Услышав впервые эти сплетни, Даррен назвал их чепухой. Но я сразу поверила. Как только мы переехали сюда, я стала чувствовать ее присутствие. Дыхание в затылок. Движение воздуха. Иногда, когда я фотографировала детей в комнате Хадсона, после проявки на кадрах появлялись белые пятна. Я не шучу. Вот почему я думаю, что Грейс когда-то жила в комнате Хадсона.

Над головой включается кондиционер — я пугаюсь. Крепче обнимаю себя руками.

Страшно подумать, что у Хадсона и Грейс так много общего. Оба младшие дети в семье. Судя по всему, жили в одной и той же комнате. Я видела фотографию Грейс: темные волосы, карие глаза, как у Хадсона. Очаровательная улыбка, та же ямочка на левой щеке. Но самое поразительное: жизнь обоим поломала смерть, такая преждевременная, такая загадочная.

Раз, два, три, четыре, пять,
Вышел тигр погулять…

На выходных мама повела нас в зоопарк. Больше всего мне понравились тигры. Один тигр прижался мордой к стеклу, я рассмеялся. Жаль, что в вольер не попасть, я бы его погладил.

— Нет, тигра лучше не трогать, — сказала мама, тихонько цокнув.

— Почему это? — спросил я, уставившись на маму широко раскрытыми глазами. — Он очень похож на Декстера, а Декстера я гладить люблю.

— Что еще за Декстер? — удивилась мама.

— Кот Клиффа. — Клифф — наш сосед. Его кот иногда приходит к нам во двор и гуляет по лужайке.

— Ах, да, точно. Но Декстер — кот, — сказала мама, — а это тигр.

Я уставился в стекло, стоял так близко, что касался его кончиком носа. Тигр не спеша прокрался мимо и потянулся, прямо как Декстер. На правой ноге начал сползать носок, поначалу я решил, что это жук ползет. Я нагнулся и хотел смахнуть его, но жука не увидел — подтянул носок.

— Тигр классный, — восхитился я.

— Классный — не значит не опасный, — ответила мама. — По своей природе тигр хищник.

Энди оттолкнулась от стекла и отошла от вольера:

— Не хочу больше смотреть тигров! Я их боюсь, — она глядела на маму глазами, полными слез, нижняя губа тряслась. Сжала коленки вместе, кружева на гольфах зашуршали, словно листва на ветру.

— Маленькая моя, не плачь. — Мама обняла ее, и они пошли в другую сторону.

Нехотя пошел за ними. Мы завернули за угол, тут сестра показала на обезьян и запищала:

— Пойдем туда!

Мне это не понравилось. На обезьян мы смотрели уже два раза. Почему бы не пойти к тиграм?

Энди повернулась ко мне и показала язык. Я злобно на нее посмотрел, и в этот миг в моей голове пронеслись мамины слова: «Классный — не значит не опасный».

Глава 2

Готовлю ужин, на стене висит календарь, напоминая, почему я попросила Хадсона приехать. И от этого напоминания мне дурно. Каждый день расписан. Отмечен каждый шаг, как бы чего не забыть. Весь холодильник увешан яркими стикерами — где я оставила ключи, сумку, во сколько выпить таблетки.

Но не всегда так было.

Началось все с малого. Вот хотела что-то сказать — раз и забыла. Не вспомнить больше. Потеряла ключи, спустя несколько часов нашла, но как их там оставила — не помню. Не туда клала вещи. Убирала в места, где их точно быть не должно. Пару раз забывала покормить Боуи.

Насколько все плохо, я поняла месяц назад.

Примерно в шесть вечера мне в ужасе позвонила Кендра:

— Ты еще дома? — спросила она, тяжело дыша.

Подогнув под себя ноги, я сидела на диване с бокалом вина.

— А где мне еще быть?

— Мам, ты серьезно? — в голосе проступило негодование. — Мы же договорились: сегодня ты сидишь с Мейсоном.

— Неужели? — Поставив бокал на край стола, я слезла с дивана и быстрым шагом направилась на кухню.

— Да, у меня занятия, а Тео работает допоздна, — раздраженно сказала она, словно такое повторяется не раз. Но я об уговоре совсем не помню.

Останавливаюсь у настенного календаря. Кендра уговаривала меня освоить календарь в телефоне, но я предпочитаю по старинке. Мне нравится, что он висит напротив, его можно потрогать. Кендра наверняка ошиблась. Может, она просто забыла попросить. При взгляде на сегодняшний день, во рту пересохло.

«Мейсон, 17:30». Мой почерк.

— Вот же! — стукнула я себя по лбу. — Совсем забыла. Скоро буду!

Хорошо, что выпила всего один бокал вина.

— Не стоит, — раздался в трубке тяжелый вздох. — На занятия все равно уже опаздываю.

Попрощавшись, положила трубку; меня охватил ужас. Этим все не кончится. В списке разочарований Кендры теперь на один пункт больше. Когда ей нужно доказать свою правоту или просто меня задеть, она все припоминает.

Можно с уверенностью сказать, что дочь на меня не похожа. Мы совсем разные. Но меня это не беспокоит. Кендра выросла настоящей женщиной, я горжусь ею. Хорошая жена, прекрасная мама чудесного малыша. Не говоря о том, что она параллельно ходит на курсы медсестер и учится ухаживать за больными.

