то сказать — дрожащие губы кривились, но рвущиеся из груди рыдания мешали ей говорить. Потом она снова вскинула голову.

— Скажи, ты уверен... уверен, Джем, что действительно не хочешь остаться со мной навсегда? Ведь я люблю тебя! Если бы ты только знал, как я люблю тебя!

Жалость и любовь разрывали его сердце. Джему казалось, он близок к безумию. Даже сейчас он чувствовал, что продолжает любить ее. Эту лживую до мозга костей женщину, которая обманом пробралась в его дом, чтобы позабавиться с ним.

— Скажи, Джем, почему ты не можешь просто любить меня? Почему не хочешь быть со мной — а не со всеми этими людьми?! — Голос у нее предательски задрожал. — Эта твоя игра... ты не можешь без нее обходиться. Почему?

— Я влюбился не в тебя. Я полюбил женщину, роль которой ты играла, — веселую, умную, образованную. Женщину, которой нравилось брать уроки фехтования, скакать верхом по-мужски и играть в примеро, но эта женщина — химера. В действительности ее никогда не существовало, — безжалостно отрезал он. — На самом деле ты не Гарри. Ты герцогиня!

— Но ты давно знаешь, что я не Гарри!

— Знаю. Но я принимал тебя за женщину, которая с радостью останется жить в этом доме, со мной и моей дочерью. Но герцогиня вряд ли захочет иметь что-то общее с пресловутым лордом Стрейнджем. Я давно уже дал себе слово, что ни одна герцогиня не переступит порог Фонтхилла. Тебе не следовало приезжать.

Молча, отвернувшись от нее, Джем направился к двери. Он знал, что побелевшее, залитое слезами лицо Гарриет будет преследовать его по ночам, но сердце его превратилось в кусок льда. Он уже был на пороге, когда она вдруг снова заговорила, и голос ее заставил его окаменеть.

— Послушай меня, Джем. — Голос Гарриет снова стал твердым. — Да, я выдавала себя за другую — наверное, ты никогда не сможешь простить мне этот обман. Или не захочешь простить. Но я с самого начала знала, что ты за человек, и знала, каким можешь быть. И полюбила тебя. Я хочу, чтобы ты это знал.

Его вдруг захлестнуло бешенство. Джем почувствовал это — и предпочел не оборачиваться.

— Ты видела во мне обычного богатого бездельника, приглашающего в дом всякий сброд, лишь бы не умереть со скуки. Зачем я тебе?

— Нет. Ты ошибаешься, Джем. Я видела в тебе человека благородного и великодушного, который не может указать на дверь тем, кому повезло в жизни меньше, чем тебе, вне зависимости от их положения в обществе и репутации; человека, готового отдать жизнь ради спасения собственного ребенка; мужчину, который слишком уважает память о покойной жене, чтобы пустить в свою постель кого попало — хотя желающих попасть туда за эти годы, наверное, было немало. — Голос ее дрогнул, но Гарриет, сделав усилие, взяла себя в руки. — Я видела в тебе человека, который... полюбил меня.

Джем резко обернулся.

— Но твой муж тоже любил тебя, разве нет?

— Муж? О да, любил.

— Но недостаточно сильно?

— Во всяком случае, не так сильно, как шахматы. Но он никогда не обманывал меня, так что я знала это с самого начала. Впрочем, ты... ты тоже был честен со мной. Просто мне исключительно везет по части умения находить мужчин, которые предпочитают мне игру. — Она криво усмехнулась.

— Уверен, в конце концов, ты найдешь мужчину, равного тебе по положению, — услышал Джем собственный голос.

Глаза Гарриет вспыхнули — но что это было, боль или ненависть, Джем не знал, поэтому молча распахнул дверь.

Он не собирался уходить — на самом деле это Гарриет покидала его.

Беда в том, что он недостаточно хорош для нее. И это притом, что всей правды о нем она не знала даже сейчас! Джем с горечью скривился. Его камердинеру было достаточно кинуть на него один-единственный взгляд, чтобы понять, что от него требуется. Бросившись к гардеробу, он выудил из шкафа костюм для верховой езды и буквально швырнул его в руки хозяину.

