Эми Хармон
О чем знает ветер
Посвящается моей прапрабабушке
Энн Галлахер Смит
Так смелее, отряд сказителей, ловчие слов!
Хроникёрам — оглядка;
вдохновенным — удержу нет,
Ибо поднят сюжет на крыло, точно вальдшнеп.
Ибо — корка, под литерами копыт искрошенная, —
твердь нам в очи пылит,
Мы же млечною поземью мчимся —
дальше, дальше… [Здесь и далее все стихи даются в переводе Юлии Фокиной.]
У. Б. Йейтс
Пролог
— ДЕДУШКА, РАССКАЖИ о своей маме.
Он молчал достаточно долго — молчал и гладил меня по темечку. Я даже подумала, он не расслышал.
— Моя мама была очень красивая. Волосы темные, глаза зеленые — совсем как у тебя.
— Ты по ней тоскуешь?
Две слезинки скатились, смочив дедушкину рубашку, — я ощутила сырость щекой. Сама я невыносимо тосковала по маме.
— Уже нет, — признался дедушка.
— Как же так?
Я вдруг рассердилась. Обязан человек тосковать по родной матери, обязан — и точка! Не тоскует — значит, предает.
— А это потому, что мама всегда со мной, Энни, — объяснил дедушка.
Я заплакала.
— Тише, тише, девочка. Не надо плакать. Когда плачешь, ушки хуже слышат.
— А что им слушать? — Я всхлипнула, забыв, что сержусь.
— Песню ветра, Энни.
Я затаила дыхание. Я даже голову наклонила. Дедушка слышит — значит, и мне нужно.
— И где она, эта песня? Где?
— Не ерепенься. Может, ветер специально для тебя поет.
Ветер выл, а не пел, — выл и бился в окно спальни.
— Сам ветер слышу, — признала я. Подумала: «Хорошо засыпать под этакий вой». Добавила: — Только он не поет. Это больше похоже на крик.
— Ветер внимание твое хочет привлечь. Наверно, сейчас что-то важное сообщит.
— Поэтому плакать нельзя, да?
— Да. Когда я был твоих лет, Энни, я тоже часто плакал. Но один человек сказал: не плачь, всё будет хорошо. Ветер наверняка знает.
— О чем знает ветер?
Напевно и мягко — словно волна морская накатила и отступила — дедушка начал декламировать:
— В ветрах укрощённых, в смирённых волнах / Всё память жива о Его чудесах… — и остановился внезапно, словно забыл, как там дальше.
Я тотчас воспользовалась заминкой.
— О каких чудесах, дедушка?
— О тех, что случились на этой земле. Ветру и волнам всё давно известно.
— Что им известно?
— Абсолютно всё, Энни. Ветер, который сейчас бьется в окно, — тот же самый, что дул в самом начале времен. И дождь тоже. Потому что всё повторяется. Время движется по кругу; представь огромный круг — и поймешь. Ветер и волны первыми появились на земле. И камни, и звезды вместе с ними. Только камни говорить не умеют, а звезды слишком далеки.
— Может, им с высоты нас вообще не видно, а, дедушка?
— Пожалуй, ты права. Зато ветер и вода знают все земные тайны. Что говорилось на земле, что делалось — всему они свидетели. Ты, главное, слушай внимательно — тогда они тебе все истории поведают, все песни споют. У каждого своя история, Энни. А раз по земле миллионы миллионов людей прошли, так, значит, и людских историй столько же. Без счету, словом.
— Получается, они — ветер с волнами — и мою историю знают? — прошептала я, потрясенная догадкой.
— Конечно, — выдохнул дедушка и улыбнулся моей запрокинутой мордашке.
— И твою?!
— А как же. Истории-то наши с тобой связаны, родная. Одной без другой и быть не может. У тебя история необыкновенная. Целая жизнь нужна, чтоб рассказать. Даже две жизни — твоя и моя.
Глава 1
Преходящее
И молвил он:
— Не повод для печали,
Что страсть утолена — едва надкушен
Рожок вселенской сахарной спирали.
Знай: чувства, что дыханье нам спирали,
Вернутся через тысячи продушин.
У. Б. Йейтс
ГОВОРЯТ, ИРЛАНДИЯ — ЭТО ее мифы. Фейри и компания населили Изумрудный остров задолго до появления англичан — и даже святого Патрика. Мой дед, Оэн Галлахер, высоко ставил миф и мне свое пристрастие передал. Это правильно, ибо в легендах и сказках живут наши предки, наша культура, наши хроники. Из воспоминаний создаются истории, а если не создаются — неминуемо теряются. Исчезнут истории — исчезнут и люди. Я лично помешалась на историях еще ребенком — непременно мне надо было знать о моих предках. Может, потому, что с малолетства несла бремя тяжелой утраты, а может, виной был страх: однажды я тоже уйду, а никто и не вспомнит, что я вообще жила. Я исчезну для мира. Жизнь продолжится, мир отряхнется от тех, кто умер, заменит старое на новое. Настоящая трагедия, да и только. О человеке должны помнить — и о том, как началась его жизнь, и о том, как она завершилась. Неправильно, если не помнят.
Оэн родился в графстве Литрим в 1915 году, за девять месяцев до Пасхального восстания, навсегда изменившего Ирландию. Его отец и мать (мои прадед и прабабка) погибли; Оэн осиротел прежде, чем узнал родительскую любовь. В этом мы с ним похожи; его утрата как бы перелилась в мою, моя трагедия стала его трагедией. Ибо я потеряла родителей в шесть лет; замкнутая девочка с не в меру живым воображением, я была подхвачена на ветру Оэном. Он спас меня; он меня вырастил. Когда слов во мне накопилось в устрашающем избытке, Оэн просто дал мне ручку и бумагу.