Такая жизнь все-таки не по мне, но это не значит, что я не уважаю выбор дочери. Чего не скажешь о Кендре. Она меня не понимает.

Помню, что я так же не понимала свою мать. И кстати, мне кажется, что Кендра на нее очень похожа. Жаль, что мать потеряла рассудок раньше, чем Кендра успела с ней толком познакомиться. Когда у матери выявили раннюю стадию Альцгеймера, мне было за тридцать, ей — за пятьдесят.

Никогда не забуду, как она впервые спросила, кто я. О болезни я знала, но на тот момент она лишь теряла вещи и не запоминала, где их оставила, спрашивала, где она и как сюда попала, заходила в комнату и не помнила, зачем пришла. Людей она все еще узнавала. По крайней мере самых близких. Как-то я пришла проведать родителей, с весенним букетом в руках, в нем были фиолетовые и розовые цветы, — мамины любимые. Я сказала: «Привет», протянула букет и поцеловала ее холодную щеку. Она, поджав губы, отпрянула и вытаращила на меня глаза, полные ужаса.

— Кто вы?

— Мама, я Валери, — не растерявшись, ответила я, — твоя дочь.

Похоже, мой ответ еще больше сбил ее с толку.

У меня перехватило дыхание, словно я нырнула в ледяную воду. Душа ушла в пятки.

Болезнь превратила мою умную, дееспособную маму в сбитого с толку ребенка. И это необратимо. Вот почему я отказываюсь ходить к врачу, несмотря на все уговоры Кендры. Я знаю, что это, и я знаю, что со мной будет. Лечения нет, не изобрели еще волшебной пилюли.

Оторвавшись от календаря, повернулась и заглянула в духовку — там лазанья. Жар ударил в лицо, по кухне разнесся аромат сыра и томатной пасты. Когда Хадсон был помладше, он обожал лазанью. Надеюсь, ничего не поменялось.

Он просидел в комнате весь день. Слышно было, как шумит телевизор — где-то в глубине души я пожалела, что поставила его туда.

Хотелось пообщаться с Хадсоном. Последние дни я так переживала, что он приедет, что наконец в доме появится еще кто-то. А вместе с ним шум. Суматоха. Беспокойство.

Даррен умер, и с тех пор тишина для меня невыносима. Я просыпаюсь по утрам и все еще надеюсь уловить в воздухе запах кофе, услышать, как он тихонько возится на первом этаже. Прошло пять лет, а к тишине никак не привыкну. Вот поэтому я и завела Боуи, коричневого лабрадора. Последние годы этот дружелюбный пес стал моим лучшим другом. Благодаря ему я сохранила здравый ум.

Никогда не думала, что нуждаюсь в общении. Я всегда гордилась своей независимостью.

Но постоянная тишина, особенно по ночам, будит во мне жуткие воспоминания.

Скорая помощь. Носилки, накрытое безжизненное тело.

Не знаю почему, но когда Боуи по ночам лежит рядом и я чувствую его тепло, воспоминания не так сильно меня мучают. Голоса в голове становятся тише.

Из серванта достала несколько тарелок с цветочным узором по краям — достались по наследству от бабушки. Давно не брала их в руки. Поставила тарелки на большой обеденный стол и хорошенько подумала. Стол рассчитан на восьмерых. Так сложилось, что в столовой мы ели только по семейным праздникам или когда собирались компанией. Для меня и Хадсона слишком торжественно.

Быстро взяла тарелки и, вернувшись на кухню, расставила их на столике. Так-то лучше.

Вытащила из духовки лазанью, открыла бутылку вина и поставила ее в центр стола. Положила на тарелку несколько кусочков хлеба. Заправила салат. Все готово — быстрым шагом поднимаюсь на второй этаж, иду по коридору к комнате Хадсона. Стучу несколько раз, он открывает.

— Ужин готов, — говорю я и думаю, что некогда воспринимала эту простую фразу как должное. Обязанность, которая меня, пожалуй, даже тяготила. Каждый день от меня требовали материнского тепла, семейного уюта. Но сегодня приглашение к столу разлилось во мне сладким сиропом.

— Иду, — кивнул Хадсон: волосы взъерошены, на щеке след от подушки. Вот он, мальчик которого я помню: заспанный взгляд, зевок. В эту секунду показалось, что он никуда не уезжал, словно мы перенеслись в прошлое.

Будь это возможно, я бы все изменила. Не совершала бы тех ошибок. И начала бы я с того дня, когда вышел первый альбом «Полета сердец».

Альбома я ждала много лет, чувствовала: это будет лучший день в моей жизни. В группе я начала петь, когда Хадсону было пять, а Кендре — семь. Тогда я зарабатывала деньги тем, что мы выступали по выходным и праздникам. Мы исполняли джаз-фьюжн, но с музыкальным направлением определились не сразу. Гитарист Мак, тяготеющий скорее к року, основал группу вместе с другом детства Кевином, клавишником и саксофонистом. Кевин познакомил Мака со своим другом Тони, барабанщиком. Примерно в то же время, что и я, к группе присоединился басист по имени Рик. Мы оба откликнулись на объявление и прошли прослушивание. Только когда меня поставили на вокал, группа обрела уникальное звучание. Мак считал, что во мне есть что-то от Джони Митчелл [Джони Митчелл — канадская певица и автор песен.]. Потом я стала на клавишные: Кевин теперь мог играть только на саксофоне.