Джем пулей вылетел из дома, оседлал жеребца и, нахлестывая его, галопом понесся прочь. Он скакал по скользкой дороге, ненавидя Гарриет, ненавидя себя. Сердце его разрывалось от жалости к Юджинии. Господи помилуй, как он сможет ей все это объяснить?

Он с самого начала решил, что Гарриет станет его женой, вдруг с замиранием сердца понял Джем. Бессознательно он давно уже тешил себя мыслью о том, как окажет Гарриет честь, женившись на ней, — эдакий рыцарь на белом коне, явившийся, чтобы избавить бедняжку от горькой участи прозябать в деревенской глуши, сводя концы с концами на маленькой ферме, которую оставил ей покойный муж. Он мечтал, как поднимет ее до себя, окружит ее роскошью... идиот!

Выругавшись сквозь зубы, Джем ударил жеребца каблуками, и тот понесся стрелой, так что ветер засвистел в ушах.

Значит, он собирался подарить ей жизнь, полную роскоши? — подумал Джем. В холостяцком доме, обставленном аляповато-безвкусной мебелью, где вечно толкутся чужие люди и куда съезжаются картежники, чтобы принять участие в игре, тогда как его герцогиня скорее всего живет в замке.

Если бы он заплакал — чего никогда не делал, — слезы у него на щеках, наверное, превратились бы в льдинки...

Глава 37 Лучше любой игры

18 марта 1784 года

Берроу-Хаус

Загородный дом герцога Берроу

Через два дня Гарриет уже была дома.

Финчли, камердинер герцога Вилльерса, собрал ее вещи — пока сама Гарриет занималась тем, что мысленно собирала осколки разбитого сердца, любви и гордости, чтобы увезти их с собой.

В дороге она не проронила ни слезинки — заплакала, только когда ее старый спаниель по кличке Миссис Кастард бросился со всех ног, чтобы приветствовать хозяйку. Что-то дрогнуло в ее душе — Гарриет порывисто обняла пса. А тот, поскуливая от радости, бешено вилял хвостом.

— Все это время он глаз не сводил с двери, ваша светлость, — ждал, когда вы, наконец, вернетесь, — откуда-то из-за спины проговорил ее дворецкий Уилсон.

Гарриет до боли закусила губу. Нет, она не опустится до того, чтобы плакать в присутствии слуг! Она никогда этого не делала — даже когда умер Бенджамин, — а уж сейчас...

Но что может быть ужаснее того, что произошло?

Что может быть ужаснее, чем чувствовать, как твое сердце истекает кровью, потому что человек, которого ты любишь, которому ты его отдала, швырнул его в грязь у твоих ног?!

Впрочем, ей не привыкать. Бенджамин ведь, в сущности, тоже не любил ее — не любил по-настоящему, — как и Джем. Оба они куда больше любили свои мужские игры: один — шахматы, со всеми сложностями и хитросплетениями этой игры, другой — возможность быть личностью, которая ведет странную жизнь, жизнь, полную непонятного ей благородства, чисто мужского товарищества, бесконечных празднеств, карточных игр — в том числе и примеро, тоже со всеми ее сложностями, хитросплетениями, ощущением власти, которую она дает, и бесконечными пари.

Одинокая слезинка, скатившись у нее по щеке, капнула на слегка поседевшую спину старого пса.

— Все слуги тоже ждут вашу светлость, — напомнил дворецкий, что означало, что вся прислуга выстроилась в шеренгу перед парадной дверью и нетерпеливо ждет возможности приветствовать вернувшуюся домой хозяйку.

— О Господи, Уилсон! — воскликнула Гарриет самым беззаботным тоном, на какой только была способна. — Можно подумать, меня не было несколько месяцев! Отошлите всех, прошу вас. Пусть спокойно занимаются своими делами.

