Глава вторая

I

Появление Астры Степан понял как свободу от Юли, от проклятия ее присутствия, хоть она где. Началась тогда так называемая бронзовая осень. Так ту осень обозначали сами Степан и Астра. Бронзовая осень стояла везде, и в Москве, и в Горбылях, она стояла в тополях и там и там. Она не закончилась и в декабре. Снег не выпадал, словно завис высоко в небе, как поднятый белый занавес.

— Почему ты не летишь в космос второй раз? — спросила внезапно Астра.

— Ты хочешь, чтобы я улетел? — загрустил Степа ласково.

— Не знаю. Ну а что… Надо же проверить, везде ли наступила наша бронзовая осень. Тем более если космос, как ты говоришь, везде.

— Это не я говорю, а мой отец.

— Какая разница?

— Да никакой. Но, понимаешь, мне не нужен уже собственно космос, мой космос — это ты, кроме тебя, мне никто не нужен. Хотя, если бы я не слетал в космос, я бы не отважился на тебя, не сумел бы вырваться из круга своей застоялой молодости. К тому же я уже проверил.

— Что проверил?

— Да там стоит бронзовая осень, стоит, как закопченный иконостас в нашей горбылевской церкви: стоит и стоит. Я и раньше догадывался, но тут удостоверился. И в тебе поэтому различил ее безошибочно. И вот она настала у нас.

Бронзовая осень продолжалась и в январе. Снег несколько раз покушался на нее, она удерживала на себе и снег, а потом просачивалась сквозь него. Весной Астра забеременела. Встречали теперь весеннюю бронзу как вариацию бронзовой осени. Свербящую патину весенней бронзы уже не осилили.

Астра стала чересчур хлопотать. Постоянно отвлекалась от весенней бронзы. Пробовала немножко понукать Степой, проявляла особую волю, какая у мужчин обычно вызывает отчаяние и панику. Другие мужчины от отчаяния начинают или драться, или глухо пить, или мельчать; Степан от такого отчаяния уходил к отчаянию большему, но другому, уходил без паники. Так он прогудел примерно лето с местными мужиками и по новой осени подался к Юльке Лубиной.

II

Лука так и родился в деревне. Астра ходила петь в местную церковь. Схватки у нее начались на самом клиросе. Астрой ее в храме не называли, а называли по крещению Надеждой. Она откликалась не всегда, сознавала себя Астрой. Ее и тут приняли за юродивую. Но так проще выходило, юродство немного извиняло ее московскую принадлежность. Ее покойная бабка была местной, но тоже со странностями. Соседка бабушке трубу с водой для острастки перекрыла, а та нет чтобы по-человечески погалдеть и помириться — ни слова. Стала ходить к шаткому уличному колодцу, таскать ведра. А этим колодцем только нерадивые дачники пользуются, у всех приличных людей вода по участкам. Да и не совсем она была местная, муж ее привез откуда-то с Рязани. У них в Рязани пироги с глазами, их едят, они глядят. Такая и эта Марфа была: ее едят, а она разве что глянет. Соседка Капа и забор притиснула на метр, не по скаредности, а так, от обиды, что Марфа терпит, а значит, не уважает, уважала бы — не терпела. Не ругается, а значит, мириться не хочет. Такая злыдня, ей на голову сядь — она промолчит.

И внучка двуродная вся в бабку. Художница. Нарисовалась вдруг в развалюхе, сама такая же. И еще бородатого мужика привезла. Здоровый такой мужик, красивый, поумнее, видать, этих. От того, что поумнее, Надьку с брюхом тут оставил. Хотя тоже дурак. Был бы умный, не попался бы на крючок, не мотылял бы вокруг и около или избу на другой конец хотя б поправил. Капа думала добрым сердцем, молодые оборкнутся друг при друге. Нет, куда им.

Астру вывели из храма, как выводят обморочных. Предложили вызвать «скорую» из райцентра. Она себе упрямится: «Ничего, ничего, это пока ничего. Уже так было, пройдет само». И повлеклась в свою избенку. Крылечко седое было заколочено за ветхостью, заходить приходилось через темный сарай по земляному полу. Астра в сарайке ступила узкой ступней на лесенку в дом и — ахнула. Повело ее. Тут лодочка стояла.

Степан катал Астру в этой лодочке по осенней Волге, когда вместо кувшинок плавали березовые листья. От его тяжких гребков схватывало дух, холодело в утробе, и ребенок внутри словно поеживался. А раньше, весной, когда река открылась, как небо, они со Степой с этой лодки высаживались на острова, где на теплом ветру доверчиво распускались кудрявые ивы. Счастье — такое же верное, словно означенное бакенами, как фарватер. Астра сейчас повалилась плавно через борт в эту лодку.