— Не можешь высказать — напиши, Энни. Напиши их все, свои слова. Пристрой их получше.
Так я и сделала.
Впрочем, эта история не похожа на прежние — а я их немало создала. Ибо я собираюсь поведать историю моей семьи, вплетенную в ткань моего прошлого, протравленную в моей ДНК, опалившую мне память. Началось всё — если начало вообще можно вычленить — с дедушкиной смерти.
— У меня в столе есть ящичек, он на замок закрывается, — сказал дедушка.
— Знаю, — поддразнила я. Будто когда-либо пыталась подобрать к замку отмычку. На самом деле я про этот ящичек в первый раз слышала. Я уже давно перебралась в отдельную квартиру из дедушкиной, что помещалась в особняке из песчаника, расположенном в одном из самых престижных районов Бруклина. И я уже давно называла дедушку просто по имени, Оэн, и не совала свой взрослый нос в его потайные ящички.
— Ключ у меня в кармане для часов, — продолжал Оэн. — Да, вот этот, самый маленький. Действуй.
Я открыла ящичек, извлекла содержимое — пухлый конверт из коричневой бумаги и шкатулку с письмами. Их, наверно, была не одна сотня, причем все аккуратно распределены по пачкам. На миг я задумалась, почему ни одно письмо не вскрыто. На каждом стояла дата, только и всего.
— Давай сюда конверт, — сказал Оэн, не поднимаясь с подушки.
За последний месяц он страшно ослабел, он теперь почти всё время был в постели.
Оставив шкатулку, я села к его изголовью. Вскрыла конверт, перевернула. Посыпались реликвии — несколько фотографий, блокнот в кожаной обложке. Последней выпала медная пуговица, совсем гладкая от времени. Ее-то я и взяла, взвесила в ладони. Безделушка, что и говорить.
— Откуда она, Оэн?
Дед сверкнул глазом.
— С куртки Шона МакДиармады [Шон МакДиармада, также известный как Шон Макдермотт (1883–1916), — один из семи лидеров и организаторов Пасхального восстания. В боевых действиях не участвовал, так как перенес полиомиелит и передвигался с тростью. Избежал бы ареста, но был выдан Дэниелом Хоу, тайным агентом дублинской полиции. Казнен 12 мая 1916 г. — Здесь и далее примечания переводчика.].
— Неужели того самого?!
— Конечно. Был — и пребудет — только один Шон МакДиармада.
— А к тебе она как попала?
— Подарили. Ты переверни, переверни. Видишь, инициалы процарапаны?
Действительно, с обратной стороны обнаружились крохотные буквы: «S» и «McD».
— Так вот, я говорю, пуговица была на куртке Шона МакДиармады… — начал Оэн.
Я эту историю давно знала. Несколько месяцев я собирала материалы для новой книги, посвященной борьбе ирландского народа за независимость от Британии.
— Шон процарапал свои инициалы на пуговицах и монетах и отдал верной Мин Райан [Невеста Шона МакДиармады, полное имя — Мэри Джозефина Райан. После казни жениха эмигрировала в США.] накануне казни. А казнили его за организацию Пасхального восстания, — отчеканила я. Мысль, что в моей ладони — самый настоящий кусочек истории, вызвала трепет.
— Верно. — Оэн чуть улыбнулся. — Шон был родом из Литрима, как и я. Он ездил по всей стране, и всюду приживались привезенные им саженцы Ирландского республиканского братства [Ирландское республиканское братство (ИРБ) — тайная организация, основанная в 1858 г. Джеймсом Стивенсом с целью добиться для Ирландии статуса республики. Военным крылом ИРБ стала Ирландская республиканская армия (ИРА). ИРБ было тесно связано с Братством фениев в США, которое поддерживало ИРБ деньгами и людьми в подготовке восстания в Ирландии. Членов ИРБ также называют фениями. // «Завидуй, придурок! — подумал в ответ Саша. — Будешь сегодня дрочить на японские мультики». // Когда-то этот приятель торговал на Горбушке хентай — японским анимационным порно. Его населяли как раз такие вот девочки: тугие, тонкие, с торчащими твердыми сосками и плоским животом.]. Именно Шон вовлек в борьбу моих отца с матерью.
— Невероятно, — прошептала я. — Оэн, почему ты не подсуетился получить сертификат подлинности этой пуговицы? Она же кучу денег стоит, ей в надежном сейфе место.
— Теперь она твоя, Энни. Обещай, что не подаришь пуговицу человеку, который не представляет ее истинной ценности.
Наши глаза встретились — и волна восторга откатила с шелестом. Потому что на Оэна жалко было смотреть. Совсем старый, еле живой, измученный болезнью. Скоро он покинет меня, я же к этому не готова. Нет, только не сейчас.
— Оэн, я сама толком этой ценности не представляю, — вымучила я полушепотом.
— Ценности чего?
— Пуговицы.
Пусть говорит со мной как можно дольше, пусть будет в сознании. Я зачастила, ибо недуг Оэна оставил пустоту не только в нем, но и во мне. Требовалось ее заполнить.
— Я уже столько прочла про Ирландию! Горы материалов. Биографии, хроники, дневники — всё в голове перепуталось. Насчет самого Пасхального восстания еще более-менее понятно, а вот что дальше было — не разобрать. Сплошные оценочные суждения, обвинения. Хаос, полный хаос.