— Но...

— Отошлите всех, — непререкаемым тоном отрезала Гарриет. Она нечасто пускала его в ход, но иногда ничего другого не оставалось.

— У вас гости, ваша светлость, — продолжал дворецкий. Безукоризненно вышколенный слуга скорее умер бы, чем позволил себе выказать обиду, но Гарриет готова была поклясться, что старик оскорблен в своих лучших чувствах.

— Гости? Как странно... — нахмурилась Гарриет. — Я никому не говорила, что вернусь именно сегодня.

— Эта дама приехала еще два дня назад, ваша светлость. И с тех пор ожидает вашего возвращения, — объяснил Уилсон.

— И?.. — Гарриет ласково взъерошила жесткую шерсть спаниеля. Пес блаженно жмурился. — Кто она?

Дворецкий почтительно склонил голову.

— Это герцогиня Бомон, ваша светлость.

— О Господи... — Ахнув, Гарриет чуть ли не бегом кинулась к изящной арке из серого камня, через которую можно было попасть во внутренний дворик. — Где она сейчас?

— По-моему, в зимнем саду, ваша светлость, — вдогонку ей крикнул дворецкий.

Оказавшись во внутреннем дворике, Гарриет толкнула небольшую дверь в западной стене, которая вела прямо в оранжерею и зимний сад, — ловкий прием, позволивший ей избежать торжественной встречи и шумных изъявлений радости со стороны прислуги.

Дворецкий оказался прав — Джемма действительно коротала время в зимнем саду.

Удобно устроившись на скамейке под апельсиновым деревцем, она играла в шахматы — сама с собой. Гарриет неслышно приблизилась к ней. Как-то странно, даже непривычно было чувствовать на себе женское платье. Ноги, обутые в легкие туфельки вместо тяжелых мужских башмаков или сапог для верховой езды, ступали бесшумно.

— Гарриет, дорогая, ты, наконец, вернулась! Как я рада! Гарриет ничего не успела ответить — Джемма крепко обняла ее, неизвестно откуда появился белый носовой платок, а через мгновение, припав к ее плечу, Гарриет уже безутешно рыдала.

— Извини... Это так... Ничего страшного... Просто...

— Знаю, знаю, — сочувственно пробормотала Джемма. — Исидора мне все рассказала.

— Что рассказала?! Что он не любит меня? Выходит, она все знала?

— Нет, Исидора мне этого не говорила, — покачала головой Джемма. — Она только сказала, что вы чудесно проводите время вдвоем. Но что...

— Он не любит меня, — перебила Гарриет!

— К несчастью, сама я могу угадать только, испытывает ли мужчина желание, — вздохнула Джемма. — А насколько разбирается в этом Исидора... ей-богу, не знаю.

— Ну, что-что, а желание-то он испытывал, — отчаянно шмыгая носом, объявила Гарриет. — А я... я вообразила, что он любит меня! — Признание вырвалось из самой глубины ее сердца. — Понимаешь, его дочь тяжело заболела, он попросил меня побыть с ней. И я решила... я подумала, что это потому... Господи, какая же я дура! — Она залилась слезами.

— Что ты подумала? — Чтобы прекратить этот поток слез, Джемма слегка встряхнула ее за плечи.

— Ну... я решила, что он подумал, смогу ли я заменить ей мать, — запинаясь, пробормотала Гарриет.

— Держу пари, именно об этом он и думал, — кивнула Джемма.

— Я была хороша для него, пока на мне были штаны и все считали меня мистером Коупом, — всхлипывала Гарриет. — Он пообещал, что, когда я вновь стану Гарриет, он женится на мне и все будет как прежде, — он имел в виду, что я смогу жить в его доме и каждый вечер играть в примеро вместе с остальными джентльменами.

— Вот дурак! — покачала головой Джемма.