Соседка Капа презирала Астру за упущенное хозяйство. Двуродная бабка хоть по хозяйству спешила, а эта художница запустила вконец участок. Одновременно Капа завидовала, что яблони, сливы и терн, красная и черная малина, крыжовник и вишня просто бешено плодоносят. А Надюха, да и не Надюха она теперь, а Астра какая-то бродит оглашенная только по участку и ягоду почти не берет; если возьмет, то сразу лицо будто в синей или красной крови, мимо рта, что ли, ложит. А у рачительной Капы вот нет на участке похожего избытка. По осени еще девичий виноград к Астре кинулся от противоположных соседей, объял, как пожаром, пол-участка. Капа ей указывает: «Оборвать бы надо». А та: «Наверное. Но красиво ведь» — «Да не красиво, а ужасно», — возмутилась правильно Капа. А та что? Стоит-де как приведение с лохмами по плечам и всё на свой лад слышит. Хотя вроде стала алые лиственные гирлянды стягивать, рассвирепела молчаливо, увлеклась. Но больше сама в плетях запуталась, как в сетях. Бьется, а вырваться не может. Смех!

Сегодня Капа присутствовала в церкви. Ходила исправно. Возвращается. Избы-то — стенка к стенке, щель только тесная промежду. Слышит — детский ор. Сразу поспешила. Забор между свалился давно и в земле пропал, сорняк только стеной, а сейчас зимой у Астры этой на участке снегу до пояса, тоже красиво ей, наверное. Астра калитку сдуру заперла. Маленькая коренастая Капа полезла задами через снег. Наст гудит, преодолела насилу. Вошла в сарай, а тут.

С родившимся уже ребенком Астру увезли в райцентр.

* * *

Степан приехал к роддому. Роженицы повскакивали, прильнули к окну. Любуются. Одна узнала в нем космонавта.

— Так что ж он, космонавт у тебя?

— Нет, он художник.

— Да я помню! По телевизору показывали. Только он был без бороды.

— Нет. Он художник, — упрямствовала Астра.

— А ты сама-то кто?

— И я художница. Мы художники.

— А я подумала, к нам занесло космонавта. Это почти инопланетянина увидеть. А тут еще сын от него родился, — недоверчиво рассуждала роженица.

— А художника? — спросила Астра хмуро.

— Что — художника?

— Художника увидеть?

— Художников мы тут видывали, барыня! — сказала с койки грузная, поздно родившая баба. — У нас тут у всех мужики художники. Такие художества откалывают, чего доброго. Так что ты своим художником нас не удивишь. Красивый, конечно, мужик, — сказала она почему-то, хотя к окну не подбегала. — Но у нас тут бабы красивые, а не мужики. Мужикам вроде не положено. Красивые, те мужики у нас больше по тюрьмам сидят. А выходят еще краше. Вот если космонавт.

Но Астра не призналась, что Степа действительно космонавт.

* * *

Астра была не из самой Москвы. Родители ее жили в ближайшем Подмосковье в научном городке, работали там инженерами. Родители не дышали на свою единственную дочь, пока она не придумала стать Астрой. Они не захотели называть ее Астрой.

— Почему Астра? — удивлялся расстроенно отец. — Почему ты изменила себе имя?

— Потому что с именем Надя я ничего не дождусь.

— А с именем Астра дождешься, вот дождешься! — болезненно возмущалась мать.

— А с именем Астра дождусь, — настырно соглашалась дочь.

Астра отучилась в училище прикладного искусства по деревянной росписи. Ближе ей была, с одной стороны, городецкая роспись, а с другой — мезенская.

Степана Астра от родителей скрыла. Что поселилась в бабушкиной заброшенной избе, тоже скрывала, даже беременность утаила. Сказала, что уезжает в длительную командировку на Мезень совершенствоваться в тамошнем письме. Она темнила, потому что пугалась в себе мещаночки Нади, ужасалась возмечтать о новом холодильнике и новой стиральной машине, хотя и старой нет. Боялась замирать о том, что скажут люди, боялась сама думать о людях. Соседка Капа была хороша тем, что с ней удобней делать всё вопреки и назло. Она, конечно, спасла при родах. Но спасла тоже вопреки, а так могла и не спасти.

Появление сына на время вернуло Степана к Астре. Когда Астра ждала Степу, она ставила его подмалевок на мольберт, разводила краски и начинала тревожно похаживать возле. Свежий запах именно масляных красок стал ей необходим во время беременности. Пока Степан писал, Астра сидела так близко, что он задевал палитрой ее голову. Чтобы светлее ему было в темной избе, зажигали по комнате хозяйственные и церковные свечи вместе с тусклым электричеством. Когда же Степанов след простывал, все равно разводила краски и ходила подолгу возле мольберта. Теперь она под запах красок кормила Луку из грудей, ставших огромными, как ростовские колокола.

III

Первое детство Луки проходило больше здесь же, в Горбылях. Конечно, его появление на свет быстро было рассекречено. Живал он и у Чашниковых, и у бабки Валентины, гостил у родителей Астры. Но мать отовсюду его почти как похищала.