— То есть этот мем с обжирающимся пончиками полицейским — вовсе не выдуманное клише, а чистая правда?

Остин с улыбкой похлопал себя ладонью по животу, и Би невольно опустила взгляд на его плоский торс, идеально обтянутый форменной рубашкой, на идеально ровную линию пуговиц. Была ли и кожа его под этой тканью такой же идеально ровной. Или, быть может, там тянулась одна из увлекательнейших тропинок, ведущая вниз, к боксерам… и ниже…

— Мужчине ж нужно что-то есть!

Решительно оторвавшись мыслями от боксеров Остина, Би посоветовала:

— Все же тебе стоит быть с этим осторожнее. Однажды ты уже не будешь таким молодым, и лишние килограммы наберутся так быстро, что и моргнуть не успеешь.

Предрекать такое, с ее стороны, было зло и заносчиво, однако тот факт, что сейчас она средь бела дня, на виду у всего кафе предавалась эротическим мечтам об этом мужчине, равно как и сам этот мужчина, действовали на нее волнующе. И это раздражало.

Кроме того, она ведь сказала чистую правду: лишние килограммы любого подстерегали, как маленькие подлые паразиты.

Оставшийся абсолютно невозмутимым к ее мрачным предсказаниям, Остин пожал плечами:

— Ну, насчет этого я могу сильно не беспокоиться. У меня отличный метаболизм.

Ну да, это больше всего и волновало ее в Остине Купере. У него решительно все было отлично.

— Значит, ты — Беатрис, верно? Как Поттер?

Би вздохнула.

— Ее зовут Беатрикс. Беа-трикс Поттер, если мы оба говорим об английской писательнице, авторе милых повестушек про животных. А я — Беа-трисс. Как Беатриса Йоркская, английская принцесса.

— Ах вот оно как! — ответил он, все так же улыбаясь. И Би даже засомневалась, действительно ли он этого не знал или просто дурачился. — Итак, ты — Беатрисс, которая раньше жила в Лос-Анджелесе, а теперь перебралась в Криденс?

— Да. По крайней мере пока не решу, как дальше распорядиться своей жизнью.

— И есть ли для этого решения какие-то временны́е рамки?

— Никаких.

И в самом деле, к черту все дедлайны! Она уже сыта была по горло горящими сроками и авралами!

— Сегодня получше себя чувствуешь?

— Да я и вчера неплохо себя чувствовала, — сердито глянула на него Би, накалывая на кончик вилки кусок пухлого панкейка. — Мне просто срочно нужно было сладкое.

— И нарушить какие-нибудь правила.

— Да.

Опустив глаза, Би сунула в рот вилку. Она чувствовала себя немного неловко из-за вчерашнего своего поведения. Да, все, что она с такой горячностью высказала накануне, Би испытывала на самом деле — но она едва была знакома с этим парнем и, должно быть, показалась ему слегка с приветом.

Размышления ее прервала Энни, которая поставила перед Остином тарелку с панкейками.

— Еще хочешь, куколка? — ласково спросила она, оценивающе глянув на почти опустевшую тарелку Би.

Би очень хотела съесть еще порцию панкейков — с совершенно неведомой прежде тягой. В этом-то, видимо, и крылась главная опасность стать жертвой простых углеводов. Однако желудок у нее был уже полным, и к тому же она брала пирог навынос, так что…

— Спасибо большое, но нет. Я скоро подойду за пирогом.

— Уже его упаковала.

На сей раз Би решила взять целый пирог, потому как нацелилась продержаться, не отрываясь, до двадцатого эпизода.

Энни отошла, и Би вновь переключилась на то, что осталось у нее на тарелке, поглядывая на ту впечатляющую выемку в горе блинчиков, что успел проделать Остин. Они ему определенно очень нравились.

— Итак, — заговорил он, жуя очередной панкейк, — ты, как я понял, собралась нарушать правила и законы. Есть соображения какие?

Би тут же задумалась: а существует ли такой пункт закона, который она нарушит, если сейчас разольет кленовый сироп Остину по животу. Причем публично.

— Ну, это зависит от обстоятельств, — ответила она, оценивающе оглядывая собеседника. — Об этом спрашивает Остин или офицер полиции Купер?

— Ну, это зависит от обстоятельств, — с улыбкой повторил он. — Если хочешь узнать номер каждого закона, которые ты намерена нарушить, то это к офицеру Куперу. А если просто потрепаться — то к Остину.

— А можно немного взять из первого, а остальное — из второго?

— Беатрис, — произнес он, и вилка c куском панкейка застыла между тарелкой и его ртом, — можешь брать, откуда тебе будет угодно.

Беатрис. Так называла ее только бабушка. В детстве это имя казалось ей тоскливо-старомодным — тем более что других девочек звали, к примеру, Кимберли или Кристал. А потому она с радостью ухватилась за сокращенную версию своего имени — Би — и всегда спокойно ею пользовалась. Но этот парень вдруг решил называть ее полным именем. И зазвучало оно совершенно по-особенному! С его языка ее имя слетело мягко, с нежностью и ощущалось вполне современно.