— А потом, когда я сказала, что уезжаю... ведь я даже... Боже мой, Джемма, я чуть ли не валялась у него в ногах, умоляла простить меня, — но он отказался! Если бы ты видела, как он разозлился! Кричал, что я типичная герцогиня... что он не игрушка, которую можно купить забавы ради. Но ведь это совсем не так! Клянусь тебе!

Она рыдала так, что ноги уже не держали ее. Согнувшись вдвое, она обхватила себя руками, судорожно и некрасиво всхлипывая, икая и хлюпая носом.

— Я полюбила его, а он... он не любил меня по-настоящему, — дрожащим голосом повторила она. — А я так устала — так чудовищно устала оттого, что меня всегда отодвигают на задний план... что со мной не считаются — даже иногда не замечают! И вот опять! Стоило ему только узнать, что я герцогиня, как все разом изменилось!

— О-о, вот, значит, как... — мягко протянула Джемма. Рука ее, которой она ласково поглаживала растрепанные волосы Гарриет, на мгновение застыла в воздухе. — Понимаю... Что ж, не он первый, не он последний. Люди вообще очень по-разному относятся к тем, кто носит титул. Ведь титула выше герцогского попросту не существует, не забывай об этом. Мне известно немало мужчин, которым даже в голову не придет ухаживать за герцогиней.

— А ему и не нужно было за мной ухаживать! — Решительно высморкавшись, Гарриет села на скамью и привычно расправила плечи. — Все, что от него требовалось, — это жениться на мне! И я сразу бы перестала быть герцогиней! И стала бы просто леди Стрейндж.

— Может, он бы и хотел это сделать, да только не представлял себе, как, — предположила Джемма.

— Нет... просто он не любит меня по-настоящему. И знаешь что? Я устала. Мне чертовски надоело иметь дело с людьми, которые не любят меня, — возмутилась Гарриет. Теперь ее голос уже не дрожал. — Конечно, может быть, я и не такая красавица, как ты, Джемма, но и не Матушка Гусыня!

Джемма рассмеялась.

— Неужели ты думаешь, что любили меня? Может, я и шахматный гений, однако это не заставило Элайджу полюбить меня по-настоящему. И если ты думаешь, что он страшно переживал, когда я сбежала во Францию, то сильно ошибаешься!

Джемма фыркнула.

— А твой Стрейндж — просто идиот! — буркнула она. — Ты и умница, и красавица. Чего ему еще нужно, не понимаю. И ты стала бы ему верной женой... Да этот дурак набитый даже не понял, какое счастье ему привалило! Встретить женщину, которая так любит его! Нуда Бог с ним. Успокойся. Да, твое сердце разбито — но и разбитое сердце можно склеить, поверь мне. Теперь ты свободна — и можешь найти мужчину, который увидит и твою красоту, и твой ум и который будет любить тебя всем сердцем.

Гарриет снова зашмыгала носом.

Волновавшая обеих тема была исчерпана — говорить больше стало не о чем. Посидев еще немного в оранжерее, они разошлись по своим комнатам.

Поднявшись к себе, Гарриет упала на постель и принялась ждать, что снова погрузится в пучину отчаяния, но, как ни странно, этого не произошло.

Вместо того чтобы рыдать и убиваться, она стала думать — и очень скоро пришла к мысли, что заслуживает лучшей участи.

Ей вдруг вспомнился тот день, когда они любили друг друга на сене в амбаре, и она опять всплакнула, а затем неожиданно разозлилась. Джемма права. О чем он вообще думал, когда позволил себе так легкомысленно отказаться от сокровища, которое послала ему судьба?!

Потом она вдруг вспомнила, как Джем, обхватив ее лицо ладонями, целовал ее... как пообещал, что они станут заниматься любовью даже в тот день, когда ей стукнет восемьдесят, — и снова утонула в слезах.

Но самое ужасное было то, что она сама призналась, что любит его, — а это было ошибкой. Как она могла допустить подобную глупость? А потом еще умоляла не оставлять ее!

А он все равно позволил ей уехать!

Мысль об этом была для нее точно нож в сердце...

Так или иначе, Джем потерян для нее навсегда.