— Художников, знаешь ли, много, — отвечала ловкая Юля, — а космонавтов единицы. Я ложилась под будущего космонавта, а не под художника.

— Легла под будущего космонавта, а оказалась на достоверном художнике. Разве плохо?

— Неплохо, неплохо. Но… Я думала, ты слетаешь и привезешь мне невесомость. У каждого ведь своя невесомость. Невесомость не может быть из третьих рук. Мужик бабе да, может передать невесомость, для того она под него и ложится — в поисках невесомости. А ты почему-то нашел невесомость во мне. Во мне жажда невесомости, а не сама невесомость.

— Да какая разница? Бабья жажда невесомости и есть сама невесомость, это я тебе, как сын космонавта говорю. Баба ребенка носит, а он в ней невесом, значит, в ней самой источник невесомости.

— Ты хочешь меня обрюхатить, вместо того чтобы лететь в космос? На всем готовеньком решил?

— Я художник, а художнику позволительно на всем готовеньком.

— Правда? — круче нависла Юля.

— Точно, — замер Степан.

Решили сыграть скорую свадьбу. Юле было семнадцать, Степану — девятнадцать. Сестре Марине — шестнадцать, младшему брату Роману — четырнадцать.

Отец Юли заведовал мясокомбинатом. Так и познакомились. Чашников послал Степана за мясом, мясо в сумке вынесла ему Юля.

Отец ее не держал в стороне от бойни за принцессу. С двенадцати лет приучал ее к крови. Она, в окровавленном белом халате на тонкое тельце, хохотала среди мясников, у которых глаза влажнели от умиления, тогда как у бычьих отрубленных голов очи, наоборот, сохли голубой мутью. Маленькая кудрявая девочка с дрожью поднимала огромную тупицу, но била ей метко.

Отец ее был по складу ума философом, оттого и поднялся до директора комбината. Настоящая философия предметна, и надо ее уметь ровно разымать на курдюк и мякоть, учить этому надо с детства. Первые кавалеры изумлялись, что от Юли пахнет бараньей кровью вперемешку с шанелью, сами шалели от этого коктейля и покорно подставляли свои выи под Юлину волю. Но это была слишком легкая жертва. Юле жаждался другой человек, его не было в окружении отца.

Отец оставил тупицу, не заходил больше в фартуке в цех. Вместо рубки мяса он стал писать космическую лирику. Мясная разделочная философия подняла его к звездам. Мир казался ему разделочным цехом, и только звезды стояли над этим полем бойни, которое ему мерещилось повсюду: и на курортах, и на показах моды. Остались только он да звезды. Когда отец точил топор, звезды летели с точильного круга, но сразу гасли. Гасли, голубели черные бычьи глаза под топором. А звезды в небе голубели, но не гасли, стояли над лысеющей головой. Свои стихи отец не захотел показывать сразу профессиональным поэтам. Он, как мясник, слишком хорошо знал литературный мир, заискивающий перед ним. Поэты завидовали ему и его кровавому ремеслу, в своих виршах пытались быть им, пытались подражать ему, так же равнодушно лишать природу жизни. Но стихи все-таки несъедобны, в отличие от мяса. Мясо потом дает силы и злость человеку, а стихи отнимают у него силы и отнимают злость. Поэтому свои стихи отец решил показать знакомому космонавту Ивану Чашникову. Передал папку вместе с мясом в сумке через дочь. Космонавт видел звезды там напрямую, без нашей трупной печали, поэтому он оценит высокий порыв усталого сердца по достоинству.

У Юли, только она увидела Степана, глаза повлажнели, как у ее воспитателей-мясников. Это был он, его она жаждала, он явился. Юля передала ему тяжелую сумку с мясом и стихами.

— Тут еще стихи. — сказала она стыдливо и одновременно коварно.

— Стихи?

— Да, папины.

— А почему стихи?

— Потому что они о звездах.

— Неужели?

— А что? — оступилась в его сторону Юля.

— Ничего, — замер Степан.

Отец и среди мясников дочь держал, но и образование ей, конечно, давал приличное: из языковой школы в языковой институт, потому она знала, как держаться с сыном космонавта.

* * *

У Ромы был большой прямоугольный аквариум со всевозможными, какие только доступны через зоомагазин на углу, рыбками: гупи, скаляриями, золотыми, неонами и другими. Водоросли колыхались, пузырьки всплывали блаженно. Рома крошил рыбкам и наблюдал за ними восторженно и умиленно, как малый ребенок.

У Ромы были большие коровьи глаза в мать, густо-алые губы в нее же, а тонкий нос в отца, только переносица не уступом, а плавная, и округлый выпуклый лоб, тоже в мать, глаза темные, а волосы светлые и густые. Степан был по-былинному красив, богатырски; Роман — дивно, сказочно, с истончением Палеха.