И… обольстительно.

Остин Купер, похоже, интуитивно находил все ее интимные чувствительные точки, которых она прежде не замечала. Черт, она ведь даже не знала об их существовании!

А потом он широко улыбнулся, и его лицо стало таким обезоруживающе сексуальным. И его зубы были такими белыми и ровными, и… такими молодыми. Отправив в рот очередной панкейк, Купер стал с наслаждением его жевать. И Би вынуждена была отвернуться к окну, чтоб не думать о том, любит ли он ощущать во рту другие вкусы, помимо еды. Не хотелось снова видеть это во сне!

На мужчин моложе ее Би поставила себе строжайший запрет. Даже в снах.

— Ну так что? — продолжил он, когда проглотил панкейк и снова совершенно эротически слизнул с губ липкий кленовый сироп. — Выкладывай. Что у тебя там в списке нарушений?

— У меня нет никакого списка.

— Какая жалость, — с притворно удрученной миной покачал он головой, после чего встретился с ней насмешливым взглядом: — Ты ж сказала, что станешь моим ночным кошмаром. Жду с нетерпением.

От низких ноток в его голосе у Би перехватило дыхание.

— У меня в крови сахар зашкалил. И я, видимо, слегка преувеличила.

— Ни за что бы не подумал, — ухмыльнулся он.

Би метнула в него уничтожающий взгляд.

— Я просто не уверена, что и дальше хочу выкладываться на этой корпоративной беговой дорожке. Пахать днем и ночью и быть все той же скучной, однообразной и предсказуемой Беатрис, не имеющей никакой личной жизни.

— Ясно. Этого ты больше не хочешь. А что именно ты желаешь сейчас?

В его тоне почувствовался вызов, и это раздражающе кольнуло Би. Как удавалось этому двадцатипятилетнему парню держать себя в руках намного лучше, чем ей? Честно говоря, сама она научилась жестко контролировать себя лет эдак… в двадцать. Почему никто ей не сказал тогда, что потом она об этом пожалеет?

— Мне хочется быть… — Би удержалась от слова «импульсивной», поскольку оно отождествлялось с образом ее мамы. — Я всего лишь хочу немного пожить. Нормальной человеческой жизнью. В кои-то веки.

Не навсегда. Только сейчас.

Всю жизнь она старательно воздерживалась от того, что другие люди велели ей не делать. Быть может, как раз настала пора — раз уж она решила сделать перерыв в нескончаемых крысиных бегах! — выкинуть нечто противоположное? И начать делать все то, что ей вечно говорили не делать?

Остин ободряюще кивнул:

— Например?

— Ну не знаю… — Би решила замахнуться на что-то исключительно безбашенное и эпатажное. — Сбросить одежду в общественном месте. Или показать сиськи, или голую задницу. Или искупаться нагишом.

Бабушка, которая практически ее и воспитала, делала особый упор на разные опасности, вытекающие из недостатка женской скромности.

— О-о-о, это мощно! А ты крутая штучка! Все это, кстати, подпадает под постановление семь-четыре-два, параграф три о публичном обнажении.

Би недоуменно заморгала. Это она-то — крутая штучка? И что, действительно существует официальный запрет на публичное обнажение?

— Да ты только сейчас все это выдумал!

— Ей-богу! Истинная правда! — положил он ладонь на сердце. Однако при этом расплылся в такой улыбке, что Би все равно ему не поверила. — А что еще?

— Хм-м… — Она изо всех сил напряглась, чтобы придумать что-нибудь совсем отвязное. — Я бы хотела что-нибудь очень лихое выкинуть на своей машине — к примеру, рвануть с места так, чтобы сжечь резину, или же поучаствовать в драг-рейсе [Драг-рейс, или драг-рейсинг — парный заезд на максимальной скорости по прямой дистанции протяженностью 402,3 м.].

Ее отец всегда считал верхом безответственности рискованное, лихаческое вождение. Чем в его понимании было превышение скорости больше чем на пять миль.

— Угу, — кивнул Остин. Он сунул в рот еще кусок панкейка, прожевал, проглотил и наконец продолжил: — Есть пара пунктов и насчет такого. Опасное вождение. Номер два-шестьдесят два. И нарушение общественного порядка — номер четыре-один-девять тире десять. — Его язык на мгновение высунулся, готовясь слизнуть блестящий на губах кленовый сироп. — Что еще? Ты не стесняйся, проверь как следует мое знание городских и окружных законов.

У Би мелькнула в голове шальная идея сказать ему: «Ограбить банк», — просто чтобы посмотреть, как на это отреагирует офицер Сладкие-Губки. Ничего существенного ей на ум не приходило, потому что все свои тридцать пять лет Би была абсолютно законопослушным гражданином и лишь последние двадцать четыре часа — наоборот.