Вошла Юля. Она свободно тут появлялась на правах без пяти минут жены Степы. Дома больше не было никого.

— Что ты тут делаешь? — подступила она. — Любишь рыбок?

— Люблю.

— А еще что ты любишь?

— Кроме рыбок? — Рома смущенно улыбнулся. — Еще люблю женщин и портвейн.

— Да ты что? — обрадовалась, как подарку, Юля. — Когда ты успел это полюбить? В детском саду?

— Портвейн — недавно. А женщин — да, в детском саду.

— Ты любил своих воспитательниц?

— Я не то чтобы их любил. Я их не любил. Я их хотел.

— А что ты хотел? Ты же ничего не знал. И сейчас, наверное, не знаешь ничего.

— А что я должен знать?

— То есть ты действительно не знаешь?

— Нет. Ты мне покажешь?

— Что?

— Что-нибудь. Я ведь ничего не знаю.

— Похоже, ты знаешь больше, чем нужно.

— Ты рыбок когда-нибудь кормила?

— Нет, не приходилось. Мой отец по мясу, а не по рыбе, по рыбе другое ведомство.

— Давай я тебе покажу, как кормить рыбок, — предложил Рома простодушно.

Когда Степан вернулся домой, его брат Роман крепко и кротко спал на груди у Юли.

— Как ты тихо вошел, — глянула на него зелеными еловыми глазами Юля. — Впрочем, хорошо, ты не разбудил младшего брата. Видишь, как он сладко спит?

— За что? — спросил Степа.

— Ты же хотел невесомости. Это и есть невесомость. Чувствуешь? Я думала, ты меня хочешь. Оказалось, тебе нужна от меня невесомость. А брат твой просто захотел меня, как игрушку. Я и дала ему игрушку.

Юля выбралась из-под головы Ромы. Тот продолжал спать действительно как дитя. Бесстрашно Юля прошла мимо Степана и исчезла, как показалось, навсегда.

После случившегося Степа схватился за учебу в летном училище и через пять лет был уже в космосе.

* * *

Юля привыкла по отцовой прикладной кровавой философии перерубать необратимо. Но разъярили Юлю необратимо не так мечты Степы о невесомости. Ее развернуло преступно высокомерие его сестры Марины. Та сразу не приняла Юлю на дух.

— Мясо любишь? — спросила она брата.

— Да, с капустой, — ответил Степан.

— Она не с капустой, она тебя сырое мясо заставит есть, с кровью.

— Не выдумывай.

— Выдумщица не я, выдумщик ты. А выдуманная жизнь чревата кровью и сырым мясом. Как великий выдумщик, ты и подобрал себе девушку со скотобойни. Только смотри, и всю жизнь себе дальнейшую не выдумай. А то обнаружишь себя на скотобойне в роли закланного животного. Я вижу ее задор в глазах, я примечаю ее широкую ладонь.

— Не выдумывай, у нее небольшая рука. — Степан глядел исподлобья твердо и светло.

— Руки небольшие, а ладони широкие, плоские. Надо искать невесту с глубокой ладонью, чтобы и на паперть вместо тебя могла пойти. А такие, как Юля, рубят верно и наотмашь.

И всё это при самой Юле. Под видом компанейского шаловливого трепа.

— Мой отец был мясником в своей романтической юности, — твердо ответила Юля. — Да, копейку в мах тупицей разрубал. Но теперь он большой человек, сам туши не разделывает. И я уже не дочь мясника из гастронома, а дочь большого человека, и мясо сама рублю просто для наслаждения, а не на развес. Вам бы я посоветовала не кичиться своим космосом, до которого семь верст и всё лесом и в котором к тому же побывали не вы, а только ваш папа. Не кичиться, а держаться нас, людей серьезных. За нами скорое будущее. Мы возьмем всё.

— А за нами вечность! — закричала ожесточенно Марина.

Юля только плавно усмехнулась.

Старший Чашников, Иван Степанович, тоже посматривал на Юлю как бы издалека, говорил с ней вкрадчиво и прохладно на «вы»:

— Ваш отец — ранимая душа. Он пишет трогательные стихи о звездах, у него душа доверчивая, как незабудка. Разве можно идти со стихами о звездах к космонавту? Мы, космонавты, подопытные животные, от Белки и Стрелки мало чем отличаемся. У нас своя, собачья, лирика, а не звездная. Я посоветовал ему обратиться в Союз писателей. У них там да, звездная лирика. Их воображению миры подвластны, созвездия и черные дыры! А мы что? Боимся на лишний шаг отлететь от Земли, как пуповиной к ней приросли.

И всё под видом полного согласия на брак. Почему такое презрение? Ведь отец им мясные деликатесы прямо из цеха присылает сумками! Потому Юля отомстила, потому разрушила весь балаган.